Счастливчик (СИ) - Леблан Рене

— Ну, это наша порода, Суэзы, — заявила маленькая Бланка. —Мы все светлые и красивые, бабушка так говорит.

Мадам Бланка польщённо улыбнулась и поцеловала девочку.

Зашла речь о хозяйстве. Мадам Бланка стала жаловаться, как сложно вести дела без мужчины. Крестьяне честно уплатили оброк, но продавать излишки в городе некому. Конечно, Дамьен Маризи ездил дважды с мясом и овощами. Но возить зерно одному слишком хлопотно.

— Ничего страшного, — сказал Окассен. — Сложить в амбары и продать небольшими партиями ближе к Рождеству, тогда цены на хлеб поднимаются, даже выгоднее будет.

Мишель внимательно посмотрел на него и сказал негромко:

— Слушайте, да он вполне здраво рассуждает.

— Так он ведь не слабоумный, — сказала мадам Бланка. — Это порчу на него навели, не иначе. Может быть, тот мерзавец, которого казнили...

Она стала рассказывать о Гюи, но Мишель слушал не слишком внимательно. Он присматривался к Окассену и тихо говорил Николетт:

— Ест аккуратно, благополучно общается с вами и детьми, не уходит в себя надолго... это не сумасшествие, кузина!

Но тут Окассен заметил его взгляд и прижался к Николетт:

— Скажи ему, что я ни в чём не виноват. На моих руках нет крови. Я не хочу в тюрьму!

Николетт знаком попросила Мишеля отвернуться.

На другой день мадам Бланка хотела отвезти Мишеля познакомиться с другими родственниками, но он отказался.

— Лучше я займусь кузеном, тётушка. Я обещал вам полечить его. Мой отец лечил племянницу венгерского короля, страдавшую подобным расстройством, и заметно улучшил её состояние. Знаете, ведь мой отец написал научный труд о душевных болезнях.

— Господи, племянник! — воскликнула мадам Бланка. — Когда болит душа, идут не к лекарю, а в церковь. Разве у Окассена —болезнь? Тут колдовство или проклятие.

Но Николетт решительно перебила свекровь.

— Мы очень просим вас помочь, Мишель! Я всегда думала, что это болезнь, только не понимала, откуда она взялась. От тяжёлых родов? От испуга? Или, может, от какой-то заразы?

— Никто этого не знает, кузина, — серьёзно ответил Мишель. — Но мой отец разделяет точку зрения древних египтян, которые считали, что душевные болезни возникают, если поражена наша наружная душа.

— Разве душа снаружи? —удивилась Николетт. — А я думала, она — здесь...

Она приложила руки к груди и тут же покраснела до ушей.

— Я говорю глупости, да, кузен?

— Вовсе нет, — с улыбкой ответил Мишель. — Здесь, внутри, наша главная душа. Если поражена она, человек полностью безумен. Когда повреждается мозг, больной становится слабоумным. А повреждения наружной души вызывают такие расстройства, как у Окассена. Греческие медики называли это паранойей или френией.

— Матерь Божья! —воскликнула Николетт. —Что это такое?

— Временное помрачение рассудка, бред, беспричинные страхи. И раздвоение личности тоже.

Николетт настороженно спросила:

— Но вы ведь не будете связывать его, обливать водой, бить по голове?

— Конечно, нет! — заверил Мишель. — Мой отец считает варварством такое обращение с больными людьми. К сожалению, это практикуется повсеместно.

— А как вы собираетесь лечить его? — настаивала Николетт.

Мишель взял её за руку, улыбнулся, чем вдруг неуловимо напомнил Бастьена — такая же нежность была в его улыбке, когда он утешал Николетт в горькие минуты.

— Кузина! Вы добрейшая и благороднейшая женщина на свете! Ведь я всё знаю про вас и Бастьена. Он рассказал мне, почему вынужден был бежать из Франции. Если честно, сначала я подумал, что Бог покарал Окассена за то, как он поступил с вами. А теперь вижу —вы искренне сочувствуете его страданиям.

— Я с ним выросла, Мишель, — опустив глаза, ответила она. — Мы были как брат с сестрой. Мне его жалко.

— Вы любите его? — тихо спросил Мишель.

Николетт печально улыбнулась.

— За всю жизнь я любила только Бастьена. Знаете, по-настоящему, как в рыцарских романах. Но у меня трое детей от Окассена, и сейчас я жду четвёртого. Не могу я ненавидеть или не жалеть отца своих детей!

