Прибежище из серы и тьмы (ЛП) - Дарк Люсинда

Когда я заговариваю, у меня перехватывает горло. — Г-где твой отец, детка?

Она отстраняется и хмуро смотрит на меня. — Ты не нашла его? — Она хмурит брови, и беспокойство пронизывает черты ее лица. Находясь сейчас так близко, я вижу, что она не совсем такая, как я. Форма её носа куда больше напоминает отца, как и угольно-чёрные ресницы вокруг глаз. Тело, прижатое к моему, худощавое, но не хрупкое. Ее кости толще моих. Она божественна, она прекрасна.

Я обхватываю ладонью ее щеку, ощущая гладкость ее кожи и одновременно ненавидя и любя то, насколько это реально. — Не нашла его? — Рассеянно повторяю я, пытаясь осознать все, что касается этого будущего.

Кайра делает шаг назад, моя рука убирается с ее лица, когда черты ее лица меняются. Домик вокруг нас исчезает, его место занимает клубящийся туман. Лицо, которое появляется следующим, принадлежит ребенку гораздо старшего возраста — нет, совсем не ребенку. Женщине.

Потухшие серые глаза встречаются с моими на изуродованном шрамами лице. Ее волосы острижены почти до макушки. Губы потрескавшиеся и сухие, само выражение лица — определение пустоты. Страх пронзает мое сердце, и я снова тянусь к ней, только эта Кайра отличается от той, другой. Она отстраняется от меня.

Туман рассеивается, и я с ужасом осознаю, где мы находимся.

Ортус.

— Нет…

— Иди ко мне, Кайра.

Моя голова вскидывается, когда я узнаю этот ненавистный голос. Трифон стоит на возвышении с вытянутой рукой. — Нет! — Я кричу, бросаясь к тому, кто когда-то было ребенком передо мной.

Однако в ту секунду, когда мое тело соприкасается с ее телом, судьба, окружающая нас, снова распадается. Крепче обхватив дочь руками, я сжимаю ее до тех пор, пока не перестаю чувствовать свои конечности. И все же она меняется.

Ее кожа становится пепельно-белой, а волосы становятся длиннее, но уже не такими густыми, как у здоровой женщины. Фиолетовые глаза с черными ободками поворачиваются ко мне. Мой рот раскрывается в беззвучном крике. Слезы текут по моим щекам, стекают вниз и падают… падают… падают.

Я все еще не отпускаю ее.

Пустота. Лицо моей дочери — это не что иное, как череп с натянутой на кости кожей. Ее губы бескровны. Ее глаза невидящи.

Мертва.

Мертва.

Мертва.

Прижимая ее к себе, я раскачиваюсь взад-вперед, ударяясь коленями о твердый камень.

— Вот что произойдет, если ты останешься с ней, Ари. — Голос Кэдмона нежен. — Вот почему ты не можешь пойти к ней.

— Нет! — Я снова кричу, когда тело у моей груди начинает распадаться. Кости и плоть превращаются в пыль. Хватая ртом воздух, крича, я цепляюсь за землю. — Верни ее!

Путь судьбы обрывается, и на этот раз остается только одна серебристая змееподобная линия. Я тянусь к ней, не задумываясь, зная, что, по крайней мере, она должна быть снова жива в этом будущем. Я перескакиваю с первой нити судьбы на вторую и обнаруживаю, что стою в мокрой, темной комнате.

Мое тело болит, когда я поворачиваюсь на холодном твердом камне и сажусь. В нескольких футах от меня появляется фигура, отделенная от меня рядом каменных прутьев. Сера. Это напугало бы меня, если бы я не была так сосредоточена на человеке, стоящем там и наблюдающем за мной.

Кайра.

Я выпрямляюсь, мои кости протестуют, когда я понимаю, что мои руки скованы. Я смотрю вниз и вижу, что они не просто закованы, но и в мои запястья воткнуты болты из серы. Однако боль утихает, когда Кайра поднимает факел в руке, освещая пространство.

Хотя я не узнаю тюрьму, стены из серы дают мне понять, что, скорее всего, это Ортус — снова.

— Неужели мы не можем избежать этого ужасного места? — Рассеянно думаю я.

Если Кэдмон и слышит, он не отвечает.

