Счастливчик (СИ) - Леблан Рене

— Поезжайте в Париж, к королевскому гербовому герольду. У него имеется история всех дворянских родов Франции.

Бастьен кивнул, но тотчас спросил:

— А как быть с родственниками Николетт?

Рамонтен посмотрел на него, хитро прищурив глаз:

— Как я понимаю, в средствах вы не стеснены? Знаете, как говорят — любовь может многое, а деньги могут всё. Поручите мне это дело. За хорошую плату я сыщу вам её родство, это даже проще, чем с Окассеном.

Бастьен согласился, хотя в душе почти не надеялся на успех. Но прежде, чем отправиться в Париж, он решил наведаться в Витри и поговорить с Николетт

Глава 10 Бродячий цирк

Выдался тёплый день, и Николет разложила во дворе только что выкопанную морковь и репу, чтобы обсохли перед закладкой в погреб. Рядом положила сушиться рябину, которую Урсула собирала для своих целебных отваров. Сидя на корточках, Николетт перебирала овощи и бездумно смотрела в жёлтое полуденное небо.

Она была бледная, с застывшими глазами, в поношенном красном платье, чуть получше тех, что носят крестьянки. И даже в таком виде казалась немыслимо красивой. Человек, вошедший в ворота, поглядел на неё с таким удивлением, с каким обычно смотрят на яркую радугу в небе или луг, усеянный тысячей чудесных цветов.

— Теперь понятно, из-за чего такой сыр-бор! — пробормотал человек.

У него были длинные сальные волосы и самая что ни на есть хитрейшая рожа. В руке он нёс проволочную клетку, за плечами — несколько сачков для ловли птиц. Дворовые псы, которых Матье недавно спустил с цепей порезвиться, вмиг налетели на чужака и обступили его грозным кольцом.

— Добрый день, мадам! — крикнул незнакомец. — Уймите собак, за ради Христа! Я не бродяга и не нищий!

Николетт топнула на собак и отогнала их от птицелова. А тот продолжал удивлённо таращиться на её белокурые косы, спадающие из-под косынки до самой талии, на белоснежную кожу и соблазнительную грудь, обтянутую дешёвым платьем.

— Что тебе нужно? — спросила Николетт.

Незнакомец низко поклонился.

— Я птицелов, мадам, добываю певчих птичек и торгую ими. Хотел попросить у вас приюта на несколько ночей. Хотите, я изловлю для вас зяблика или чижа? Они будут петь вам зимой, это так мило.

— Проходи на кухню, тебе там дадут поесть, — растерянно ответила Николетт. — А когда вернётся муж, спросим, можно ли тебе пожить у нас.

Конечно, Окассен разрешил. Жилось ему скучно, потому что соседи-дворяне по-прежнему не общались с ним. Он усадил птицелова с собой за стол, потчевал вином и жареным зайцем. Рамонтен охотно рассказывал всевозможные городские новости, сплетни и небылицы, а сам краем глаза наблюдал за молодой хозяйкой. Как она держится с мужем? Действительно ли так ненавидит его, что готова пойти на скандальный развод?

На лице красавицы не отражалось ни малейшего раздражения. Она казалась очень печальной, словно её томила болезнь или глубокая скорбь. Но разговаривала с мужем ровно, вежливо. Когда он потянулся за куском зайца, она опередила его, сказав:

— Не бери это, здесь одна кость. Вот кусок получше.

И сама положила на тарелку Окассена заячий окорочок.

— Интересно, — пробормотал Рамонтен.

Потом Николетт убрала объедки, принесла фрукты, сидр и уже направилась к лестнице.

— Ты куда? —немедленно окликнул Окассен.

— Хотела сесть за прялку, — тихо ответила она.

— Неси сюда, пряди здесь, — приказал он.

Она молча кивнула и вскоре вернулась с прялкой и веретеном. Села рядом с Окассеном. Тот слушал байки птицелова и время от времени дотрагивался до жены — то обнимал за талию, то клал ей руку на колено. Так обычно делают те, кто сильно влюблён, отметил про себя Рамонтен. Но молодая хозяйка сидит, как спящая красавица из сказки, глаза опущены, лицо неподвижное. Странная, да, очень странная парочка!

— В слышали вы о болезни его величества, короля Франции? — спросил Рамонтен.

