Счастливчик (СИ) - Леблан Рене

— Вы готовы, Морис? —спокойно спросил он.

— Вы не будете меня пытать? — нервно спросил Окассен, и руки его задрожали.

— Нет, что вы. Мы просто поговорим, хорошо? Не тревожьтесь. Представьте, что вы засыпаете после долгого, но приятного дня. Все ваши мышцы расслабляются, вы получаете удовольствие от отдыха. Мысли уходят, остаётся только чувство блаженства.

Мишель говорил медленно и спокойно, и Окассен перестал дрожать. Лицо его сделалось безмятежным, каким бывало в детстве, когда он крепко спал ранним утром. Николетт, уже знавшая от Мишеля, что такое лечебный сон, пришла в полное изумление. Слишком уж это напоминало колдовство.

— Вы меня слышите? —спросил Мишель. — Вы можете говорить, не выходя из сна.

— Слышу, — ответил Окассен.

— Как вас зовут?

— Окассен де Витри, — без малейшего сомнения сказал пациент.

— Вы здоровы?

— Не совсем. Иногда мне бывает плохо.

— Почему? Расскажите, что вы чувствуете, когда становится плохо?

— Голова сильно болит, и мне кажется, что у меня другое имя и другое лицо... я заключённый в тюрьме, в Руане, меня подозревают в убийствах многих женщин.

— Почему вам так кажется?

— Кто-то рассказывал об этом. Урсула? Нет, муж Урсулы. Он говорил о преступнике, который убивал женщин и уродовал им лица ножом. Тогда мне показалось, что это я.

— Почему вы так подумали? — мягко, но настойчиво спросил Мишель. — Ведь это странная мысль.

— Да, странная. Но меня сильно напугала эта история. Я боюсь смерти.

— Все люди смертны, такова наша природа, — спокойно проговорил Мишель. — Зачем же бояться?

— Я боялся смерти с самого начала, — сказал Окассен, и голос его дрогнул.

— С какого начала?

— Когда родился. Что-то душило меня, я едва не умер. Добрая женщина спасла меня. Поэтому я не люблю, когда убивают женщин или обижают их.

— Вы сами никогда не обижали женщин?

— Обижал, —сдавленно проговорил Окассен. — Всех женщин я ужасно обижал — и служанок, и свою матушку. А больше всех —Урсулу и Николетт.

Он шумно вздохнул и зажмурился, словно отгоняя страшные воспоминания.

— Я их бил, оскорблял, насиловал. С Урсулой занимался всякими извращениями.

Услышав это, Николетт вскочила, вся красная от стыда, но Мишель строго махнул ей рукой, приказывая молчать.

— Почему же вы вели себя так, если вам жалко женщин?

— Я боюсь смерти, и думал, что стану сильнее, если буду подавлять свои слабости.

— Вы больше не будете бояться смерти, — тихо, но властно произнёс Мишель.

— Не буду, — ответил Окассен.

— И ничего похоже на смерть — темноты, убийц, чудовищ, грозы.

— Не буду.

— Просыпайтесь, — своим обычным дружеским тоном сказал Мишель.

Окассен очнулся и несколько мгновений сидел застывший, с мутными глазами. Николетт испуганно наблюдала за ним. Он провёл ладонью по лицу и хрипло позвал:

— Николетт !

— Что, что милый? —с волнением воскликнула она.— Как ты себя чувствуешь?

— Паршиво, —ответил он. —Точно с того света вернулся. Долго я болел, Николетт?

— Три месяца. Господи, сколько всего случилось за эти три месяца!

Она бросилась ему на шею. Никогда в жизни ей не было так легко от слёз.

Глава 29. Дочь сеньора

К обеду дети вернулись из лесу в ужасно грязной обуви, с веточками и паутиной в волосах, но с полной корзиной деликатесных белых трюфелей. Женщины ахали от восторга.

— Надо съездить в Брешан и продать там на рынке или на графскую кухню, — сказала Урсула, — хорошие деньги выручим.

— Нет, — возразила Николетт. — Я приготовлю обед для наших гостей, они заслужили!

Анна пришла в ужас, узнав, что дети ходили в лес совершенно одни.

— А что такого? — удивилась Николетт. — Мы с Урсулой тоже ходили, когда нам было лет по пять-шесть. И ни разу не заблудились.

