Счастливчик (СИ) - Леблан Рене

В его голосе было столько искренности, что Николетт и не подумала усомниться.

— Я бы не сердилась, милый! Всё равно я вынуждена изменять тебе. А мужчинам это нужнее, они болеют, когда долго нет близости.

— Я заболею, если сделаю это не с тобой.

Лишь утолив желание второй раз, Николетт рассказала о беременности Урсулы и о странном поведении Окассена в дождливые дни.

— Он всегда был такой, — сказал Бастьен. — Все друзья в Суэзе потешались над его страхом темноты. Однажды мы с кузеном Альомом шутки ради заперли его в подвале. Он чуть не сбесился там от страха, даже обмочился, хотя было ему уже лет четырнадцать.

— Это не сумасшествие? — спросила Николетт.

Бастьен помолчал.

— Я знаю, о чём ты думаешь, Николетт. Нет, если человек здраво рассуждает, ведёт хозяйство, ходит в церковь, ни один лекарь не признает его сумасшедшим.

— А что сказал бы твой отец?

— Он сказал бы — психоз, то есть, душевная болезнь. Но это не значит, что человек недееспособный. Просто больной.

Ожидая возвращения Рамонтена, Бастьен жил в замке Суэз и каждый день ездил в Гюи. Николетт тоже приезжала ежедневно. Об их встречах знала только Мелинда. Она искренне полагала, что совершает благое дело — помогает несчастным влюблённым, которых насильно разлучили.

Гюи был в одной из обычных авантюрных поездок — то ли судился с кем-то, то ли грабил на дорогах. Он никогда не посвящал Мелинду в свои дела, даже не говорил ей, когда уедет или вернётся. Но она не опасалась, что муж станет гневаться из-за её помощи Бастьену и Ниолетт. Внешне Гюи держался дружелюбно с Окассеном. Но за глаза называл его «тупым спесивым щенком» и «жалким придурком».

— Он будет только рад насолить де Витри, — с беспечной улыбкой говорила Мелинда.

О, как она ошибалась! Вернувшись домой и узнав от жены, почему у коновязи стоят чужие лошади, Гюи хитро усмехнулся и немедленно послал человека в Витри. Конечно, позже Николетт поняла, почему он это сделал. Но не могла рассказать ни Мелинде, ни Бастьену, вообще ни одной живой душе.

Окассен влетел в замок, не сняв шпор, с обнажённым мечом в руке побежал по коридорам.

— Где они? — заорал он на Мелинду.

Из дальнего коридора Николетт узнала его голос. В ужасе вскочила на ноги. Собственно, Бастьен уж собирался уезжать. Они сидели одетые на краю кровати и разговаривали. Не хватило каких-то четверти часа!

— Беги! — крикнула Николетт. — Он ищет нас!

— Зачем мне бежать? — решительно ответил он. — Вот и хорошо, что он узнал. Значит, мечи и Бог рассудят нас.

— Где они, я вас спрашиваю? — орал Окассен, и Мелинда чуть сознание не потеряла от испуга. — Отвечайте, подлая сводница!

Но тут же сам услышал возглас Николетт в соседнем коридоре и со всех ног бросился туда. Мелинда в ужасе обернулась к Гюи:

— Остановите же его, Клеман! Он убьёт их!

Но Гюи лишь сделал небрежный жест рукой и захихикал, как гоблин.

Бастьен выбежал навстречу Окассену. Предупреждающе поднял меч:

— Стой, кузен! Давай поговорим!

Не ответив, Окассен бросился на него. Мечи ударились друг об друга сначала над головами, затем на уровне груди. Выпады становились всё чаще и яростнее. Как всегда, Окассен бешено атаковал, Бастьен искусно защищался. В узком коридоре клинки то и дело ударялись об стены.

— Кузен, не будь дураком! — крикнул Бастьен. — Ты обвенчался с Николетт против её желания. Она была моей законной невестой. И я всё равно добьюсь, чтобы она была моей.

— Чёрта с два она будет твоей! — завопил Окассен.

Он сделал обманный выпад вправо, а потом, как рысь, прыгнул влево, сшиб Бастьена с ног и пронзил ему бедро.

Николетт с рыданием бросилась к Бастьену. Окассен вытер меч краем плаща и убрал его в ножны.

— Помогите! — кричала Николетт, срывая голос. — Он истекает кровью!

