Я молча кивнула. Пусть думает что хочет. Главное — результат.
На следующий день староста отвел меня к роднику. Мутная вода сочилась прямо из-под земли, наполняя небольшую грязную лужу. Я осмотрела место под заинтересованными взглядами местных.
— Сделайте небольшую яму, выложите края камнем. Плотно, чтобы грязь не просачивалась, — давала я указания мужчинам, затем повернулась к паре женщин. — Дно ямы следует засыпать мелким песком. Есть где такой накопать?
Я видела по горящим взглядам, что в меня верят. Хотя внутри было немного волнительно — вдруг не сработает, но я заткнула эти страхи подальше. Кто, если не я?
Женщины принесли достаточно песка спустя каких-то пару часов, уж не знаю, где они его добыли. А когда мужчины во главе с каменщиком выложили края ямы камнем, я отдала команду засыпать песок.
Уже к вечеру родник давал прозрачную воду, которая собиралась в подобии купели, обрамленной гладкими округлыми камнями, а в организованный сбоку слив, отводилась в лес лишняя вода.
С колодцем уже разбирался староста по моим указаниям.
Через несколько дней после нашего сборища я проверяю ткани. Они окрашиваются в доме Селесты — старухи с натруженными руками и строгим взглядом. Она главная хранительница технологии.
В огромных лоханях с густо-зеленой жидкостью покоятся платья и ткани.
— Цвет взялся хорошо, — одобрительно замечает Селеста.
Я с облегчением провожу пальцами по тяжелой, насыщенно-малахитовой ткани. В сарае у Селесты они сохнут, а вечером перед отъездом я забираю обновленные наряды и отрезы полотен от травянисто-зеленого до насыщенно-малахитового цвета, свернутые в рулоны.
В день отъезда в Инкервиль я просыпаюсь ещё до первых петухов. На нервах от волнения совсем плохо спала. Рассветное небо за окном занимается густо-лиловым, солнце ещё не подошло к горизонту.
Бетти помогает мне надеть свежее платье — благородного глубокого зеленого оттенка с кружевами, которые раньше были белыми, но теперь приобрели нежный зеленоватый цвет. На ткани нет ни единого пятна, хотя платье было напрочь изгваздано в грязи. Теперь выглядит так, будто только что из дворцового гардероба.
Джейкоб запрягает лошадей, и я напутствую Бетти перед отъездом:
— Бетти, на тебе таверна, пока я не вернусь, Виктор тебе поможет.
Виктор, вышедший проводить меня, кивает с понимающим видом и рассказывает, как найти главный рынок в ближайшем городе Инкервиля.
— Не заблу́дитесь, Ваше Величество. Ехать строго по главной дороге, а там сразу будет виден рынок. Там ещё флажки висят на входной арке.
Я киваю, а затем замечаю движение в окне второго этажа таверны. В сумерках различаю фигуру Эгберта. Странно, чего он не спит в такую рань?
Некогда копаться в мотивах Его Взбалмошества. Время трогаться.
Дорога длится мучительно. Не так мучительно, как от столицы до Зеленой, но все равно долго.
Мы добираемся до границы Инкервиля чуть за полдень. Прошло, выходит, около восьми часов?
Высокая, круглая башня из крепкого кирпича стоит рядом с наезженной дорогой. Два стражника выходят нам навстречу, один из них преграждает дорогу алебардой.
На них качественные доспехи — добротный закаленный металл, отполированный до блеска. Нагрудники украшены выгравированным символом Инкервиля — переплетенные кольца на щите. У обоих за спиной мечи в дорогих ножнах.
— Кто такие? — голос глухой, уверенный.
Я заставляю себя говорить спокойно:
— Торговцы тканями, господин, — отвечаю я по-простому, притворяясь крестьянкой.
Как же хорошо, что я настояла на том, чтобы отломать императорский вензель с кареты!
— Откуда?
Я медлю с ответом. Сказать правду? Или лучше соврать?
Джейкоб отвечает за меня:
— Из деревни Хрустальной, милорд.
Стражник бросает на него короткий цепкий взгляд, затем отступает в сторону.
— Проезжайте.
Ещё через пару километров мы въезжаем в город.
Инкервиль роскошен. Узкие, мощеные улицы ведут к центральному рынку. Каменные дома, выкрашенные в пастельные цвета, тянутся вдоль дороги. Улицы чистые, на каждом углу лавки, богатые торговцы и наемники. Воздух пропитан запахами пряностей, свежего хлеба и дорогих духов.
