Смотрю в его удивительные глаза и не могу отвести взгляда.
— С тобой всё в порядке? Они не успели тебя обидеть? — обеспокоенно спрашивает Его Величество.
— Всё хорошо, спасибо… — бормочу и с трудом разрываю зрительный контакт.
Пытаюсь отстраниться. Эдвард нехотя отпускает меня. А я наконец могу увидеть, что он сделал с разбойниками… И от зрелища меня начинает мутить. Три горстки пепла. Это он их… сжёг? Моментально испепелил? Да, это были разбойники. Головорезы. Насильники… Но вот так? Сжечь?
Наверное, я слишком долго пялюсь на останки бандитов. Эдвард хмурится и рявкает:
— Эгберт! Живо сюда.
Пару секунд ничего не происходит. Глаза императора снова наливаются жутким змеиным сиянием. А я молча сопоставляю факты. Откуда он может знать этого постояльца по имени? Только в том случае, если… Вот так, значит? Шпиона прислал? То-то этот проныра всюду совал свой нос…
Вдруг дверь комнаты гостя распахивается, и оттуда, босиком, спешно натягивая рубаху, выкатывается мой постоялец. Дышит тяжело. Спускается, перепрыгивая через ступеньки. Из комнаты высовывается девичья смазливая мордашка. Ойкнув, девица прячется в комнате, захлопывая дверь.
Как он её сюда привел? И где этот паршивец нашел молодую прелестницу? Она точно не из местных. Разве что… Эгберт тоже дракон и приволок в мою таверну девчонку. Паршивец тем временем проносится мимо меня и встает по стойке смирно перед императором.
Эдвард в ледяном бешенстве. Им можно реки замораживать. Он нависает над своим засланцем и с тихой яростью говорит:
— Я тебя приставил присматривать за императрицей… А ты… Проморгал трёх утырков из-за потраху… — император косится на меня и поправляется, — из-за своих жалких плотских желаний.
Эгберт стоит всё так же на вытяжку, только немного бледнеет. Да ну! И тебя, оказывается, можно пронять! А муженек хлещет провинившегося засланца словами, каждое как свинцовая оплеуха:
— Ты. Меня. Очень. Подвел. Поэтому будешь наказан. Исправительными работами. — Эдвард кивает на горстки пепла. — Уберись тут. А потом возвращайся в столицу. Здесь ты больше не нужен.
Не прекословя засланец принимается за уборку. Не без злорадства вручаю ему совок, метлу и швабру и поручаю убирать отсюда и до понедельника. Затем подбираю котелок, драгоценное содержимое которого выплеснулось на половые доски, и плетусь на кухню, бросая мужу:
— Пойдем! Чаю, что ли, сделаю.
Всё-таки он меня спас. И нашел способ прибрать за собой. Я умею ценить добро.
В полном молчании кипячу воду, завариваю сухую мяту, чабрец и листья смородины. Эдвард, тоже в полном молчании, находит чашки, блюдца и ставит их на стол. Садимся.
— Зря ты их сжег, — наконец выдаю.
Кажется, я уязвила императора. Потому что он выдыхает, злобно сверкнув глазами:
— Предпочитаешь быть изнасилованной и убитой?
Встречаю и выдерживаю его взгляд:
— Нет. Предпочитаю иметь возможность выяснить, кто их нанял.
Он хмурится, но молчит. Я продолжаю:
— Главарь упоминал заказчика.
Крак! Бздынь! Ручка чашки, которую держит Эдвард, рассыпается — так крепко муженек стискивает ее. Чашка падает на стол. Отвар разливается. Да что за день! Его Величество разжимает ладонь, оглядывается, находит тряпку и вытирает стол. Ну надо же! Может же быть человеком, если захочет.
— Тогда Эгберт остается, — произносит тихо.
— Зачем?
— Защищать.
— А я думала, шпионить, — не могу сдержать яд в голосе.
— Ну а как иначе, если я не могу быть уверен в собственной жене? — Эдвард начинает кипятиться, но в голосе, кроме ярости, чувствуются нотки боли. — Если она в глаза говорит одно — а за спиной пишет любовные письма другому?
— Да что за письма? Что в них такого? — вскакиваю из-за стола.
