Он явился, когда меня не было.
Я не знаю, что хуже — эта внезапная встреча или то, что мне нечем оправдаться.
39
Эдвард
Я словно плаваю в собственной чёрной ярости. Ядовитое чувство отравляет меня, кипятит кровь, раздувает внутри пламя. И этот огонь испепеляет изнутри. Кажется, ничего светлого к Аделине в душе просто не осталось. Копоть, угли и выжженная пустыня.
Как. Она. Посмела⁈
А ведь как благородно всё обставила? Дескать, никакого посла чужестранного ей не надо. Работает, мол, ради деревни этой убогой.
И стоило мне поверить, проникнуться каким-никаким уважением, она — что? Правильно! Всадила отравленный кинжал в спину. Сбе-жа-ла!
Прилетаю в Зеленую вечером. Аделины уже и след простыл. Мой подарок — фибула с серебряным драконом — так и плавает в бутылке, стоящей на самом видном месте в таверне, которую Аделина предпочла дворцу в Хрустальной.
Как же хочется полететь в Инкервиль и сжечь его дотла. Пусть женушка — змея подколодная с ангельским личиком — сгорит там вместе со своим ненаглядным любовничком. Но я перебарываю этот недостойный императора порыв.
Сажусь за самый большой стол в обеденном зале и велю принести мне ужин. Посмотрим, как меня обслужат в этой занюханной таверне.
Не знаю, чего я жду. Умом понимаю, что Аделина не вернется. Но зачем-то продолжаю сидеть.
Ужин оказывается на удивление сносным.
— Что это? — спрашиваю у Бетти, попробовав первый кусок.
— У этого блюда нет названия, Ваше Величество, — смущается служанка, — Её Величество научила меня его готовить.
Это в высшей степени странно, поскольку ранее за женушкой я не замечал кулинарных способностей. Аделина в сторону кухни даже не смотрела.
За окном уже темно. На Зеленую опустилась ночь.
И чего я, как дурак, сижу здесь? Она не вернется.
Внезапно драконьим слухом улавливаю конский топот снаружи и скрип колес. Еще далеко, но я уже их слышу. Судя по звуку, это карета, в которой я сослал Аделину сюда. Вернее, в которой она сюда сбежала. Сослал ее я в Хрустальную.
Сжимаю кулаки. Скоро увидимся!
Подхожу к окну. Экипаж приближается. В темноте едет медленно. Останавливается. Я слышу хлопок дверцей, шуршание юбок, обычно мелодичный голосок жены сейчас хрипит от усталости. Сердцу в груди становится тесно от предвкушения.
Наконец дверь открывается, и на пороге появляется Аделина. Замученная. К груди прижимает какие-то свертки. При виде меня тень улыбки сползает с хорошенького лица.
Это меня почему-то задевает. Значит, от своего посла ехала — улыбалась. А меня увидела — покислела? Душу снова затапливает ядовитая горечь.
Предательница так и стоит на входе. Прожигает меня взглядом. На лице досада. Но как же она сейчас хороша! Спина прямая, глаза сверкают, разве что молнии не мечут. Платье подчеркивает прекрасную фигуру. А оттенок зеленого смотрится очень благородно.
Невольно любуюсь. И с удивлением понимаю, что в выжженной пустыне моей души есть еще крохотная частица, которая тянется к этой женщине. Такой хрупкой и при этом такой стойкой — зубы сломаешь! Но самое главное — она здесь.
Я направляюсь к ней и задаю мучающий меня вопрос:
— Зачем ты вернулась?
— Потому что я тут живу, — сходу гневно отвечает Аделина. — А что?
— А чего в Инкервиле у своего послишки не осталась? Или такая — без короны и власти — ты ему не нужна? — я уже в шаге от жены. По привычке протягиваю руку, чтобы погладить нежную щечку.
— А может, это он мне не нужен? — Аделина уворачивается и быстро проскальзывает мимо меня вглубь зала.
— Зачем же ты тогда ездила в Инкервиль? — голос шипит недоверием.
Тут дверь снова открывается и в помещение вваливается Джейкоб с баулами. Едва не врезается в меня. Рассмотрев, кто перед ним, кланяется.
— Вот за этим! — холодно отрезает Аделина. — Джейкоб, сукно положи у лестницы, а тарелки отнеси на кухню к Бетти.
Тарелки? Сукно? Она меня, что, за идиота держит⁈ Там наверняка подарки от посла. Рывком выхватываю у здоровяка оба баула, тащу их на стол, за которым сидел, и ухаю на столешницу. Один из свертков жалобно дзынькает. При этом звуке Аделина подлетает ко мне, словно ястреб.
