Прибежище из серы и тьмы (ЛП) - Дарк Люсинда

Ариадна наклоняет голову набок и шаркает ногами, пока не встает передо мной. Вход в их старый мир — мир, из которого пришли Боги, — парит прямо над нашими головами, когда она касается моей щеки.

— Прости меня за всю ту боль, которую я причинила тебе, дочь моя, — говорит она, склоняя голову так, что наши лбы соприкасаются. — Я так сожалею обо всем, что ты потеряла из-за моего выбора, и мне жаль, что мне пришлось ударить тебя ножом, чтобы спасти.

— Спасти меня?

Она накрывает ладонью мои губы, останавливая мой вопрос прежде, чем я успеваю его произнести. — Сила Хенрика всегда была тише моей, — говорит она, тем не менее отвечая на невысказанное желание. — Он по-настоящему выпускал свою силу только в бою, когда был ранен, когда на кону стояло нечто большее, чем жизнь и смерть. Его сила — это то, что позволяло ему разрывать саму ткань реальности.

И это то, что было во мне, все это время. — Вот почему я видела Смертных Богов, даже когда они были превращены в животных, — я думаю.

Она кивает. — До того, как Трифон украл его способности, у твоего отца была способность разделять. Вот почему его схватили до того, как Македония смогла их остановить. Он был слишком силен даже для Трифона.

Прежде чем я успеваю ответить, она продолжает, ее собственные штормовые серые глаза блестят от непролитых слез. Все мои я уже выплакала. Я не чувствую слез, только глубокую потребность в ответах, в том, чтобы вся эта борьба закончилась. — Вот что происходит, моя дорогая, — шепчет Ариадна, наклоняясь ближе, чтобы только я слышала ее слова, — когда ты становишься ответственным за жизнь, рожденную твоей душой; ты делаешь все, что должна, чтобы защитить ее. Я всегда буду защищать тебя.

Она отстраняется, и в ее глазах я вижу бурю боли и любви. Мои следующие слова превращаются в осколки стекла. Они вонзаются в мои внутренности, кровь стекает по задней стенке моего горла.

Трифон не единственный, кому нужно уйти из этого мира. — Ты тоже уходишь. — Это заявление одновременно и приказ, и прощание.

Лицо моей матери смягчается, и я вдруг вспоминаю мужчину, которого видела много месяцев назад. Мужчину, чей ребенок погиб под каретой Талматии, и как он прижимал своего мертвого сына к спине, когда мы с Регисом выводили его и его жену на свободу.

Моя жена вынашивала моего сына девять месяцев, чтобы привести его в этот мир… Будет только справедливо, если я заберу его из этого мира.

Теперь я понимаю. Решения, которые она приняла. Оставить меня. Слова, которые она произнесла. Она шла на жертвы, ради меня, убивала ради меня, убила бы меня, чтобы спасти. Ариадна привела меня в Анатоль в своей душе, и хотя я возвращаю ее и остальных атлантов обратно в их мир, она оставит меня здесь, когда уйдет. Потому что, как бы сильно я ни интересовалась их миром, правда в том, что мы — Смертные Боги — принадлежим этому миру.

— Пришло время прощаться. — Рядом с нами появляется Кэдмон.

Я смотрю на него. — Ты знал, что таким будет конец, не так ли? — Спрашиваю я.

Он моргает, а затем пожимает плечами, плечи его туники поднимаются и опускаются в такт движению. Я никогда не видела его так одетым, если не считать того времени, когда он был в темнице — он выглядит почти… смертным. — Я Бог Пророчеств, Кайра, — это его единственный ответ, и мне хочется закатить глаза.

Каликс толкает Трифона мимо нас, пока Теос и Руэн тащат плюющуюся и визжащую Гигею. Я сглатываю от этого зрелища и перевожу взгляд вверх.

— Что мне делать?

Ариадна касается моего плеча. — Призови их, — шепчет она. — Этот кинжал украл силу Царя Богов, но он не крал твою. Теперь ты самая сильная из нас — призови их всех к трещине и проведи их через нее.

