Счастливчик (СИ) - Леблан Рене

— Раз, два, три! Жми!

Окассен надавил, но тут же отдёрнул руки — так душераздирающе завопила Урсула. Николетт гневно посмотрела на него и произнесла с невыразимым презрением:

— Да не будь же ты такой размазнёй! Жми!

Он зажмурился, надавил и тотчас вскрикнул от боли — Урсула, перегнувшись через руки повитухи, со всей силы укусила его за плечо.

— Ещё раз! — крикнула Николетт. — Один, два, три!

Ребёнок заскользил наружу, как окровавленная тряпка. Урсула уже не кусалась, не вопила — потеряла сознание от боли.

— Ой, сколько крови! Ой, кошмар! — снова заголосила её мать.

Повитуха перерезала пуповину и стала вытягивать послед. Этого зрелища Окассен уже не вынес. Побежал вниз по лестнице, прыгая через две ступеньки, едва успел выскочить на крыльцо. Его рвало так, что, казалось, желудок сейчас выскочит наружу. Даже воды подать было некому, все толпились у постели Урсулы.

Дрожа всем телом, Окассен вернулся в кухню, напился воды, а потом минут десять сидел, привалившись к холодной стене, как это делала Николетт в начале беременности. Отдышавшись, он отправился на конюшню и сам заседлал коня.

Тем временем Николетт возилась с ребёнком. Крошечная девочка не дышала, хотя сердечко ещё билось. Николетт унесла её подальше от окровавленной родильной постели, принялась трясти и шлёпать. Она много раз слышала рассказ мадам Бланки о том, как её мать таким способом «оживила» новорожденного Окассена. Но на его дочь шлепки не действовали. Девочка открывала губки, а вдохнуть почему-то не могла.

Какое-то наитие побудило Николетт засунуть палец ребёнку в рот. Она вытащила оттуда красный комок — сгусток крови и слизи. Девочка тут же набрала воздуха в лёгкие и слабо запищала.

— Ожила, — с расслабленной улыбкой воскликнула Николетт.

Она вытерла лоб, испачкав его кровью, и снова повторила:

— Ожила, слава тебе, Господи!

Мадам Бланка поспешила к ней и с умилением воскликнула:

— Боже мой, вылитый Окассен! Он точь-в-точь такой был, когда родился!

Тут и повитуха подошла. Ловко перевязала девочке пуповину, прощупала ножки и ручки.

— Надо же! Даже косточки все целы, а уж как тащили бедняжку!

Отец Рок внушительно покашлял, чтобы женщины обратили на него внимание, и объявил, что следует прямо сейчас окрестить малышку. При таких тяжёлых родах возможен любой исход. А вдруг дитя помрёт да некрещёным?

— Давайте хотя бы дождёмся, пока Урсула очнётся, — неуверенно сказала Николетт. — Мы ведь даже не знаем, каким именем крестить.

— Какая разница, детка! — возразила мадам Бланка. — Главное, окрестить поскорее!

— Ладно, — согласилась Николетт. — Жилонна, сходи вниз, позови сеньора. Хотя бы его спросим.

Жилонна вернулась через пять минут и сообщила, что мессира Окассена нет. Он заседлал коня и уехал. Сказал слугам-мужчинам, что ему нужно проветриться, голова разболелась от духоты.

Женщины наскоро ополоснули девочку и перенесли её вниз, где Матье и Ноэль уже наполнили чистой водой стиральное корыто. Отец Рок быстро освятил импровизированную купель.

— Я её малым крещением окрещу, чтобы не застудить сразу. Кто будет крёстной матерью?

— Николетт, конечно, — сказала мадам Бланка. — А вот Ноэль будет крёстным отцом.

— Имя придумали? — спросил монах, подойдя к купели.

Домочадцы переглянулись. Все выжидающе посмотрели на Николетт.

— Окрестите Бланкой, — сказала она. — Это родовое имя семьи де Суэз, а она, всё-таки, первая дочь.

Отец Рок удовлетворённо кивнул, а мадам Бланка вытерла слёзы умиления. Потом Николетт сама отнесла малышку наверх и уложила пока на собственную кровать. Мадам Бланка распорядилась, чтобы с чердака достали старую колыбель, в которой когда-то спали Окассен и Николетт.

— А где поставить? — спросил Матье.

Николетт ответила, что пока в их супружеской спальне. Урсула, правда, пришла в себя, но так слаба, что вряд ли сможет ухаживать за дочкой.

— Думаю, нам придётся подыскать кормилицу, — сказала мадам Бланка.

Николетт кивнула. Она так устала, что с трудом держалась на ногах. Села на лавку, сняла туфли и закинула ноги на стоявший рядом табурет. Ступни её страшно отекли, но Николетт чувствовала себя почти счастливой. Ребёнок спасён, и если не начнётся родильная горячка, Урсула тоже выживет.

«Не отнимай её у меня, Господи! — про себя взмолилась Николетт. — Она мне как сестра!»

У стола уже шумели — отец Рок предложил устроить маленькие крестины, племянница Жилонны, которую та вызвала на подмогу, разливала по мискам свежую похлёбку.

— Отнесите Урсуле бульона! — крикнула Николетт. — Она столько крови потеряла, ей надо хоть немного поесть.

— А ты как будто с ней вместе родила, дочь моя, — отозвался отец Рок. — Иди тоже поешь!

Все засмеялись. Напряжение, висевшее над домом вторые сутки, вмиг сошло. Люди ели, пили вино, а когда мать Урсулы спустилась и сообщила, что дочь съела бульон, все радостно чокнулись кубками. Даже Ноэля, слугу, усадили за господский стол — он ведь был крёстным отцом.

— Но какая же мадам молодец! — восклицала повитуха. — Как она ловко вытащила девочку, у меня бы на такое духу не хватило!

— Пьём за Николетт! — предложил отец Рок.

И все снова чокнулись, дружно выкрикнув: «За Николетт!». А она обернулась, услышав, как сзади хлопнула входная дверь. Вошёл Окассен, хмурый, растерянный. По глазам его Николетт сразу поняла, что ему не по себе, он не знает, как держать себя. И люди замолкли, точно их всех разом окатили холодной водой. Один отец Рок не смутился.

— Поздравляю, крестник! — весело выкрикнул он. — С дочкой тебя!

Окассен смущённо кивнул и ушёл в кухню. Мадам Бланка громким шёпотом начала объяснять, что мужчины — народ слабый духом. Они не боятся махать мечами, но вид родов мгновенно выбивает их из колеи.

— Ну, и стыдится он, конечно, что дитя внебрачное...

— Николетт! — позвал Окассен из кухни.

Она поспешила к нему. Он сидел за кухонным столом и мрачно жевал краюху хлеба.

— Покорми меня здесь, — попросил он. — Второй день не ем по-человечески.

Николетт молча налила ему миску похлёбки, дала ложку.

— Как там закончилось? — не глядя ей в лицо, спросил он.

— Милостью божьей, — ответила она. — Обе живы, и Урсула, и девочка.

Он с досадой бросил ложку на стол.

— Девочка! Ни на что эта дурная баба не годна!

— Не гневи Бога, — сказала Николетт. — Радоваться надо, что всё обошлось.

Минут пять он хлебал молча. Потом Николетт сама сказала:

— Мы уже окрестили ребёнка. Отец Рок сказал, когда роды такие тяжёлые, нужно сразу крестить.

Окассен кивнул и продолжил есть.

— Крёстными были я и Ноэль. Назвали Бланкой.

— Что? — крикнул он, вскочив с места. — Кто это придумал? Кто посмел... родовое имя — ублюдку?

Он побежал в трапезную и заорал так, что все сидящие за столом от испуга втянули головы в плечи.

— Матушка! Как вы допустили! Как позволили назвать родовым именем эту... эту... дочку прислуги?

— Так ведь все знают, что это твоё дитя, — пролепетала мадам Бланка. — Это Николетт предложила...

— Николетт? — яростно выкрикнул он.

И тотчас осёкся, столкнувшись взглядом с женой. Махнул рукой и пробормотал:

— А, наплевать! Мне нет дела ни до этой шлюхи, ни до её отродья!

Глава 15. Бедный трубадур

Наступил август. Восемь месяцев прошло с тех пор, как Николетт в последний раз видела Бастьена. Образ его не уходил из её памяти, но становился всё менее живым, всё больше затягивался дымкой мечты.

Сын Окассена и Николетт уже начал улыбаться. Он родился в срок, и был настоящим подарком судьбы — большой, красивый и абсолютно здоровый ребёнок. Мадам Бланка, помнившая младенческие личики своего сына и невестки, утверждала, что мальчик вышел лицом в Николетт, а девочка Урсулы — в Окассена.