— Так ведь любовь бывает разная, — рассудительно проговорил Мишель. — Она не всегда такая, как в романах. Доброта и самопожертвование — это гораздо сильнее, поверьте.

Николетт быстро сняла с пальца колечко, которое Бастьен прислал ей после побега из Франции.

— Скажите, кузен, что здесь написано?

— «Прости меня», —перевёл Мишель. — Наверное, я должен был промолчать об этом, но Бастьен не раз говорил мне, что и вполовину не любит Франси так, как вас.

Николетт отвернулась и глубоко вздохнула, словно подавляя слёзы.

Несколько дней Мишель занимался составлением лекарств для Окассена. Часть ингредиентов была у него с собой, за остальными он съездил вместе с Маризи к итальянскому аптекарю в Брешан.

— Я вам напишу названия всех трав и пропорции. Потом, когда мы уедем, вы сможете сами составлять лекарства, — говорил он Николетт. — Учтите, что совсем вылечить такую болезнь невозможно. Но если пить лекарства, острых приступов не будет.

— До чего интересно! —сказала Николетт, наблюдая, как Мишель растирает и смешивает сухие травы, корни, семена. — Жаль, что я не мужчина, обязательно стала бы лекарем!

— Твоя мать была очень хорошей лекаркой, —возразила мадам Бланка. — Ведь она-то и выходила Окассена. Словно знала, что для тебя!

Четыре дня подряд Николетт поила Окассена лекарствами, и он всё больше спал. Целебное действие уже было заметно — всё реже больного одолевали страхи, а головная боль совсем прошла. Взгляд его стал осмысленным, лицо не кривилось, он даже просил Николетт, чтобы ему разрешили проехаться верхом.

— Нет, пока нельзя, —возразила она. — Завтра Мишель начнёт новое лечение. Вот после этого посмотрим.

Она велела слугам согреть воды и принести в спальню. Сама помыла Окассена и переодела во всё чистое.

— Зачем это? —настороженно спросил он. — Те, чужие, приказали помыть меня перед казнью?

— Не говори глупостей, —усмехнулась она. — Это не чужие, а твой двоюродный брат. Он лекарь. Завтра утром он погрузит тебя в лечебный сон.

— А пытать меня не будут? — с опаской поинтересовался он.

— Нет. А теперь будь умником, дай мне тебя постричь.

Он посмотрел на неё и засмеялся — та самая хитрая и колкая улыбка, которой Николетт не видела на его лице целую вечность.

— Я дам себя постричь, если ты ляжешь со мной.

— Разве я не сплю с тобой каждую ночь? — тоже засмеялась она.

— Нет, не так. Я хочу приласкать тебя.

— Хорошо, но не сейчас, ночью, — согласилась Николетт и, приоткрыв окно позвала:

— Бланка! Поднимись к нам, детка!

Девочка прибежала с мечом в руке, но, по крайней мере, с аккуратными косичками.

— Отец согласился, наконец, постричься, — сказала Николетт, — на всякий случай придержи ему руки, а то он станет махать ими и мешать мне.

Бланка с готовностью вцепилась в запястья Окассена.

— Вот так! —скорчив ему рожицу, сказала она. — Я сильнее вас!

— Разве я посмею сопротивляться тебе, моя милая принцесса? — в тон ей ответил он.

Когда Окассен спустился к ужину, все радостно зааплодировали ему.

— Совсем другое дело, — сказала Анна. — Теперь вы настоящий красавец, кузен!

— Я знаю! — гордо подняв подбородок, сказал он. —Много женщин было от меня без ума. Одна девушка, которую считали самой красивой во Франции, хотела выйти за меня, но её похитил одноглазый бандит. И эта меня любила...

Он бесцеремонно ткнул пальцем в Урсулу, подававшую на стол. Та покраснела и отвернулась.

— Но больше всех меня любит подружка. Она притворяется, что это не так, но все знают правду!

Настала очередь Николетт покраснеть. Но она тут же объявила:

— Давайте ужинать! Наливайте вино, Мишель!

На следующее утро Окассена перевели в комнату мадам Бланки, которую та уступила им для такого лечения. Тут было тише, чем в спальне Николетт, потому что окна выходили на задний двор. К тому же, у мадам Бланки стояло старинное кресло с высокой спинкой, в него-то Мишель и усадил пациента.