Кузнец (ЛП) - Вендел С. И.

Этому изменению сопротивлялись многие сельские лорды, как и ее отец. Права женщин всегда были равны с правами мужчин, а наследование и родовые имена в Эйреане часто передавались по материнской линии. Сорча сама была Брэдей, а не Бирн, и, как старшая дочь старшей дочери, должна была унаследовать поместье и семейное дело.

И все же выбор Эйслинн никогда не мог быть таким простым, как любовь, партнерство и совместимость.

Она знала это с детства. Поэтому решила никого не выбирать.

Однако, увидев Сорчу с такой подходящей парой, с мужчиной, который смотрел на нее так, словно она была солнцем в его небе, Эйслинн почувствовала боль.

Не то чтобы Эйслинн никогда не была влюблена. Далеко не так. В юности она воображала, что влюблена в своего учителя математики. Он был лихим вундеркиндом из столицы, всего на несколько лет старше нее, и она была ослеплена его умом. Отец привез его в Дарроуленд специально для нее, поскольку в начале обучения она превзошла других своих наставников.

Разум Брендена работал такими интересными, разными способами — иметь кого-то, кто тоже думал по-другому, более аналитично, было довольно увлекательно. Бренден был первым человеком, которого она подпустила близко после смерти матери, и они полюбили друг друга среди теорем и диаграмм.

Со временем, однако, его блеск начал тускнеть. Он верил всему, что люди говорили о нем, что он создан для величия. Эйслинн не оплакивала его отъезд обратно в столицу.

Затем был сэр Алаисдэр, второй сын благородного происхождения и новоиспеченный рыцарь. Он приехал тренироваться к лорду Меррику и сэру Кьярану и служил под их началом несколько лет. Эйслинн позволила расцвести их роману, очарованная его привлекательной внешностью и непринужденной уверенностью. С ним было легко разговаривать, и Эйслинн была польщена его вниманием.

Тем не менее, как и Бренден, Алаисдэр тоже начал настаивать на браке. Заявил, что бы он сделал по-другому, если бы он был сеньором Дарроу.

Эйслинн не скучала ни по одному из них к тому времени, как они покинули Дундуран. Возможно, какое-то время ее сердце горевало, но она знала, что никогда не сможет по-настоящему полюбить того, кто любит не ее, а то, что она значит для их политического будущего.

Она ни для кого не станет ступенькой на пути.

Любовь между Сорчей и Ореком затмила все, что Эйслинн когда-либо знала. Она поняла, что их отношения были редкостью, и что такая любовь не была необходимой для удовлетворения.

И все же…

— Говори как есть, — съязвила Софи. — Вот они.

Эйслинн, оторвавшись от своих мыслей, выглянула из кухонного окна и увидела две огромные зеленые фигуры, пересекающие двор.

Орек был эффектен в своем кожаном костюме, и его рост доминировал в любом пространстве, где он находился.

Хакон был на волос ниже, но шире, его плечи и руки выпирали из-под плаща.

У нее екнуло сердце.

— Интересно, смотрели ли они землю на обратном пути, — рассеянно сказала Сорча, начиная собирать их чашки и тарелки.

В голове Эйслинн с металлическим лязгом прокрутились ее слова.

— Землю?

Сорча кивнула, сосредоточившись на том, чтобы складывать тарелки.

— Прежде чем получить должность в замке, Хакон сказал, что также заинтересован в приобретении земли. Я не знаю, хотел ли он заниматься фермерством, но землю — точно.

— Было бы неплохо иметь в этих краях еще одного кузнеца, — сказала Эйфи. — Особенно если бы мы могли прибрать его к рукам. Лошадям всегда нужны подковы.

Сорча улыбнулась через плечо, поставив грязную посуду у раковины.

— Осторожнее, Эйслинн. Похоже, моя мать намерена украсть твоего нового кузнеца.

Эйслинн выдавила из себя улыбку.

— Что ж, тогда придется использовать его по максимуму, пока он у меня.



Стая мантикор исполнила последнюю шумную застольную песню, их короткие усы подергивались от веселья, когда пиво и медовуха переливались через края кружек.

