Счастливчик (СИ) - Леблан Рене

— Вот гадость-то! — с омерзением воскликнул Окассен. — Тебе, действительно, не стоит слушать такое, Николетт!

— Я слышала, наша королева — страшная распутница, — сказала Урсула. — У неё куча любовников, не только брат короля.

— Откуда ты могла это слышать? — сердито спросил Окассен.

— Бродячий разносчик заходил в деревню, рассказывал, — пожав плечами, ответила Урсула.

— А ты только и горазда слушать всякие пакости, а потом переносить их в мой дом! — злобно проворчал Окассен. — Как говорят — грязная бочка воняет селёдкой!

И тут Николетт положила ладошку на его руку, и он мгновенно смолк. Даже выражение лица сменилось со злобного на смущённое и как будто слегка виноватое. Рамонтен подметил это и сказал сам себе: «Любопытно. Очень даже любопытно».

— Отчего же на короля напала эта странная хворь? — спросила Николетт.

— Говорят, он сильно испугался на охоте, когда озверевший олень побежал прямо на него, — ответил Рамонтен. — Но есть и другие толки — мол, королева подливает мужу в питьё ядовитое зелье, приготовленное из спорыньи.

Женщины снова перекрестились испуганно. Окассен бросил быстрый взгляд на Урсулу и снова обнял Николетт за талию. Рамонтен мог бы поклясться, выглядело это точь-в-точь как жест ребёнка, от страха прижимающегося к матери.

Чуть позже птицелов, а точнее, Рамонтен, отправился в церковь. Он сказала аббату, что ему нужно посмотреть приходские книги, так как он ищет свои корни, происходящие из этой деревни. Внимательно прочёл все списки рождений и браков, пока не отыскал предков Николетт по матери. Ни одного дворянина в роду, что, впрочем, неудивительно — откуда они у крестьянской девушки. Об отце Николетт нашлась только краткая запись — Лоранс Тюржи, сын Жана-Лоранса Тюржи, конюшего графа де Бребан из Гиени и девицы Катрин, урождённой де Мальсер.

— Ага! Де Мальсер! — пробормотал Рамонтен. — Значит, были-таки дворянские предки! Надо ехать в Гиень.

С чувством выполненного долга он отправился назад, в имение Витри, где как раз подавали ужин. Снова развлекал хозяев разными байками, ел мало, пил ещё меньше, только наблюдал и мотал себе на ус.

— Николетт, — сказал Окассен, когда покончили со сладким пирогом, —иди стели, глаза уже слипаются.

Она послушно взяла светильник и пошла наверх. Взбила на кровати солому и тюфяк, постелила чистые простыни. Когда пришёл Окассен, она сняла с него домашние сапожки из мягкой кожи, потом стала раздеваться сама.

— Ты запер дверь?

— Да, и ставни тоже.

Она расчесала волосы, принялась заплетать их на ночь в косы. Окассен прочитал молитву, потом подошёл сзади и обнял Николетт за талию.

— Идём скорее, не могу больше ждать.

— Ты же спать хотел, — тихо сказала она.

Он засмеялся и повлёк её к кровати, не дав доплести вторую косу. Повалил на спину и, даже не поцеловав, сразу вломился внутрь — так вышибают тараном ворота в осаждённом замке, тремя сильными ударами. Николетт стиснула зубы от боли. Слава Богу, что в спальне темно, и он не видит моего лица, думала она. Потом, тяжело дыша, он лёг рядом и расслабленно поцеловал её в шею.

— Мне кажется, я и дня не смог бы прожить без тебя, — сказал он.

« Я тоже раньше думала, что не смогу жить без Бастьена, — подумала Николетт. — А вот живу зачем-то».

— Как ты думаешь, почему люди сходят с ума? — вдруг спросил Окассен.

— Право, не знаю, — растерянно ответила она. — Может, от горя или тоски...

— А от испуга? — спросил он. — Наш король сошёл с ума от испуга, ты же слышала, что рассказывал птицелов.

— Да, наверное, от испуга тоже бывает. Или от травмы головы.

Окассен сел, опираясь на спинку кровати и заговорил задумчиво, как будто сам с собой:

— Знаешь, Николетт, мне иногда тоже очень страшно бывает. Темноты боюсь до смерти, особенно, когда никого рядом нет. А ведь совсем не боишься темноты, да?

