Открываю рот и замолкаю.
Аделина стоит в нескольких сантиметрах от меня, кулачки всё так же сжаты, грудь гневно вздымается, щёки красные, а глаза блестят и мечут молнии. Я молчу и втягиваю носом ее аромат. Даже проведя весь день в дороге, моя девочка пахнет свежестью и чистотой.
В мозгу выпью воет задетая гордость — как смеет жена-изменщица мне что-то предъявлять. А в душе с самого дна поднимается муть осознания, что она права. Не так давно ведь советник говорил о недовольстве в провинциях. Я тогда лишь отмахнулся. Но теперь, благодаря Аделине глянув на деревенский быт поближе, понимаю, что и сам бы в таких условиях роптал на власть.
Ядовитая злость туманит рассудок. Если останусь ещё на мгновение, сорвусь — и плакала эта деревенька. Надо уйти.
Поворачиваюсь к ней спиной и бросаю через плечо:
— Будь по-твоему. Оставайся тут, только не жалуйся потом.
Стремительно покидаю кухню, быстрым шагом выхожу из таверны, отхожу и перекидываюсь в драконью форму.
Стремительно набираю высоту и лечу. А сам всё время полёта перевариваю стычку с женой. Прежняя Аделина ни за что бы не отказалась от комфорта ради горстки чумазых крестьян. Что-то в ней, определенно, изменилось.
Взбунтовались — она сказала.
В памяти отдаленным эхом звучат слова отца об ответственности правителя перед народом. При нем никогда не бунтовали… Его до сих пор вспоминают и даже молятся ему, словно новому богу.
Я и забыл уже, каков он был. Да вот мелкая дрянь в зеленом платье, сама того не желая, напомнила. И к ярости и досаде добавилось еще какое-то новое ощущение — словно мелкий червячок поселился в животе и принялся вгрызаться во внутренности.
Аделина тут организовала себе маленькое государство и полностью погрузилась в решение местных проблем. И ведь за ней идут, доверяют. И ей для этого не понадобились ни армия, ни драконья ипостась, ни советники с сенешалями.
В ее глазах я деспот и тиран. Когда-то я видел в её глазах восхищение, любовь и благодарность. А не вот это всё. И сейчас мне этого не хватает. Я поступил правильно — сделал то, чего никогда прежде не делал. Отступил. Пусть творит в этой зловонной луже что хочет. Всё-таки ее самодеятельность на пользу деревне.
Вот же дьявольщина! Эта новая Аделина притягивает к себе. Да я не могу выкинуть её из головы с нашего последнего разговора дома, во дворце! Что я испытываю к ней? Сам не понимаю.
Сначала в сердце была черная дыра. И сплошная горечь. Пытаюсь найти внутри остатки ненависти — и не нахожу. Сейчас в пустыне моей души из-под пластов песка начинает просачиваться прохладный источник с чистой водой. Тьфу-ты! Что за… Да я, кажется, превращаюсь в слабоумного поэтишку с пошлейшими стишками… И всё из-за нее!
Возвращаюсь во дворец и принимаю человеческий облик. С широкого балкона врываюсь в свою комнату. И резко останавливаюсь. С кресла при виде меня поднимается Джина.
На ней прозрачный пеньюар, который совсем ничего не скрывает. Пышная грудь соблазнительно колышется при резком порывистом движении. Темные локоны покачиваются, словно волны на ветру, и струятся по оголенным плечам.
Но ни ее сверкающие глаза, ни ее аппетитные формы, ни это неприличное предложение — меня не трогают. Лишь раздражают. Как и приторный аромат лилии и персика, который, кажется, можно пощупать — настолько плотным облаком он ее обволакивает.
Перед мысленным взором совсем другая. Та, которая шипела и ругалась на меня. Та, которая всколыхнула незнакомые доселе чувства.
Джина, покачивая бедрами, подплывает ко мне и заглядывает в глаза. Но видит в них лишь холод. Несколько мгновений стоит в замешательстве. Видимо, на другое рассчитывала.
— Что ты здесь делаешь? — моим голосом можно воду замораживать.
— Я, — Джина силится найти на моем лице хоть намек на желание. Не найдя, потупив взгляд, бормочет: — Хотела выразить вам своё почтение.