Эдвард подходит и нависает надо мной:
— О! Очень горячие, чувственные письма… Как там было? — он закрывает глаза и цитирует с брезгливым выражением лица: — Я часто вспоминаю наши встречи, когда время останавливается, и мир вокруг нас исчезает. В твоих глазах я вижу отражение своих самых сокровенных мечтаний. Что? — он с изумлением смотрит на мою реакцию.
Мои плечи подрагивают. Я с трудом давлю смех, даже прижимаю к губам ладонь, чтобы не засмеяться в голос.
46
Эдвард
Замираю, с изумлением глядя на Аделину. Это совсем не та реакция, которой я ожидал.
Я думал, будут слезы, дешевые отговорки, показательный обморок. Ну или она хотя бы покраснеет! Но чертовка давится смехом, заглядывая невинными глазами мне в самую душу.
— Что смешного? — рычу с нарастающим раздражением.
Аделина выдыхает, делает серьезное лицо и, выворачивается из ловушки моих рук, обходит меня. Направляется к выходу из кухни. Уже на пороге манит меня рукой:
— Идёмте, Ваше Величество, кое-что вам покажу… — выскальзывает в обеденный зал.
Я за ней. Краем глаза кошусь на Эгберта, который сосредоточенно трет шваброй пол. Щенку пойдет на пользу урок. Аделина ведет меня на второй этаж в свою комнату.
Входим. В темноте быстро оцениваю обстановку, благодаря драконьему зрению. Надо отдать должное женушке — спальня преобразилась. Впрочем, как и вся таверна. Да что уж там — как и вся Зелёная. А главное, мой портрет перекочевал с подоконника и теперь висит на самом видном месте.
Аделина возится с кресалом, зажигает свет. Делаю зарубку на памяти — прислать ей магическое огниво. И еще придумать, под каким соусом это огниво подать, чтобы взяла!
Аделина шарит на одной из самодельных полок, вынимает потрепанную книгу и протягивает мне. Беру и читаю: «Тайны сердца». Судя по названию, второсортный слезливый роман. И как это чтиво попало на глаза императрице? Верчу книгу в руках.
— И зачем это мне? — спрашиваю с раздражением.
— Открой разворот с закладкой, — невозмутимо бросает Аделина и отворачивается к окну.
Открываю и сразу попадаю на письмо героини к ее возлюбленному. Пробегаю глазами. Хмурюсь. Читаю еще раз. Это письмо строчка в строчку повторяет то, которое я процитировал жене.
Сосредотачиваюсь на книге. Нахожу по содержанию главы, в названии которых есть слово «письмо». Некоторые из посланий мне до боли знакомы. Ведь я выучил их наизусть, перечитывая бесконечное число раз и не веря, что их написала моя жена какому-то послу.
— Это самая заурядная приторная любовная белиберда, Ваше Величество, — досадливо произносит Аделина, стоя лицом к окну и обхватив себя руками. — Даже не понимаю, как ты мог подумать, что я пишу такое всерьёз.
— Потому что я хотел в это поверить, — слова срываются с губ прежде, чем я успеваю их осмыслить.
Мы оба замираем.
Я… хотел в это поверить? Да, чёрт возьми. Потому что ненависть была легче, чем признание правды.
Прячу книгу за пазуху. Теперь она мне точно пригодится. Делаю несколько шагов по комнате, зарываясь пальцами в волосы. Стискиваю ладонями виски.
Итак, что мы имеем? Письма, которые писала Аделина послу, слово в слово повторяют письма героини второсортной малоизвестной книжонки своему возлюбленному. Это как-то не по-королевски, что ли…
Вроде с ораторским мастерством и с эстетическими чувствами всё у Аделины неплохо. Уж всяко лучше моего. Не считая увлечения этими книжонками.
Зачем переписывать чужие послания, от которых дурным вкусом несет, как от испорченного сыра? Что-то с этими документами не так.
Нет… Это какая-то нелепая ошибка.
Гнев во мне пытается вырваться, цепляется за мысли: может, это всё ещё какая-то её уловка? А вдруг она подложила книгу заранее, предвидя разоблачение? Но нет. Это было бы слишком сложно, слишком искусно. Почва уходит из-под ног.
А если моя ненаглядная просто упражнялась в каллиграфии, переписывая письма из книги? То-то они такие чистенькие и все в завитушках.
Если письма — фальшивка, то выходит… выходит, я не просто сослал её в эту дыру, я предал её. От этой мысли внутри что-то сжимается, слишком сильно, чтобы оставаться безразличным
