Прибежище из серы и тьмы (ЛП) - Дарк Люсинда

Даже сейчас, когда мои ноги утопают в снегу до самых колен, я тащусь в самую темную часть Пограничных Земель, оно того стоит. Малейший шанс найти ее — быть с ней — стоит всех тел, которые я оставила после себя.

Осознает он это сейчас или нет, но Трифон поймет, когда увидит последнего из своих приспешников, которого я отправила, и послание на их окровавленных, изломанных телах. Его ярость будет велика, и все же я не могу найти в себе сил беспокоиться. Вся власть в мире, а он все еще не может контролировать меня, и я скорее умру, чем позволю ему сделать то же самое с моей дочерью.

Десятилетие поисков. Десять лет охоты и бегства от тех, кто хотел заковать меня в цепи. И вот, я наконец-то добилась этого. Я наконец-то нашла их. Хенрика и… ее. Какая-то часть меня негодует на Хенрика за его способность прятаться от тех, кто охотится за ним. Однако после всего, что он потерял из-за меня, во мне также есть проблеск гордости. Он сохранил нашу девочку в безопасности, спрятал подальше от судьбы, которая постигла бы ее, если бы о ее существовании стало известно. Я могу только молиться, чтобы он понял, что я не осталась в стороне, потому что не люблю его, потому что не люблю нашего ребенка.

Одинокая слеза скатывается по щеке, но она исчезает почти сразу, как достигает челюсти, из-за пронзительно холодного ветра, который бьет меня по лицу. Тем не менее я топаю вперед. Мои руки сжимаются в кулаки.

Лицо Кэдмона возникает перед моим мысленным взором, когда я взбираюсь на следующий холм, а ночная тьма окутывает весь этот кусочек Пограничных Земель лишь белыми вихрями и просветами деревьев.

Предатель.

Обманщик.

Монстр.

Еще больше слез грозит пролиться, но я не позволяю им. Не из-за него. Только не из-за него.

Еще шаг, и еще, и еще. До меня доносится мужской крик вдалеке. Нахмурившись, я поднимаю голову и нюхаю воздух. Ветер доносит запах сосны и дыма. Мое сердце громыхает в груди, и я протягиваю руку, создавая вокруг себя невидимое энергетическое поле и улавливая множество паучьих разумов. Я отправляю их в полет на нитях из шелка и серебра, чтобы найти то, чего я пока не могу увидеть.

Мои бедра ноют от физического труда, а легкие такие же пересохшие, как и горло, когда я делаю еще один глоток морозного воздуха. Я мчусь вперед, все это время ожидая того, что увидят мои пауки. Образы каскадом возникают в моем сознании, заставляя меня немедленно остановиться, когда ужас охватывает меня. В следующее мгновение я бегу — практически лечу — к подъему на следующий холм. Не обращая внимания на шум, который я сейчас издаю, я спешу и почти переваливаюсь через край утеса, откуда открывается вид на небольшую долину со столбом дыма, поднимающимся высоко в усеянное звездами небо.

Я возможно, потеряла бы равновесие, если бы не рука, обвившая меня за талию и оттащившая от обрыва, с которого я наверняка бы рухнула прямо в центр кровавой бойни перед горящей хижиной. — Сиди тихо, Ари.

Абсолютная. Блядь. Тишина. Несмотря на его предупреждение, я бросаюсь вперед и вырываюсь из его хватки. Однако в ту секунду, когда мои ноги снова ступают на твердую землю, я начинаю двигаться. Извернувшись, я наношу первый удар, попадая Кэдмону в лицо сбоку и позволяя костяшкам пальцев врезаться в его глазницу. Я попадаю с громким стуком, и его ответное проклятие эхом разносится в холодном ночном воздухе.

Ярость захлестывает меня. Мой старый друг — когда-то мой единственный друг — отшатывается, его обутые в ботинки ноги тяжело хрустят по снегу. Я приседаю в боевую стойку и готовлюсь к следующей атаке. Он не ускользнет от меня. Не в этот раз.

— Ари, пожалуйста! — Он поднимает одну руку, а другой прикрывает глаз.

Мое тело врезается в него, сплетение конечностей и ярости. Снег утрамбован так плотно, что превратился в глыбу льда. Холод проникает сквозь слои одежды до костей, но я этого не чувствую. Тепло разливается по моим венам, когда ярость заставляет меня двигаться.