Более дюжины из них столпились возле крошечной усадьбы Варона, празднуя новую жизнь, которая вот-вот зародится там. Зеленая кожа, золотистый мех и голубые перья слились в какофонию текстур, монотонные голоса звенели, желая удачи и обильного урожая для новой фермы.

Когда все они произнесли последнее слово так громко, что дверной косяк задрожал, мантикоры вылили напитки на голову Варона в знак торжества и удачи. Самец воспринял это хорошо, оскалив клыки, а по его бровям побежала пена.

После похлопываний по спине и еще нескольких добрых пожеланий многие направились к бочонку, чтобы наполнить кружки.

Прежде чем он успел наполнить свою, Хакон посмотрел вниз, почувствовав, как перья зашуршали у его икры.

Марица, старшая в стае гарпий, которая теперь называла Дарроуленд домом, протиснулась между ним и Ореком, улыбаясь им в своей пугающей манере. У них не было клювов, как у птиц, вместо этого — ряды острых зубов, идеально подходящих для того, чтобы пикировать и кусать добычу — или пару. Большие круглые глаза с чрезмерно большой радужкой расширились и сфокусировались на нем.

Он почувствовал, как ее хвост из иссиня-черных перьев снова прошелся по его икре. Она и ее сестры были одинакового окраса: длинные чернильно-черные гривы волос, серо-голубая кожа на лице, груди и ногах, фиалковые глаза, которые всегда двигались, и иссиня-черные перья. Все гарпии обладали крыло-руками — не настоящими руками, а крыльями с когтистой четырехпалой кистью на сгибе — и ногами с обратными коленями, заканчивающимися птичьими лапами с тремя когтями на каждой.

Сестра Марицы — Андрин нацарапала несколько символов вокруг нового дома Варона своими странно элегантными ступнями. Две другие — Исера и Нарида — уже загнали в угол Йора, еще одного полуорка, размахивая хвостами. В расправленном состоянии их хвосты раскидывались веером на добрых пять футов, и за время жизни в лагере Хакон усвоил: гарпии флиртуют именно хвостами.

Переводя взгляд между ними, Марица улыбнулась, перекидывая свои блестящие черные волосы через узкое плечо. Хотя Марица флиртовала со всеми.

— Мы скучаем по тебе в лагере, Хакон, — напевала она. — И Орек отдалился, достраивая этот дом.

Хакон почувствовал, как у него горят уши, а у Орека был такой вид, словно он проглотил камень.

Гарпии были известны своей похотью, неистовой любовью к охоте, полетам и сексу. Они часто спаривались на всю жизнь, иногда стая самок выбирала только одного самца, но этот самец должен был заслужить свое место. Гарпиям нравилось испытывать потенциальных партнеров.

Хакон знал, что Марица не испытывала угрызений совести из-за того, что Орек был спареным самцом — он не раз слышал, как она приглашала Сорчу присоединиться к ним.

Их маленький лагерь на окраине поместья Брэдей часто был источником интриг и флирта. Он знал, что по крайней мере один из мантикорской стаи, возможно Балар, судя по тому, как он смотрел на Нариду, ластившуюся к взволнованному Йору, не отказал гарпиям в их заигрываниях.

Хакон сам испытывал сильное искушение, но, если честно, Марица и ее сестры приводили его в ужас. Что-то в их голодном взгляде… он был достаточно мужественным, чтобы признать, что, возможно, недостаточно мужественен для них.

— Я очень занят в замке, — сказал Хакон, быстро поднося пустую кружку к губам, чтобы чем-нибудь заняться.

— Я полагаю, там много симпатичных человеческих женщин, — она взмахнула хвостом.

— И мужчин. Много рыцарей.

Ее брови заинтересованно изогнулись, перья зашуршали.

— Теперь они тут.

Хакон внезапно представил, как Марица и ее сестры спускаются во двор замка Дундуран, застав капитана Аодана врасплох и неподготовленным. У рыцарей Дундурана не было бы ни единого шанса.

— Возможно, ты сможешь посетить замок, — сказал Хакон, радуясь возможности отвлечь ее. — Я уверен, леди Эйслинн не будет возражать.