Она хотела оторвать кусок ткани от своего подола, чтобы перетянуть ногу Бастьена. Но тут Окассен схватил её за руку и поволок за собой. Она не шла, а тащилась бессильно, словно тряпичная кукла.

— Отпусти! — кричала она. — Убей меня вместе с ним! Подонок, злодей, ненавижу тебя!

Он бросил её поперёк седла вниз лицом и так вёз до самого дома, точно пленную рабыню. Во дворе стащил с коня и снова поволок за руки по земле, к ужасу матери и слуг.

Николетт ослепла от слёз, оглохла от ужаса. Очнулась только, когда Окассен бросил её на кровать и повернул вверх лицом.

— Значит, вот зачем ты таскалась туда каждый день? Значит, ты всё это время изменяла мне, тварь, мерзавка?

Лицо у него было иссиня-белым от ярости. Он протянул руку к поясу, и Николетт завизжала от ужаса — она подумала, что он сейчас вынет кинжал и заколет её. Но Окассен вытащил из-за пояса плётку.

— Сейчас ты расплатишься за свой блуд, шлюха!

Он хлестнул её по ногам. Николет едва успела повернуться вверх спиной, чтобы удары не пришлись на живот. Завопила от боли, когда хвост плётки обвил ей плечи. Но тут же услышала крик мадам Бланки:

— Что ты творишь, сын! Ты забыл, она в тягости!

— Ещё знать бы, от кого! — с отвращением произнёс он.

Но плётку бросил и выбежал из спальни. Уехал к аббату, где напился так, что глубоко за полночь его принесли домой бесчувственным.

Бастьен не умер от потери крови. В свите Гюи имелся хороший лекарь, он перевязал рану и обработал по всем правилам, так что она даже не загноилась. Через сутки раненого перевезли в замок де Суэз, там он и оставался пока.

Эти новости принесла Урсула, не поленившаяся сходить в Гюи пешком. Ещё дважды она ходила по поручению Николетт в Суэз, чтобы навестить Бастьена. Сама Николетт не могла этого сделать. Окассен приказал не выпускать её со двора ни под каким предлогом.

— Если узнаю, что мадам выходила, всех перевешаю! Поняли, псы паршивые?— злобно спросил он.

Слуги быстро кивали и бормотали: «Да, мессир», а потом переглядывались в ужасе. Настроение у сеньора было жуткое. Погода прояснилась, в доме уже не было так темно. Окассен больше не бегал от призраков, но и на охоту не ездил. Бесцельно бродил из комнаты в комнату, мрачный, как смерть, орал на слуг, грубил матери.

Он не разговаривал с Николетт. Вообще словно не замечал её. В первый же вечер после скандала служанка Жилонна пришла в спальню Николетт и робко сказала:

— Хозяин велел его постель перенести вниз.

— Вот и хорошо, — равнодушно отозвалась Николетт.

Меньше всего ей хотелось видеть его. Никогда прежде она не испытывала к Окссену такой острой ненависти. Теперь ей отчаянно хотелось, чтобы он умер — например, упал с коня и сломал себе шею или погиб на охоте от рогов взбесившегося оленя.

Помимо тревожных мыслей о Бастьене, её мучила беременность. Тошнота выворачивала наизнанку, аппетит исчез напрочь. По утрам Николетт было так дурно, что она с трудом добиралась до кухни, чтобы напиться воды или положить на язык щепотку соли.

Целыми днями она плакала. Урсула пробовала давать ей успокаивающие отвары, но Николетт ничего не помогало. Она ни с кем не разговаривала, кроме Урсулы, да и с той — три слова в день. Ей казалось, что она умерла и попала в ад — без огня и демонов, зато с вечными душевными муками.

На другой день после скандала Окассен явился вечером в спальню Урсулы. Весь дом уже улёгся, слышно было только приглушённое бормотание вдали — мадам Бланка читала молитву. Окассен поставил светильник на пол у двери.

— Что вам, мессир? — с ужасом спросила Урсула, вскочив с кровати.

Она и без слов понимала, что ему нужно — по знакомому ей выражению тоски и отвращения на лице.

— Снимай рубашку, — приказал он.

— Я сейчас закричу, — хрипло ответила она. — Позову Николетт.

Она бросилась к двери, но Окассен схватил её и силой опустил на колени.

— Николетт можно — и мне можно. Око за око, — засмеявшись, сказал он.

От его улыбки Урсулу забила дрожь. Одной рукой он крепко держал её за плечо, другой — развязывал шнурки на штанах.