Счастливчик (СИ) - Леблан Рене

— Николетт безразлично, что ты ей изменишь, — с тоской проговорила она.

— Николетт безразлично, а тебе ведь нет? — снова засмеявшись, спросил он. — Ты же любишь меня, да? Ты сама говорила.

— Больше не люблю, — хмуро проговорила она и попыталась встать.

Окассен надавил ей на плечи.

— Не зли меня, шлюха. Делай своё дело, у тебя это хорошо получается.

Он стал приходить к ней каждый вечер. Правда, ненадолго — утолив телесный голод, немедленно убегал вниз, где спал в трапезной, на лавке.

Глава 13. Побег

Бастьен уехал, даже не сумев попрощаться с Николетт. Он ждал Рамонтена в своей крепости. Мысли его были только о Николетт. Даже во сне ему слышался её плач, он в ужасе просыпался и думал, как она мучается там, без защиты, без единого близкого человека, который мог бы заступиться за неё. Прекрасно зная вспыльчивый и злобный нрав своего кузена, Бастьен представлял, сколько страданий тот может принести Николетт.

Его новый приятель из крепости, молодой рыцарь де Шалон, подбивал устроить похищение.

—Зря ты ждёшь милости от попов, они ни за что не дадут разрешение на развод, будь хоть сто причин. Возьми меня и ещё двух-трёх ребят из гарнизона, и мы увезём её.

— А дальше что? — уныло спросил Бастьен. — Он, наверняка, устроит погоню.

— Ты говорил, что твой кузен беден. Он не сможет собрать большой отряд.

— Но я не смогу жить с ней просто так, без закона. Кузен, конечно, пожалуется в суд. И уехать на родину сейчас невозможно, я ведь принёс вассальную клятву герцогу.

— Вот невидаль, суд! — беспечно воскликнул Шалон. — Ну, дашь взятку судье!

Голова у Бастьена раскалывалась от мучительных мыслей. Он составлял в уме десятки планов, но все они рассыпались в прах. Никакого просвета, никакой надежды.

Зима в том году пришла холодная, с заунывными ветрами и даже снегом. Николетт, обожавшая снег, теперь не радовалась ему, не выбегала во двор любоваться волшебными танцами снежинок. Сидела у очага и бесконечно шила или пряла, не поднимая глаз. Но плакать уже перестала. Спокойно делала всю работу по дому, иногда даже вела короткие хозяйственные разговоры со свекровью.

В воскресенье она испекла пирог с изюмом, сама нарезала его и подавала куски домочадцам и слугам. Жилонна принесла из погреба кувшин с молоком и разлила его по кружкам. Заметив, что в кружку Окассена попали куски пенки, которую он терпеть не мог, Николетт взяла ложку, выловила пенку и сама придвинула кружку к мужу. Она сделала это без всяких эмоций, словно по привычке.

— Спасибо, — сказал Окассен.

Это было первое слово, обращённое им к Николетт после скандала. Она ничего не ответила.

На другое утро она спустилась в одной рубашке в кухню, напилась воды из бочки и бессильно сползла по стене. Прижималась головой к холодной каменной кладке, чтобы унять дурноту. Руки у неё тряслись от слабости.

— Что с тобой? Тебе плохо?

Она с трудом открыла глаза. Окассен стоял над ней, тоже в одной рубахе и босиком.

— Мутит, — с трудом выговорила она.

Окассен поднял её с пола и понёс в спальню. Уложил на кровать, поправил подушки под головой. Мучительно сглатывая, Николетт прижала ладонь к животу и испуганно посмотрела на Окассена.

— Что такое? Болит? —с тревогой спросил он.

— Нет. Зашевелился. В первый раз, — прошептала она.

— Боже мой, — растерянно пробормотал он.

Наклонился, словно хотел поцеловать её. Но сдержался — перекрестил и молча ушёл из спальни.

В тот же день от отправился на охоту. Привёз трёх зайцев, сам освежевал их во дворе.

— Куда столько? — удивилась мадам Бланка. — Завтра же пост начинается.

— Для Николетт. Она болеет, ей нельзя поститься, — спокойно ответил он.

Мадам Бланка переглянулась с Николетт и неприметно улыбнулась.

— Видать, он простил тебя, детка, — сказала она, когда Окассен вышел.