— А что её бояться? — спокойно отозвалась она. — Ну, в лесу ночью, наверное, страшновато, там дикие звери. Но дома-то ничего опасного нет.

— Да мало ли что, — серьёзно ответил он. — Дом у нас старый. В таких часто водятся призраки и домовые. А ещё я не доверяю Урсуле. Глаз у неё дурной, не зря крестьяне говорят, что она — ведьма.

— О, боже, Окассен! Не выдумывай глупостей. Перекрестись, и спи.

Но он всё сидел и бормотал себе под нос всякую чушь, поэтому Николетт обняла его и притянула к себе под одеяло.

— Ложись, мой братец милый, — прошептала она, как делала это в детстве, когда он капризничал и отказывался спать. — Хочешь, я тебе сказку расскажу?

— Да, — тотчас согласился он. — Только не страшную.

— Хорошо. Жил-был бедный дровосек, такой бедный, что с трудом мог прокормить свою семью. У него была жена, два сына и дочка по имени Мари, а ещё собака. Соседка-колдунья дала собаке прозвище Куртийон-Куртийет-Сюивон-Сюивет. И ещё она научила собаку разговаривать, вот совсем как мы с тобой...

Через пару дней, когда птицелов уже ушёл, в имение прибежали деревенские ребятишки и сообщили, что через Витри идёт цирк бродячих фигляров. У них есть дрессированные звери: медведь, горный козёл и обезьянка, а также акробат, жонглёр, девушка, пляшущая на канате, и урод в клетке.

— Пойдём, поглядим? — предложил Окассен.

Николет кивнула. Особого желания развлекаться у неё не было, но и спорить не хотелось. Она отложила шитьё, повязала голову покрывалом и надела воскресные башмаки. Окассен усадил её на коня впереди себя, а Урсула и другие слуги побежали пешком. Мадам Бланка отказалась идти, так как считала, что лицезрение цирков недостойно для благородной дамы её возраста.

Цирк расположился на окраине Витри, недалеко от леса. Фигляры разбили два шатра, натянули канат и расстелили вытертый ковёр для акробата. Клетки со зверями стояли прямо на траве, и вокруг толпились крестьяне. Один из фигляров пиликал на скрипке, второй — бил в два маленьких барабана, висевших у него на поясе.

Крестьяне сразу расступились, дав дорогу сеньору и его дворне. Окассен посмотрел на медведя и козла, спросил, что они умеют делать. Молодой фигляр в красном с золотыми звёздами трико выпустил зверя и заставил его плясать под дудочку.

— А как же вы его изловили — детёнышем или уже взрослым? — поинтересовался Окассен. — Я только раз видел медведя в наших лесах, да не решился нападать — копья с собой не было.

Фигляры охотно поддержали разговор о животных. Крестьяне слушали с почтительным интересом. В это время кто-то сзади тронул Николетт за руку, она обернулась и увидела Бастьена в плаще с низко опущенным капюшоном. Он заком велел ей молчать и вывел из толпы к обочине дороги.

— Как ты, любовь моя? — быстро спросил он, не осмеливаясь поцеловать её.

Она на миг зажмурилась, чтобы не заплакать. По её дрожащим губам и тоскливому взгляду Бастьен понял больше, чем если бы она сказала тысячу слов.

—Забери меня отсюда Христа ради! — захлёбывающимся шёпотом заговорила она. — Иначе я ума лишусь от тоски. Убежим в Венгрию, к твоему отцу. Кто там узнает, что мы не венчаны?

— Подожди, милая! Я могу по закону тебя отобрать.

Он быстро рассказ о плане Рамонтена — найти дальнее родство, доказать, что брак незаконный и добиться развода. Николетт печально покачала головой:

— Никакого родства между нами нет. Весь род моей матушки — крестьянский, из деревни Витри. А отец вовсе был из чужих мест.

— Я проверю, — твёрдо произнёс Бастьен. —Сразу отсюда поеду в Париж, найду родословную Окассена. А уж если не получится по закону, я тебя просто украду. Главное, не теряй надежду, сердце моё! И не изводи себя тоской, иначе заболеешь.

Лицо Николетт засияло счастьем. Она едва не бросилась ему на шею прямо на дороге, но Бастьен удержал её, показав глазами на толпу. Быстро поцеловал её в щёку и зашагал по дороге к лесу, где поджидали его верные Лайош и Миклош с лошадьми. А Николетт пошла к Окассену, держась пальцами за щёку — там, где её коснулись губы Бастьена.