Прибежище из серы и тьмы (ЛП) - Дарк Люсинда

Я закрываю глаза и откидываю голову на ледяную землю.

— Македония. — Имя Богини со скрежетом вырывается из моего истерзанного криками горла.

— Да, дитя мое.

Мне хочется посмеяться над этим ласковым обращением, но, по правде говоря, для Македонии, Богини Знаний, я всего лишь ребенок. Ей почти столько же лет, сколько моему отцу, и она была бы почти такой же могущественной, если бы не определенные свойства ее даров. Факт, я уверена, который одновременно раздражает и забавляет Трифона.

Открыв глаза, я пытаюсь сесть и обнаруживаю, что небольшое пространство заполнено золотыми нитями силы и еще большим количеством снега. Кэдмон сгорбился, хрипит и кашляет, пытаясь вдохнуть через раздавленное трахею. Это заживет — к моему большому разочарованию.

Фигура в тёмно-золотом одеянии появляется из теней, двигаясь по растревоженному склону с поразительной лёгкостью. Ни звука шагов, ни следов от обуви — она словно скользит по воздуху. Я не шевелюсь, когда она приближается, не останавливаясь, пока не оказывается между мной и Кэдмоном, ближе ко мне.

Наклонившись, Македония протягивает руку и осторожно снимает капюшон своей мантии. Облако вьющихся темных волос веером рассыпается у нее на затылке, убранные назад, со лба чем-то вроде золотой короны. Ее глаза, такие же добрые, какими они всегда были, стали темнее, чем я их помню, затуманенные болью, печалью и чем-то еще, что я узнаю, потому что видела это в своем собственном взгляде последние десять лет. Чувство вины.

— Давай, — шепчет она, протягивая мне руку. — Нам нужно поговорить.

— Только не с ним, — огрызаюсь я, поднимая руку и принимая ее мирное предложение помощи.

— Да, с ним, — заявляет она. — Тебе многое нужно знать.

— Ты не знаешь, что он…

— Неужели? — Македония поднимает меня на ноги и заканчивает мое заявление, приподняв бровь. — Ты думаешь, я была бы здесь, если бы не знала, зачем Кэдмон сюда явился? Что он сделал?

Если это правда, то она знает больше, чем то, что он сделал. Она знает о ней — Кайре. Глубоко вдыхая, я ловлю себя на том, что не удивлена этой информацией. В конце концов, Хенрик — ее сын, и, следовательно, наш ребенок тоже ее крови. Имеет смысл, что Кэдмон обратился к ней за помощью.

Однако прежде чем я успеваю ответить, мужчина, о котором идет речь, издает еще один громкий отрывистый кашель, капли крови падают из его рта на белый снег. То, как его тело изгибается, когда он издает звук, выглядит болезненно. Хорошо, я думаю. Надеюсь, это больно.

— Ариадна, я понимаю твой гнев, — начинает Македония, когда я убираю свою руку с ее и позволяю своим собственным ногам поднять меня.

Из моего горла вырывается насмешливый звук, когда я отворачиваюсь от нее. Какой бы доброй она ни была, даже она не смогла помешать Трифону делать то, что он хочет. — Мой гнев? — Выдавливаю я сквозь стиснутые зубы. — Он украл у меня моего ребенка.

Поворачиваясь к ней спиной, я сжимаю свои окровавленные руки в кулаки по бокам. Еще больше усиков силы выскальзывает из пределов моей плоти, чтобы обвиться вокруг моих боков, защищая, оберегая. Как будто тени, которые живут внутри меня, чувствуют надвигающуюся битву.

Где-то в этих лесах я нужна своей дочери. Образы моих пауков снова проносятся у меня в голове. — У меня нет на это времени. — Я делаю шаг назад и оборачиваюсь, пытаясь понять, как далеко мы ушли от того места, где я была изначально.

Снежные вихри обрушиваются все сильнее, и темные выступающие деревья, которые торчат из земли, как ножи в мясницкой лавке, окружают меня, кажутся толще, чем раньше. Как будто они тоже хотят удержать меня в этом месте.

— Если ты пойдешь к ней, она умрет.

Я замираю. Слова произносятся почти шепотом, настолько тихим и хриплым, что нет сомнений, откуда они исходят.