— Осторожно! Разобьешь же! — она поспешно разворачивает сверток и достает… тарелки.
Обычные тарелки! Не скрою, симпатичные. Но совсем не по статусу императрице! Простенькие. Без позолоты или росписи. Аделина осторожно, едва не дрожащими руками, перебирает их, рассматривает, выискивая трещины. Убедившись, что все целы, ставит их одну на другую.
Становится немного неловко. Но я не подаю вида. Просто молча сгребаю стопку и тащу на кухню. Джейкоб любезно придерживает дверь. Аделина следует за мной по пятам. Захожу и вижу сушилку, о которой рассказывал Эгберт. На ней сейчас висит гора каких-то зеленых тряпок.
Ставлю тарелки на стол. Бетти, увидев их, восклицает:
— Ваше Величество! Какая прелесть! Откуда?
— У жены моей спроси! — бросаю в ответ.
— От Мурано, — одновременно со мной произносит Аделина.
Оба замолкаем. Аделина поджимает губы.
— Бетти, приготовь, пожалуйста, ужин, — жена быстро берет себя в руки. — Я пока ткани разберу.
— Неужто осталось что-то? — в голосе фрейлины звучит грусть.
— Наоборот! — с радостью сообщает Аделина. — Раскупили всё! Чуть с руками не оторвали! Я много нового сукна купила, хорошего качества. Будем красить.
Бетти взвизгивает от восторга. Наверное, лишь мое присутствие сдерживает ее. Аделина со служанкой начинают оживленно обсуждать планы на эту несчастную ткань, напрочь забыв обо мне. Ощущаю себя лишним.
В душе буря. В вихре эмоций смешалось всё. И радость, что Аделина не обманула, вернулась, и горечь, что уезжала. И гордость за ее успехи, и тут же презрение к торгашеству. И удивление, что справляется. И тут же досада из-за того же самого.
Мне до жути хочется, чтобы она вот так говорила со мной. Обсуждала планы со мной. Раньше это казалось ненужным и неважным. У меня не возникало желания с ней говорить о делах. Но раньше и Аделина была другая. Сейчас передо мной целеустремленная несгибаемая женщина, способная самостоятельно решать проблемы.
До скрежета зубами хочется, чтобы она просила помощи и благодарила за нее. И у меня рождается коварная идея.
— Аделина! — жестко прерываю их воркотливую беседу. — Чтобы завтра собрала вещи и готовилась к переезду.
Жена замолкает, поворачивается ко мне и стремительно бледнеет. Тихо спрашивает:
— М-мы возвращаемся в столицу?
— О нет, дорогая, — коварно улыбаюсь я. — У меня есть идея получше!
40
Эдвард
Аделина, бледная и напряженная, молча прожигает меня взглядом. О! Её ждёт сюрприз. Она ДОЛЖНА оценить.
— Завтра я лично доставлю тебя в императорскую резиденцию в Хрустальной деревне! Там нормальные условия для монаршей особы. Не придётся самой готовить, стирать и, — презрительно кошусь на стопку новых тарелок, — тем более торговать!
Вместо благодарности на лице моей неблаговерной ярость. Она хмурится, сощуривает глаза, сжимает кулачки и делает ко мне шаг, злобно выдыхая:
— Я никуда отсюда не поеду…
Ах ты ж неблагодарная! Теперь и во мне просыпается лютая злоба. Но я не бью хвостом и не сжигаю эту предательницу, хотя меня подмывает обратиться и разнести здесь всё к чертям собачьим. Я просто наклоняюсь и холодно цежу сквозь зубы:
— Это почему ещё? Боишься оставить своего ненаглядного Симона Симрона?
И тут её прорывает:
— Да какого, к лешему, Симона Сирона? — она больше не шепчет, а постепенно повышает голос. — Я не собираюсь оставлять жителей этой деревни! Тут еще столько всего сделать надо!
Этот спектакль начинает действовать мне на нервы. И я тоже срываюсь:
— Дались тебе жители этой занюханной дыры! Какое тебе до них дело⁈
Она не сдаётся и продолжает наступать:
— Занюханной дыры? Ну конечно! Императору ведь наплевать на собственный народец. Лишь бы налоги платили! А то что эта деревня осталась один на один с бедой — так кому какое дело? Голод! Разруха! Изоляция! А всем вокруг никакой печали! Фиговый ты император! Как твои подданные еще не взбунтовались?