Приземлившись прямо на худощавое тело Кэдмона, я отстраняюсь назад и снова бью его кулаком. Его красивое лицо ударяется о землю. Его левый глаз уже заплыл, но я не позволяю этому остановить меня. Та дружба и родство, которые могли бы у нас быть, разлетелись на куски, и они оседают, как снег, покрывающий наши тела, мягко падающий с неба.

Снова и снова я бью его кулаком, гнев наполняет мои легкие и угрожает вырваться наружу. Я не останавливаюсь, даже когда его ноги обхватывают мое тело и переворачивают нас обоих. Во-первых, Кэдмон никогда не был хорошим бойцом, поэтому от этого движения мы оба катимся по покрытой белым насыпью. Хруст льда и снега под нами, а также вырывающиеся наружу проклятия — единственные звуки в окрестностях. Мы уже достаточно далеко от хижины, так что отдаленное эхо мужского ворчания и треска горящего дерева почти не слышно. Палки и камни впиваются мне в бока, и мой висок натыкается на довольно острую ветку. Она рассекает мой лоб, оставляя глубокую рану. Кровь заливает мне глаза. В ту секунду, когда мое тело останавливается, я, шатаясь, поднимаюсь на ноги и снова поворачиваюсь лицом к своему противнику.

— Ублюдок! — Шиплю я.

Распростертый на снегу, с окровавленным лицом и синяком, уже набухающим на одной глазнице, Кэдмон кашляет и выдыхает облачка воздуха, собираясь с силами. Я не даю ему такой возможности — делаю шаг вперёд и выбиваю из-под него руку, на которую он опирается, а затем наношу удар в живот.

— Ты, предательский… — удар — …кусок… — удар — …дерьма! — удар.

Он ловит мою ногу на следующем замахе и выворачивает. Моя спина ударяется о сугроб, снежные хлопья падают мне на лицо, пока я отплевываюсь и пытаюсь сесть. — Послушай меня, черт возьми! — Рявкает Кэдмон. — Я забрал ребенка не для того, чтобы причинить тебе боль, Ари!

— Чушь собачья! — Огрызаюсь я в ответ.

Он перелезает через меня и хватает за руки, прижимая их по обе стороны от моего лица.

Я притягиваю к себе темноту, тени за тенями приходят на мой зов, обвивая нас длинными призрачными щупальцами. Они сжимают его горло и запястья, прижимая к себе, лишая жизни. — Ты был моим другом! — Я кричу. Резкий крик поглощается ветром, срывая последние остатки вежливости, здравомыслия и унося их по ветру. — Я доверяла тебе! — У меня перехватывает горло на последних трех словах, голос срывается от напряжения.

Его образ колеблется и становится размытым. Я словно внезапно смотрю на него со дна глубокого озера.

Трахни меня, я плачу. Снова.

Плачу, когда душу своего лучшего друга до смерти.

Золотая вспышка появляется на периферии моего тела, а затем обволакивает мою фигуру длинными лентами. Я стискиваю зубы, борясь с ними, вцепляясь в горло Кэдмона, сжимая его все крепче и крепче, пока не угрожаю сломать себе пальцы, а заодно и его шею.

Ленты становятся из ласкающих и сладких, пытающихся нежно побудить меня выпустить мою добычу, жесткими и цепкими, когда они обвиваются вокруг моих конечностей, моих рук, моих запястий, моего собственного горла. Они разделяются и проскальзывают в пустоту между моими руками и шеей Кэдмона.

Когда его вырывается — против моей воли, — он задыхается, хватая ртом воздух и хватаясь за свое изуродованное горло. Я снова тянусь к нему, и ленты превращаются в цепи, оттягивая меня еще дальше назад и волоча по верхнему слою снега, пока я не оказываюсь в добрых нескольких футах от человека, которого я когда-то считала своим ближайшим союзником.

Ненависть прожигает меня насквозь.

Одна из ленточек скользит к моей щеке, очень похожая на мою собственную силу, и прижимается ко мне. Дернувшись, я щелкаю зубами при виде свидетельства физической силы. Она испаряется, исчезая в одно мгновение, и я оседаю на примятый снег, хватая ртом воздух.

— Хотя я понимаю твою ярость, Ариадна, — тихо шепчет женский, но слишком знакомый голос, — я бы предпочла, чтобы ты не убивала нашего друга. Было бы трудно объяснить его исчезновение.