Счастливчик (СИ) - Леблан Рене

— Ничего не скажешь, шустрый парнишка! — усмехнулся Рок.

Николетт уже не слышала этого разговора. Подав на стол жаркое, пирог и закуски, они с Урсулой ушли во двор, где не слышно было грубого мужского смеха. Сидели на земляной скамье около сарая и наблюдали, как в спускающихся сумерках летучие мыши ловят мошкару.

— Знаешь, о чём я мечтаю? — спросила Урсула. — Чтобы проехал через нашу деревню всадник, но не рыцарь, а бедный трубадур. И чтобы он взял меня к себе на седло и увёз навсегда. Чтобы мы с ним ездили по разным городам и странам. Пусть бедные были бы, но любили друг друга.

Она замолчала. Вздохнула и прикрыла глаза. Наблюдая, как над лесом вдали темнеет небо, Николетт спросила:

— А ребёнка куда?

— Тебе оставила бы, — с усмешкой ответила Урсула. — Зачем он мне, ребёнок этот постылый?

— Нельзя так говорить, — тихо произнесла Николетт. — Какая разница, от кого ребёнок? Это же твоя кровь.

— Я не хотела его, — мрачно проговорила Урсула. — Я вообще не хотела детей. В детстве, помню, мечтала превратиться в мужчину и ездить по свету или воевать.

Она посмотрела искоса и Николетт и тихо спросила:

— А ты о чём мечтаешь, Николетт?

— Ни о чём, — ответила та. — Только, чтобы малыш родился здоровым. Пойдём в дом, пора спать ложиться.

Глубокой ночью Николетт проснулась от стука в дверь. Встала, не зажигая огня, открыла. На пороге стояла Урсула со свечой в руке. Лицо у неё было бледное, глаза перепуганные.

— Кажется, у меня начинается, — дрожащим голосом сказала она. — Пошли кого-нибудь за моей матерью, пожалуйста. И пусть Жилонна пока посидит со мной.

— Я сама посижу, — быстро ответила Николетт. — Сейчас, я отправлю Матье за повитухой и твоей матерью.

— Мне страшно, — со стоном проговорила Урсула. — Мои голоса сказали, что всё будет очень плохо.

— Не говори глупостей, милая! — ласково произнесла Николетт, обняв подругу за плечи. — Помолись, и святая дева поможет.

Николетт лучше всех на свете умела жалеть и утешать. Даже на Урсулу, привыкшую делать всё наперекор людям, действовала её ласка.

Тут проснулся Окассен. Жмурясь от света, нервно воскликнул:

— Что там такое?

— Урсула рожает, — ответила Николетт.

— Прямо здесь? — брезгливо спросил он.

— Сейчас я уведу её. А ты встань, пожалуйста, пошли Матье в деревню. Пусть позовёт повитуху и мать Урсулы.

Окассен молча поднялся, стянул с себя ночную рубаху прямо при Урсуле. Впрочем, она на него и не глянула. Закусывала губы и постанывала от боли и страха.

Голоса не обманули Урсулу. Роды выдались трудные, мучительные, потому что ребёнок, по словам повитухи, лежал неправильно. На живот роженицы клали горячие тряпки, поили её отваром крапивы, но ничего не помогало. Схватки шли так часто, что Урсула задыхалась от боли. Сознание у неё мутилось, она то выла хрипло, то разговаривала со своими голосами. Тужиться уже не могла, силы иссякли.

Прошли сутки, в течение которых Николетт не присела толком и наскоро съела только кусок хлеба с молоком, и то по настоянию свекрови.

Нагнувшись, повитуха запустила руку в окровавленное лоно. Выпрямилась и мрачно покачала головой.

— Дитя до сих пор не повернулось. Ножками вперёд идёт.

— О, господи, ужас какой! — запричитала мадам Бланка. — У меня так же было... Бедная девочка!

Все понимали, что это значит — ножками вперёд. Верная гибель для ребёнка, да и Урсула вряд ли выживет. Её мать сдавленно зарыдала, зажав рот рукой. Мадам Бланка поспешила вниз, за отцом Роком. Монах поднялся к роженице, поохал сочувственно, прочитал молитву.

Окассен сидел внизу, с хмурым лицом скоблил хорьковую шкурку.

— Ну, что там? — брезгливо спросил он.

— Помрёт девица, — ответил монах. — Много я таких повидал. Надо бы её исповедовать и причастить.

— Точно помрёт? — испуганно спросил Окассен.