— Нет. А разве король болен? — с любопытством спросил Окассен.

— О, да, и весьма чудной болезнью. Ещё весной его величество слёг в горячке, и лекари опасались за его жизнь. А потом стал чрезмерно раздражительным, впадал в ярость от любого резкого звука. Ну, например, слуга роняет поднос, и у короля начинается припадок бешенства — вопит, набрасывается на людей и даже...

Птицелов сделал круглые глаза и понизил голос:

— ... неприлично говорить такое при молодой даме.

Окассен тотчас приказал:

— Заткни уши, Николетт.

Она оставила работу и закрыла уши пальцами. Лицо её при этом осталось таким же равнодушным.

— Во время приступов король совершал непристойные движения, знаете, как бы изображая плотское соитие! — хрипло произнёс птицелов.

— Ого! — изумился Окассен.

— Всё, мадам может уже слушать дальше. Приступы у короля длились недолго, он быстро приходил в себя и вёл себя совершенно, как обычно. Но полтора месяца назад его величество снова слёг с лихорадкой. А он находился в это время в городе Амьене, в военном походе по пути в Бретань. Едва-едва оправившись от болезни, король решил вновь тронуться в путь. От лекарств он отказывался, хотя, как говорили придворные, выглядел печальным и погружённым в свои мысли.

В дверях трапезной стояли Урсула и Жилонна. Они тоже с огромным любопытством слушали рассказ птицелова. Рамонтен заметил их и отметил про себя: «А брюнетка тоже недурна собой. На итальянку похожа. Странно, что такая видная девица состоит в прислугах. Другой сеньор давно сделал бы из неё наложницу. А может и так?»

— И вот, едва королевская свита выехала из Амьена, произошло страшное дело. Один из пажей, ехавших рядом с его величеством, случайно уронил копьё, и оно с лязгом ударилось о шлем одного из солдат. Король услышал этот звук и вдруг впал в безумие — выхватил меч и заколол пажа. А потом завопил: «Вперёд, вперёд на предателей!» и бросился на своих собственных рыцарей. Он пронзил насквозь бастарда де Полиньяка, ещё троих ранил и погнался за своим братом, благо, тот успел доскакать до леса.

— Ох, сохрани нас святая дева! — пробормотала Жилонна и перекрестилась.

Николетт тоже перекрестилась. Значит, всё-таки слушает, подумал Рамонтен.

— Король гонялся за за рыцарями, пока не сломал свой меч о чей-то щит, — продолжил он. — А потом королевский кастелян прыгнул на его величество сзади и крепко обхватил его руками. Тут и остальные подоспели, повалили короля наземь и скрутили. Он лишился чувств, и его отвезли назад в Амьен. Два дня он пролежал, как мёртвый, только по биению сердца лекари понимали, что жизнь ещё теплится.

— А сейчас? — вдруг спросила Николетт, подняв глаза от своей работы.

И Рамонтен даже вздрогнул от этого взгляда. Сколько он перевидал жизни, но впервые увидел столько сопереживания и доброты в женских глазах. Ангельская душа, именно за это соперничают два кузена, а вовсе не из-за телесной красоты, как может показаться.

— Милостью божьей его величество пришёл в себя на третий день. Сначала всем показалось, что рассудок полностью вернулся к нему. Король покаялся, назначил пенсии семьям убитых. Врачи уговорили его вернуться в Париж. И там он передал бразды правления своим дядям, герцогу де Бурбону и герцогу Беррийскому.

— Как? — воскликнул Окассен. — Значит, Карл Шестой больше не правит Францией?

— Официально он не отказывался от титула. Но сказал, что государственные дела ухудшают его здоровье, поэтому править пока не может. Он живёт в своём парижском особняке Сен-Поль, играет в теннис и охотится на уток.

— Храни его Господь, — со вздохом сказала Николетт. — Может быть, он отдохнёт и выздоровеет.

— Хотелось бы, мадам, — покачав головой, ответил Рамонтен. — Иначе Франции грозят большие беды. В дела правления всё больше вмешивается брат короля, Людовик Орлеанский, а тот спит и видит, как бы захватить трон. И королева Изабелла на его стороне.

— Почему? — удивлённо спросил Окассен.

— Может быть, это тоже не для ушей мадам, — понизив голос, ответил Рамонтен. — Но говорят, что брат короля и его жена — любовники.