— Почти все грибы нашла я, — похвалилась Бланка, — ну, и Дени две штуки.

— А я не умею искать трюфели, — огорчённо сказал Робер.

Николетт погладила его по волосам:

— Каждому своё, сынок. Ты у нас будешь знаменитый воин, а Бланка — искательница приключений.

— А я? — живо спросил Дени.

Николетт не успела ответить. Во дворе залаяли собаки — это мужчины вернулись с охоты. Все бросились встречать их и, едва увидев добычу, зааплодировали от восторга. Это были два молодых кабанчика, которых Окассен велел привезти неразделанными, чтобы женщины и дети полюбовались.

— И обоих застрелил Окассен, — с улыбкой сказал Мишель. — Я плохой охотник, езжу в лес едва ли пару раз в год. Вот Себастьен обожает охоту.

— Да, он отлично охотится, — спокойно согласился Окассен.

Едва он вошёл в дом, маленькая Бланка бросилась к нему, схватила за руку:

— Идёмте, батюшка, я покажу, сколько трюфелей я насобирала!

Он выдернул руку и раздражённо ответил:

— Мне некогда! Отстань!

Бланка отошла в сторону. Радость исчезла с её лица, глаза наполнились холодным подозрением. Впрочем, никто этого не заметил, все были слишком заняты разделкой добычи.

Наконец накрыли стол к обеду. Мадам Бланка подняла свой кубок и, с нежностью глядя на Окассена, сказала:

— За твоё здоровье, сокровище моё!

Все дружно подняли кубки. Уже два дня Окассен был в полном рассудке, и это казалось вечностью по сравнению с тремя месяцами безумия. Николетт успела рассказать ему, что произошло, пока он был не в себе, и что он говорил Мишелю в трансе. До сих пор Окассен ходил хмурый, смущённый, ему казалось, что все по-прежнему считают его помешанным.

— И за Мишеля! — сказал он, с благодарностью посмотрев на кузена.

Все дружно чокнулись кубками и принялись за «королевское» жаркое, как назвал Мишель мясо, тушёное с трюфелями. Все нахваливали еду, шутили, смеялись. Мадам Бланка порадовалась, что за столом так много народу.

— Совсем, как в моём детстве! У нас было семеро братьев и четыре сестры, а ещё с нами жили две тётки и бабушка. Никогда не было скучно!

— У нас тоже будет одиннадцать детей! — весело сказал Окассен, подмигнув Николетт. — А может, и двенадцать!

— У нас места не хватит, где спать! — воскликнул Дени.

Все хором рассмеялась и стали хвалить мальчика за остроумие. Между тем Бланка-младшая прошла к отцу и попыталась забраться к нему на колени, как делала это в течение трёх безумных месяцев.

— Что такое? — недовольно спросил он.

— Можно, я сяду с вами? — спросила девочка.

— Это в честь чего? Твоё место — после всех мальчиков, вот туда и отправляйся, — холодно проговорил он.

Бланка шарахнулась от него, словно её ударили, и тотчас заревела во всё горло.

— Иди, садись со мной, малышка! — позвала мадам Бланка.

Но девочка, рыдая, бросилась прочь из трапезной.

— А чем она провинилась? — удивлённо спросила Анна.

Окассен покраснел и уткнулся в свою тарелку.

Не дождавшись конца обеда, Николетт пошла в кухню. Бланка лежала на сундуке под окном — том самом сундуке, на котором Окассен и Николетт в детстве играли и дрались каждый день. Бланка уже не рыдала, но сидела, неподвижно сжавшись в комок, и глаза у неё были опухшие.

— Иди ко мне на ручки, — позвала Николетт. — Иди, моя любимая крошка.

Девочка влезла к ней на колени и снова расплакалась. Николетт гладила её, целовала и шептала ласковые слова, которыми успокаивала, когда Бланка ещё сосала её молоко.

— Не утешай её, — сердито сказала Урсула, мывшая в корыте посуду. — Я ей сто раз говорила, чтобы не лезла к нему. Нечего навязываться тому, кто тебя не любит. У девушки должна быть гордость.

— Вы оба меня не любите! — крикнула Бланка. — И он, и ты! Как будто я виновата, что вы грешили без венчания! Ну, и не нужны вы мне, противные злюки! Я буду любить только бабушку и тётушку!