— Удивительно будет, если выживет. Уже посинела вся. Бабы говорят, дитя вперёд ногами идёт.

— Как я! — в ужасе прошептал Окассен.

Лицо у него нервно передёрнулась. Продолжая скоблить шкурку, он спросил:

— Если девица родила без мужа, она попадёт в ад?

— Нет, — спокойно ответил монах. — Это прощёный грех, особо если причастить, как положено.

Он сам сходил на кухню, приволок оттуда кувшин сидра и блюдо с хлебом и сыром.

— Давай выпьем, сын мой. Чую, приличного обеда нам сегодня не дождаться.

Окассен залпом выпил целый кубок, к еде не прикоснулся. Снова спросил дрожащим голосом:

— А если причастить человека перед смертью, он не будет к тебе являться в виде призрака?

Рок отрицательно покачал головой, вгрызаясь в кусок сыра. Сверху снова понеслись хриплые вопли. Окассен перекрестился.

— Я страх как боюсь покойников, отче.

— А чего их бояться? — равнодушно ответил Рок. — Мёртвое тело, и всё. Вот я разбойников боюсь. Очень уж много их развелось на дорогах.

— Окассен! — крикнули с лестницы.

Это была Николетт.

— Что? — вздрогнув, спросил он.

— Ты нам нужен, и отец Рок тоже.

Лицо у Николетт было бледное, усталое, но голос звучал решительно.

— Ребёнок никак не выходит. Придётся вытаскивать. Тут нужна мужская сила. Вставайте оба, идите наверх!

Глаза у Окассена стали дикие, рот перекосился.

— Я не пойду! Давай, я кликну Матье и Ноэля. Я не люблю такого...

— Мало ли, что ты любишь, — жёстко произнесла Николетт. — Ты сделал этого ребёнка, тебе его и спасать! А ну, иди сюда, живо!

Даже отец Рок побежал со всех ног, услышав непривычный для Николетт приказной тон. Окассен следовал за ним с выражением тоски и отвращения на лице, а увидев окровавленную постель и раскинутые ноги Урсулы, смертельно побледнел.

Николетт держалась твёрже всех. Обернувшись к мужчинам, она крикнула:

— Помогайте мне! Её надо привязать, иначе ничего не получится.

Она быстро перекинула верёвку поперёк туловища Урсулы и бросила конец Окассену.

— Затягивай покрепче!

Он немедленно послушался. Мать Урсулы горестно причитала:

— Бедная моя крошка! Вы ей всё нутро наизнанку вывернете! Ох, за что же нам такие муки!

— Помолчи! — со слезами сказала мадам Бланка. — Лучше помолись!

Но даже она сама не могла сейчас молиться — как зачарованная наблюдала за Николетт. Та перекрестилась, засучила рукава.

— Помоги, пресвятая дева!

И запустила руку в окровавленное чрево подруги. Урсула завопила и так дёрнулась, что едва не порвала верёвки. Отец Рок с неожиданной ловкостью удержал её и крикнул повитухе:

— Держи с другой стороны, дура!

Николетт тянула сильно, но медленно. Вскоре показались две крошечные младенческие ножки, все в крови и слизи.

— Ещё живой, — сквозь стиснутые зубы пробормотала Николетт. — Шевелится, я чувствую.

Сзади раздался грохот — это Окассен свалился на пол без чувств. Мадам Бланка со стоном бросилась к нему.

— Воды, подай воды, Жилонна!

Николетт даже не обернулась. Она пыталась повернуть ребёнка, но повитуха уговаривала:

— Не надо, мадам! Косточки младенцу переломаете или матку ей разорвёте!

— Ох, ну и бесстрашная ты, дочь моя! — с восхищением сказал отец Рок.

— Окассен! Ты как, очнулся? — крикнула Николетт, не оборачиваясь.

Он подошёл к ней, весь мокрый, потому что мать окатила его водой из ковша. Николетт быстро посмотрела ему в лицо.

— Держись, братец. Сейчас, с божьей помощью, вытащим.

Она подтолкнула его ближе к кровати и строго сказала:

— Встань справа, и когда я скажу, дави ей на живот. Ладонями, не резко, но сильно. Понял?

— У меня не получится, — хрипло прошептал он.

Руки у него тряслись, лицо кривилось, как в детстве, когда он искал у Николетт защиты от ночных кошмаров.

— Получится, — мягко произнесла Николетт. — Ты самый сильный из нас. Давай, на счёт три!

Она вновь засунула руку в лоно Урсулы и крепко обхватила ножки ребёнка.