Медленно, еле заметными движениями я поворачиваюсь обратно к мужчине, поднимающемуся с земли. Кэдмон такой, каким я его никогда раньше не видела. Растрепанный. Его одежда порвана. На губе кровь, лицо наполовину распухло и в синяках. Я позволяю льду наполнить мои вены, когда смотрю в темные глаза, которые знаю с детства.

Только эти слова могли остановить меня. Только угроза жизни моей дочери заставила меня хоть на секунду остановиться, и, о, как я ненавижу его за это. Его сила, в отличие от многих других, имеет огромное значение. Это одна из главных причин, по которой мой отец держит его так близко.

В отличие от многих других представителей нашей расы, дар и проклятие Кэдмона — это знание. У будущего много путей, и только он может видеть их все. Возможно, если бы я не была так охвачена желанием защитить своего ребенка и яростью за него, я могла бы догадаться, что это и было его причиной.

Хотя это не стирает его предательства, какая-то скромная часть меня — какой бы маленькой она ни была — понимает, что, должно быть, именно поэтому он забрал ее.

— Что значит — она умрет? — Спрашиваю я.

Кэдмон проваливается одной ногой в плотно утрамбованный снег и чуть не падает из-за своих усилий. Я не двигаюсь вперед, чтобы помочь ему, и, к моему легкому удивлению, Македония тоже этого не делает. Мы с другой женщиной вместе наблюдаем, как Кэдмон с трудом поднимается на ноги, а затем на мгновение покачивается.

Его глаза настолько опухли, что из-за крошечных щелочек их почти невозможно разглядеть. Каким-то образом, однако, ему удается, спотыкаясь, пересечь поляну, пока он не оказывается в нескольких футах от меня. Он останавливается и поднимает руку, когда ветер доносит до меня запах крови и пота.

— Посмотри сама, Ари, — бормочет он, его голос по-прежнему едва различим. Без сомнения, ему потребуются дни, чтобы оправиться от пережитого.

Я получаю огромное удовольствие от этого факта, когда протягиваю руку и хватаю его за ладонь. Я сжимаю его пальцы до тех пор, пока его кости не угрожают разлететься вдребезги. К моему крайнему отвращению, Кэдмон даже не вздрагивает. Проходит мгновение, затем второе, на третье несколько образов врезаются в мой разум. Древняя сила. Древняя и изнурительная, особенно с учётом боли, которую она принесёт ему в ближайшем будущем; я подавляю любую тень прежней жалости к некогда близкому другу и той цене, которую ему придётся заплатить за то, что он поделился своими видениями со мной.

Перед моим мысленным взором открываются длинные пути, и мне приходится закрыть глаза от реального мира, чтобы просмотреть временные рамки, которым еще предстоит произойти. Появляется лицо, очень похожее на мое собственное — сначала в младенчестве, такое же, как у ребенка, которого я прижимала к груди почти десять лет назад. Моя рука сильнее сжимается на руке Кэдмона, когда новые слезы обжигают мне глаза.

Ее внешность меняется, переходя от мягкой округлости младенчества к аналогичной пухлости малыша, затем к полноте ребенка, проходящего разные этапы детства, к подростковому возрасту и далее.

— Найди две самые сильные линии. — Шепот Кэдмона проникает в мой разум, теперь более отчетливый, потому что он передает его через нашу связь, а не своим настоящим голосом.

Раздраженная необходимостью слушать его, я все же следую его указаниям и вижу два похожих пути, ярче, чем любые другие. Справа и слева серебристые отсветы кажутся змеями, плывущими вниз по реке. Мысленно я касаюсь одной из них, зная по опыту, что произойдет.

Меня затягивает в будущее, которое оно сулит, и я обнаруживаю, что стою в маленькой хижине. Треск! Я подпрыгиваю и оборачиваюсь, чтобы увидеть свое отражение, сидящее на коврике у горящего очага. Ее длинные серебристые волосы заплетены в низкую косу, дитя моего сердца поднимает взгляд от потрепанной книги в руке и улыбается мне.

— Мама, ты вернулась! — Слезы наполняют мои глаза, когда она отбрасывает книгу в сторону и, вскочив, подбегает ко мне. Ее теплое тело прижимается к моему, когда она обнимает меня тонкими руками за талию. У меня разрывается сердце, и я не могу удержаться от погружения в будущее, которого я хочу больше всего на свете. Обнимая ее, я зарываюсь лицом в ее волосы и вдыхаю запах дров, чернил и пыли.