Раздумываю, как бы ее выпроводить, чтобы избежать слухов. Если ее в таком виде заметят выходящей из моих покоев, сплетен не избежать. А мне совсем не хочется, чтобы до Аделины дошли известия о том, что я кручу роман с другой.
Хоть в ковер заворачивай или с балкона выкидывай! Раздражение растет. Всё, чего я жаждал после полёта в Зеленую, — отдохнуть и собраться с мыслями. Видимо, отдохну потом.
Разворачиваюсь, выхожу на балкон, перекидываюсь в дракона и ныряю вниз — облетаю замок и сажусь на балконе Фарквала. Он, наверное, давно спит. Ну что ж, придется ему проснуться и выслушать мои распоряжения.
Во мне тонна усталости, но и бездна желания кое-что предпринять.
41
Уже на следующий день по возвращении из Инкервиля мы приступаем к покраске купленных тканей. Это трудоемкий процесс.
На такое количество материи нужно большое количество краски. А делается она не так уж просто.
Оказывается, за деревней, там, где нет дорог, на поверхность выходят залежи малахита. Да он буквально лежит под ногами! И местные собирают его, перетирают, смешивают с различными «секретными» веществами — маслом, уксусом и даже мылом — и получают краску.
Затем ее разводят в воде. С ее пропорциями тоже надо быть аккуратным. Иначе оттенок получится или слишком бледным, или наоборот — чрезмерно тёмным. А нам нужен именно «императорский зеленый». Но одновременно благодаря этой особенности можно варьировать глубину цвета — в общем, огромный простор для экспериментов.
На окраине за несколько дней из досок от разобранных домов возвели дощатый навес на простых деревянных опорах. Под ним поставили несколько неглубоких бочек с разведенной краской. разожгли между ними костры.
И сегодня, уже третий день после моей вылазки в Инкервиль, в этих бочках мокнет очередная партия сукна. Этот этап займет сорок восемь часов. А ведь надо еще высушить ткани. А при таком лютом ветре это непросто.
Раздав распоряжения и удостоверившись, что всё в порядке, направляюсь к Элизе. С собой у меня припрятаны мешочки с ингредиентами. Несмотря на присутствие Джейкоба, который следует за мною тенью, я нервничаю. Мне всё кажется, что кто-то отберет моё сокровище.
Элиза перепроверяет пакетики и радостно сообщает, что всё необходимое для приготовления зелья у нее есть.
— В общем, заходи через две недели, — в завершение беседы говорит она.
— Как… через две недели? — я не верю своим ушам. — А быстрее никак нельзя?
— Ну… — тянет Элиза. — Смотря какие у тебя цели. Если окончательно потерять память и разум — то можно и быстрее. Если же твоя цель вспомнить — то надо набраться терпения.
Две недели! Это тяжело слышать. Но другого варианта, похоже, нет. Поэтому благодарю, обещаю зайти через четырнадцать дней и покидаю хижину травницы. Бреду в деревню, раздумывая, как подготовиться к встрече купцов.
Да. Я верю, что они приедут за сукном. Уж больно им цвет понравился. А за эти дни в Инкервиле должны были оценить стойкость краски и прочие ее плюсы. Я теперь, как и прочие жители деревни, хожу в зеленом наряде. Очень практично.
Воз, стоящий у моей таверны, я замечаю еще издалека. Он накрыт тентом, а на его боках королевский герб, при виде которого моё сердце ёкает. Что еще задумал мой, то есть Аделины, муженек⁈
Ноги сами ускоряют шаг. Я подлетаю к таверне. Что бы там ни было, я готова дать бой императору-самодуру!
— Ваше Величество, — возница кланяется и передает мне свиток с до боли знакомой печатью.
С нетерпением выхватываю его, ожидая подвоха. Вчитываюсь, просто впиваюсь взглядом, в каждую строку. И теряю дар речи.
Судя по документу, император прислал мне очень жирный заказ: несколько десятков метров дорогущей ткани — шелка, бархата, кисеи, хлопка… И всё для покраски в «императорский зелёный»! А в придачу к материи отправил в подарок… полдюжины кошек.
Что?
Только сейчас понимаю, что всё время, пока топчусь у повозки, слышу нежное мурлыканье и довольное урчание.
Он издевается? Или это какой-то намёк? Зачем мне кошки? Ещё и их кормить?