Я позволяю себе снова взглянуть на нее, отмечая, что ее волосы длинные и откинуты с лица. Черты лица стали тоньше, но все еще решительные. На ней нет ужасных шрамов, нет запавших глаз. Вместо этого в этих каменных глубинах горит огонь. Сила сочится из нее волнами. Она скользит по мне, ощущая и себя, и… его.

О, Хенрик. Мои глаза снова начинают гореть. Наша дочь такая сильная.

Благословение и проклятие.

— Кто ты? — спрашивает она.

Я моргаю и понимаю, что мои слезы привлекли ее внимание. Черты ее лица напряжены, как будто она намеренно пытается быть бесстрастной. Прислонившись спиной к стене, я игнорирую боль будущего, которую испытает мое тело, когда я приму его.

— Ты знаешь, кто я.

Она хмурит брови.

У меня так много вопросов. Так много того что я упустила. Я приоткрываю рот, чтобы задать их, но комната снова исчезает в тумане.

Я бы прокляла Кэдмона, если бы знала, что это принесет хоть какую-то пользу, но это не так. Он не так уж многим может поделиться даже учитывая нашу связь.

В моей голове проносится череда образов. Кайра постарше, чем та, что была за пределами моей тюрьмы, смеется, запрокинув голову, ее руки обнимают мужчину с белокурыми волосами. Младшая Кайра, грязная и чумазая, привязанная к стулу, с окровавленными руками и ногами. Следы слез на покрытых пылью щеках. Кайра открывает глаза, когда солнечный свет проникает в роскошную комнату, ее лицо смягчается от отдыха.

Меня заливают слезы. Когда-то я думала, что человек может произвести не так уж много слез, но, похоже, это не так. Они никогда не прекращаются. Они приходят и приходят, пока я наблюдаю за всей жизнью своей дочери, за той, которая не включает меня.

— Она будет жить, — наконец говорит Кэдмон.

Она будет страдать, отвечаю я.

Он на мгновение замолкает, но потом, — да, она будет страдать в обеих жизнях, но, по крайней мере, в этой… она будет жить и в конце концов обретет счастье.

Я закрываю глаза и снова обретаю реальность. Моя рука отпускает его, и я открываю глаза, чтобы увидеть его напряженное лицо. Боль от того, что он делится своим даром, уже началась.

— Я не могу тебя простить.

— Ты бы не послушала, если бы я попытался рассказать тебе тогда, — говорит он.

— Я знаю.

Между нами повисает тишина, и я больше ничего не говорю. Он прав. Я бы не стала слушать, и все же… Я до сих пор не могу простить тот выбор, который он отнял у меня.

Ветер воет в ночи, и мои пауки мысленно тянутся ко мне, их эмоции полны смятения и утешения.

— Нам скоро нужно уходить, — говорит Македония, нарушая тишину.

Нахмурившись, я поворачиваюсь к ней. — А как насчет тебя? — Спрашиваю я. — Хенрик… — Даже если я не могу увидеть своего ребенка, нет причин, по которым она не может пойти к своему.

Ничто внешне не выдает эмоций Македонии, но единственный золотистый завиток появляется из-под ее плаща и обвивается вокруг шеи, ложась на плечо, как любимое домашнее животное.

— Слишком поздно, — бормочет она. — Если… — Она делает паузу, глядя на Кэдмона так, словно ей нужны его слова, а не ее собственные.

Кэдмон мгновенно понимает. — Она не может вмешиваться в судьбу Хенрика, если хочет, чтобы ребенок выжил.

Холодное онемение разливается по моим конечностям. Знание Кэдмона покоится в глубине моего сознания.

Если я сейчас пойду на помощь Хенрику — наша дочь умрет. Если Македония пойдет, произойдет то же самое.

Итак, вот мы — две матери, теряющие своих детей как в смерти, так и при жизни.

Моя голова опускается. — Прости. — Это все, что я могу сказать. Благодарность, которую я не могу выразить словами.

Когда Македония говорит, ее темп ровный, но голос полон горькой печали. — Я наблюдала за ним с ней последние десять лет, — признается она. — Она — его радость и его сила, как и он — моя. Моя душа болит этой ночью, и она никогда больше не будет цельной. Тем не менее, я не могу отнять у моего ребенка сердце, которым он продолжает жить. Он сделал бы тот же выбор, что и ты, Ариадна. Он выбрал бы ее.

Я поднимаю глаза и встречаюсь с ее взглядом цвета земли, тронутой жидким золотом. — Да, — хрипло шепчу я. — Я выбираю ее.