Карета останавливается у рынка, и Джейкоб снимает с крыши тюк с тканями.
— Разложи прямо здесь, — говорю ему, указывая на тюк на крыше.
Он подчиняется, кладет огромный сверток на землю рядом с каретой, и я принимаюсь его разворачивать, но не успеваю даже красиво разложить ткани, как вокруг собирается толпа.
— Откуда такой оттенок?
— Что за ткань?
— Как называется цвет?
Вопросы градом сыплются со всех сторон.
— Это «императорский зеленый» — заявляю я уверенно и с лучезарной улыбкой бродячего коммивояжера из электричек, — по секретному рецепту мастеров из Эрсгарда.
— И где обитают такие мастера? — с неверящим видом спрашивает полноватый мужчина, гордо неся свой живот впереди себя.
— Деревня Зеленая, ближайшая к вашему прекрасному городу, езжайте по дороге, не ошибетесь! — вставляет Джейкоб, высокой громадой стоящий рядом со мной и готовый в любой момент защитить.
Люди жадно тянутся к ткани. Трогают, гладят, трут между пальцами. Оценивают. А потом кто-то просит продать первый отрез, и это запускает цепную реакцию. Торговля идет так быстро, что я едва успеваю обменивать рулоны на деньги и отдавать ткань в руки покупателей. Через полчаса у меня не остается ничего.
Спрятавшись в карете, пересчитываю деньги. Тридцать пять золотых. На пять больше, чем нужно на травки. Успех!
— Джейкоб, сторожи карету. Я скоро, — говорю ему сосредоточенно, вылезая из экипажа, и направляюсь искать торговца, которого назвала Элиза.
Нахожу его на дальней улочке рынка.
Он невысокий, худощавый, с длинными пальцами и цепким хитрым взглядом. Пакетики с травами разложены в деревянных ящичках, среди них есть те, которые мне нужны.
Я деловым тоном объявляю заказ, мужчина некоторое время приглядывается ко мне, а потом все же собирает несколько пакетиков.
— Да, — отвечает он, сжимая губы. — Товар редкий. Тридцать золотых.
Он не знает, но для меня это не сюрприз и уж тем более не удар. Я спокойно достаю деньги, пересчитываю. Отдаю требуемую сумму.
Он кивает и, быстро спрятав монеты, передает мне драгоценный товар.
Обратно к карете иду, едва не оглядываясь, не топает ли кто за мной. Руки дрожат. Мандраж. За бытность в Зеленой я отвыкла от толпы, и сейчас она меня пугает. Я несу не просто травы. Это сокровище! Возможность узнать правду.
По дороге обратно замечаю знакомые бутыли, поднимаю глаза и узнаю продавца — Мурано! Он самый! У него на холщовке, разложенной на земле, осталось совсем немного товара, но керамические тарелки, штук десять, выглядят очень красиво. Подхожу.
— Ваше Величество! — он расплывается в улыбке с парой черных зубов.
— Я беру вот эти тарелки, — заявляю деловито. — Донести до кареты поможете?
За тарелки Мурано просит три золотых, и я вручаю ему деньги с приятным ощущением, что делаю это для деревни.
Он просит соседа приглядеть за остатками товара и, пыхтя, тащит тарелки к моей карете. Добрый человек, одна бы я не справилась.
На оставшиеся два золотых я покупаю белое полотно. Его выходит столько, что и тут продавец подносит товар к моему транспорту.
На этом все. Велю Джейкобу ехать обратно, забираюсь в деревянный ящик на колесах и сама захлопываю дверцу.
Мы прибываем в Зеленую ближе к ночи. Я успеваю подремать в жесткой карете, но все равно чувствую усталость. Да и тело ноет от долгого сидения на деревянном сиденье.
Мы въезжаем в полусонную деревню. Таверна выделяется теплым желтым пятном, окна светятся мягким светом свечей. Все идет по плану.
Джейкоб уводит лошадей, а я, обхватив пальцами пакетики с травами, вхожу в таверну.
И тут же замираю.
У окна недалеко от входа стоит мой муж.
Злой, как грозовая туча.
В глазах — молнии, губы сжаты в тонкую линию, тело напряжено, будто каменное.