Та равнодушно пожала плечами. И с таким же безразличием смотрела вечером, когда Жилонна перенесла постель Окассена в её спальню.

— Не беспокойся, — сказал он. — Я не буду тебя трогать. Ты болеешь, а у меня будет пост. Просто я подумал... ну, хватит уже.

— Что — хватит? — спросила она.

— Я не могу долго злиться на тебя. В конце концов, это не ты виновата, а Бастьен. Он тебя сбил на грех.

Николетт смотрела в сторону и молчала. Окассен сказал:

— Ну, сладких снов вам, кролик и Николетт.

И поцеловал её — сначала в живот, потом в щёку. Николетт изо всех сил стиснула зубы, чтобы не заплакать.

Мадам Бланка и её приятельницы говорили, что коли дитя уже зашевелилось, утренняя дурнота прекратится. Но время шло, а Николетт всё так же страдала. Теперь её выворачивало наизнанку не только утром, но и вечером. Она почти ничего не ела, кроме жидкой каши. От любой другой еды начинало страшно печь и колоть в желудке. Николетт не поправлялась, как положено в беременности, а сохла.

Встревоженный её состоянием, Окассен привёз из Брешана старика-лекаря, служившего в замке графа. Тот осмотрел Николетт и сказал, что никакой болезни у неё нет. Всё от беременности, а она у всех женщин протекает по-разному. Он порекомендовал пациентке больше гулять на свежем воздухе, а также позвать какого-нибудь монаха, известного святой жизнью, чтобы почитал над Николетт молитвы.

— Всё это пахнет порчей, — заявил лекарь.— Ведь мадам — молодая и здоровая женщина, и беременность у неё правильная.

— Я же говорил! — воскликнул Окассен. — На нас всех тут наводят порчу. Это Урсула колдует, а может и Бастьен заказал приворот у какой-нибудь ведьмы!

— Не говори глупостей! — рассердилась мадам Бланка. — Ты сам виноват. Перепугал Николетт, когда волок её по земле, как воровку, а потом бил. От испуга она и захворала!

Окассен даже не возразил ничего, только понурил голову и сел писать письмо отцу Року. Он попросил прислать ему какого-нибудь монаха, почитаемого святым. Вскоре приехал некто брат Оноре, совершенно лысый старичок со сморщенным жёлтым личиком. Он постоянно улыбался беззубым ртом, как годовалое дитя.

— По-моему, он малость придурковатый, — сказала Урсула на ухо Николетт.

Брат Оноре почитала молитвы над Николетт и освятил все помещения в усадьбе, включая дворовые постройки. Окассен стал рассказывать ему о своих кошмарах, но брат Оноре только пожал сухими плечиками:

— И Христу были дьявольские видения, сын мой. Это нечистый искушает нас.

Он выбрал в качестве платы за лечение самого толстого барашка, которого мадам Бланка откармливала к рождеству. Она разворчалась на сына, тем более, что молитвы ничуть не помогли Николетт. Но она старалась есть через силу, чтобы не привлекать к себе внимания.

Окассен выпросил у аббата святцы и, сидя по вечерам у огня, листал их, выбирая имя святого покровителя для ребёнка.

— Как тебе больше нравится — Юрбен или Лоранс? — спрашивал он у Николетт.

— Как хочешь, — отвечала она, не поднимая головы от шитья. — Сына называет отец. А я назову, если будет дочь.

— Не будет, — смеялся он, отбрасывая волосы со лба, чтобы не мешали читать. — У меня будет только сын.

А Николетт было всё равно. Она никогда не мечтала о будущем ребёнке, не воображала, каким он будет. Она даже не пыталась вычислить срок родов, как это делали все знакомые женщины.

Рамонтен приехал незадолго до рождества, и ничем не смог обрадовать Бастьена. Архиепископ Реймский сказал, что между Окассеном и Николетт нет кровного родства, а значит, нет повода для развода. То, что Николетт не желала этого брака, тоже не причина, так как при венчании она сказала: «Да». Узнав, что Николетт беременна, архиепископ предупредил Рамонтена, что ни один суд, ни светский, ни церковный, не разведёт её с отцом ребёнка.

Бастьен погрузился в смертную тоску. Он пил два дня подряд, пока один из пожилых стражников не сказал ему участливо: