Счастливчик (СИ) - Леблан Рене

— Скоро Роберу придётся шить новый костюм, — пробормотала она.— Вырос за год на пол-ладони!

Самой Николетт воскресное платье ещё не стало мало. Она совсем не набрала веса, кажется, наоборот, похудела. Впрочем, так происходило с ней в начале каждой беременности, потому что аппетит пропадал.

На лестнице послышалось тихие шаги. Это была Анна — с распущенными волосами, в алой шали поверх роскошной ночной рубашки.

— Ой, кузина, вы уже проснулись? — спросила она полушёпотом. — А я спустилась поискать чего-нибудь солёного. Кусочек сыра или корнишон... Мишель спит, я не стала его тревожить.

— Я правильно понимаю причину тяги к солёному? — с улыбкой спросила Николетт.

Анна так и засияла. Николетт перекрестила её и обняла.

— Поздравляю вас, дорогая! Сейчас, погодите!

Она подвинула к стене табуретку, ловко вскарабкалась на неё и достала с полки кувшин, закрытый пергаментом.

— Это монастырское соленье. Крёстный отец Окассена приносил на Пасху, а я спрятала. Как раз на такой случай. Правда, сегодня нельзя есть до мессы, но нам с вами не грех!

Они принялись есть прямо руками из кувшина.

— О, это невероятно вкусно! — воскликнула Анна. — Сразу перестало мутить.

— Сейчас я ещё кое-что вам дам, — сказала Николетт.

Она подтащила табуретку к другой полке и сняла с неё полотняный мешочек. С улыбкой протянула его Анне.

— Это сухарики из ячменного хлеба с солью и тмином. Я всегда делаю их себе на ранних сроках. Просто насыпьте в карман или кошель и, если станет мутить, погрызите.

— Спасибо! — с нежностью проговорила Анна. — Вы такая прелесть, Николетт! Я знаю вас всего две недели, а Франси, жену Бастьена, больше года. Но вы мне гораздо ближе. Франси воспитанная, любезная, но ей никогда не сравниться с вами в доброте.

Дверь распахнулась, Окассен заглянул в кухню и тут же отпрянул, увидев Анну в одной рубашке.

— Боже, как неловко получилось, — воскликнула она, залившись румянцем. — Пойду-ка я к себе. Если Мишель узнает, что ваш муж застал меня в таком виде, он... как это сказать по-французски? Сбесится от ревности.

— Видимо, у них это семейное, — рассмеявшись, сказала Николетт.

Она нашла Окассена в трапезной, он поцеловал её и спросил, как она ухитрилась сбежать так тихо.

— А зачем тебя будить? Сегодня месса, никаких супружеских обязанностей с утра нельзя, — поддразнила она.

— О, я и забыл, какой день недели! Наверное, я ни разу не был в церкви за три месяца?

— Нет. Ты боялся людей, мы и не пробовали тебя туда водить.

Окассен кивнул и кивнул в сторону кухни:

— Она ушла?

— Да.

— Что это она разгуливает по дому полуголая? Ты скажи ей, что во Франции так не принято.

Николетт быстро объяснила.

— Какая прекрасная новость! Наверное, надо сделать им подарок? — спросил Окассен.

— Думаю, лучше попозже, — возразила она. — Обычно люди не объявляют об этом на ранних сроках — примета плохая.

Николетт спохватилась, что пора будить детей. Она была уже около двери, когда Окассен сказал с усмешкой:

— Между прочим, фигура у тебя гораздо лучше, чем у этой венгерки!

Николетт вернулась одним прыжком, дала ему подзатыльник и побежала наверх.

Дети уже не спали и галдели вокруг няньки, которая кричала отчаянным голосом:

— Нельзя! Сказано, нельзя!

— Что тут такое? — строго спросила Николетт. — Грешно так шуметь с утра в воскресенье!

— Они хотят пойти во двор, мадам! — пожаловалась нянька. — А разве ж можно пачкаться перед церковью?

— Конечно, нельзя, — отрезала Николетт. — Живо умываться и вниз, одену вас в воскресные костюмы.

— Они не гулять хотели, а писать с крыльца, — ехидно сказала Бланка, — строят из себя взрослых!

— Тебе завидно, потому что ты так не умеешь, — насмешливо сказал Дени.

— Да! — в тон брату поддержал Робер. — У бабья нет такого хвостика.

Николетт ужаснулась:

— Фу, какое безобразие! И откуда только вы этого набрались!

— Они от своего отца набрались, он так говорит, — с явным удовольствием доложила Бланка.

— Ещё раз услышу, всем нашлёпаю по губам, — отрезала Николетт. — А вы, демуазель Бланка, марш со мной, причёску делать.

Она увела девочку вниз, где сначала умыла ромашковым отваром, потом переодела в длинное платье из тёмно-синего сукна, а затем уже занялась причёской. Бланка хныкала и ёрзала, жалуясь, что ей скучно и больно.

— Волосы у тебя очень густые, их трудно расчёсывать, — сказала Николетт.

— Да, и некрасивые. Вот у мальчишек кудрявые, как у вас. А у меня висят, будто сопли! — сердито сказала Бланка.

Николетт рассмеялась.

— Всё, готова твоя сопливая причёска! Беги наверх, скажи, чтобы мальчики шли сюда.

— Отец вчера спросил, почему я взяла его кролика, — сказала Бланка уже в дверях.

— Ну, ты бы ответила, что этот кролик давно мой, и я тебе его подарила, — спокойно отозвалась Николетт.

— А я ничего не сказала. Я с ним не разговариваю навсегда, — строптиво произнесла Бланка и помчалась вверх по лестнице, вопя во всё горло:

— Парни! Живо одеваться!

Раньше мальчиков спустился Окассен, уже полностью одетый.

— Ты меня не причесала, — с упрёком сказал он.

— Ах, да. Садись.

— Кстати, я сегодня утром во со сне вдруг вспомнил, кто такой этот чёртов Морис де Филет.

Николетт вздрогнула. Это странное имя причиняло ей почти физическую боль. Она воспринимала его, как предвестие беды и, хотя не верила в магию, думала, что этот Морис де Филет — безумный колдун из другого мира, душа которого иногда вселяется в Окассена.

— Как ты себя чувствуешь? Не болит ли голова? — с тревогой спросила она.

— Да не волнуйся ты! Я просто во сне вспомнил, где слышал это имя. Помнишь, я в первый раз ездил на турнир в Орлеан? Ещё отец мой был жив, и мы отправились туда вчетвером, он, я, матушка и Бастьен.

— Да, что-то такое припоминаю, — растерянно сказала Николетт.

— Моим соперником был какой-то шевалье Морис де Филет из Руана, он гостил у герцога. Я его выкинул из седла одним ударом.

— И всё? — недоверчиво спросила Николетт.

— Да. И, видимо, его дурацкое имя засело у меня в памяти, а потом как-то связалось с тем убийцей из Руана.

— Спаси нас, мадонна! — воскликнула Николетт. — Не поминай эту нечисть перед мессой! Перекрестись!

Лошади уже под сёдлами стояли у ворот. Как обычно, Николетт посадила перед собой Дени. Предполагалось, что Окассен поедет с Робером. Но вместо этого он вдруг выхватил из рук Дамьена младшую Бланку, которую тот собирался посадить на седло к её бабушке. Вспрыгнул на коня вместе с девочкой, дал шпоры и на бешеной скорости вылетел за ворота.

Никто и опомниться не успел, только Урсула дико закричала:

— Что вы стоите! На него опять накатило! Сам разобьётся и девчонку погубит!

Дамьен мигом вскочил в седло и помчался вслед за Окассеном. Следом вылетели со двора Мишель и его слуга Лайош.

— Урсула! Возьми Дени! — крикнула Николетт, быстро сняв мальчика с коня.

И во весь опор полетела за мужчинами. Вскоре она поравнялась с венграми и крикнула, срывая голос:

— Скачите налево, Мишель наперерез ему!

Николетт видела, что Дамьен почти догнал Окассена у подножия церковного холма. Крестьяне, чинно шедшие к мессе, с изумлением наблюдали за всадниками.

— Мессир Окассен, стойте, прошу вас! — привстав на стременах, крикнул Дамьен.

Мишель и Лайош стремительно приближались с другой стороны.

— Проклятые палачи! Вам меня не взять! — завопил Окассен и, резко повернув коня, понёсся вниз с холма.

По лицу Николетт катились слёзы и пот. Она мчалась, не разбирая дороги, через заросли шиповника, через вязкое распаханное поле. Под тремя дубами, росшими у дороги, Окассен остановил коня, спешился сам и ссадил Бланку. Они стояли, наблюдая за несущимися с холма всадниками и хохотали. Николетт натянула поводья, сдерживая коня. Ей казалось, что сердце сейчас вывалится из груди прямо на дорогу.