Закрыв глаза, я резко вдыхаю. Я отпускаю все отвлекающие факторы вокруг меня. Зрение. Звук. Запах. Ощущения. Я высвобождаю все это и становлюсь той самой тканью, которая скрепляет миры. Найдя созданную мной трещину, я засовываю внутрь призрачные руки и еще немного расширяю ее. Где-то совсем рядом раздаются крики и требования Трифона.

Игнорируя их, я размышляю дальше. Начинают появляться маленькие огоньки — некоторые ярче других, некоторые вообще едва заметны, — но у всех у них есть одна общая черта. Никому из них не место в этом мире. Цепляясь за эти огни, я вытаскиваю их из их домов, из их постелей, из их удовольствий и боли. Когда я в следующий раз открываю глаза, то вижу небо, полное серебряных нитей, каждая из которых медленно тянется к выходу в их мир.

— Именно эта твоя сила позволила тебе проникать в сердца других, — задумчиво бормочет Ариадна. — Как твой отец проникал в мое. Эта сила — сила истинного спасителя.

Я качаю головой, наблюдая, как вереница за вереницей Богов-атлантов — исчезают в трещине в небе. Как только они приближаются, ветер подхватывает и засасывает их всех.

— Я не спасительница, — говорю я ей. Взгляд в сторону показывает, что Кэдмона больше нет. Его уже засосало? Я поворачиваюсь к матери. — Я убийца.

— Не все убийцы — монстры, — говорит она. — Не все монстры — убийцы.

— Что будет с тобой в твоем старом мире? — Я спрашиваю.

Она пожимает плечами. — Я полагаю, мы восстановим все заново. Я думаю, нам пора прекратить разрушать и начать восстанавливать.

— Ты больше никогда сюда не вернешься. — Это не вопрос, но она воспринимает его как таковой. Моя голова раскалывается от сильной боли. Мои руки начинают дрожать от усилий держать их поднятыми.

— Нет.

Новая боль пронзает мою грудь. Я закрываю глаза, как для того, чтобы не видеть ее, так и для того, чтобы проверить Анатоль и за его пределами на наличие еще кого-нибудь из них. Теперь все огни погасли. Каждого атлантийца засосало внутрь — за исключением тех, кто остался здесь.

Я поднимаю веки, когда рядом со мной снова появляется свет Кэдмона, обнаружив его со знакомой книгой в руке. Я выдыхаю. — Ты заберешь ее с собой? — Спрашиваю я.

К моему удивлению, Бог Пророчеств качает головой и кладет книгу, созданную из его плоти, на каменный помост. — Это твое, дитя.

— Пойдем, Кэдмон. — Ариадна обходит стол и протягивает руку. — Остались только мы.

Я оглядываюсь назад и понимаю, что она права, Гигея исчезла из рук Руэна и Теоса. Крики Трифона прекратились. И Данаи, и Македония тоже ушли. Все Боги вернулись в свой мир, навсегда изгнанные из нашего.

Кэдмон колеблется, прежде чем взять мою мать за руку. — Ты прощаешь меня, Ари? — Я никогда не слышала, чтобы он был так напуган, и мое сердце сжимается от жалости к нему.

Теперь я вижу это по тому, как он смотрит на нее, по нашим прошлым встречам, по воспоминаниям о женщине на витраже его кабинета — Кэдмон всегда любил ее. Он все еще любит ее. Но, как и я, Ариадна бросает на него сердитый взгляд через плечо.

— Нет, не прощаю, — огрызается она. — Но пришло время нам оставить мою дочь, чтобы она вернула себе этот мир. Нам не следует больше здесь задерживаться.

— Ты могла бы остаться, — настаивает Кэдмон. — У тебя никогда не было времени с ней, которого ты хотела.

— Нет, — отвечает Ариадна. — Нам нужно покинуть этот мир и позволить нашим детям залечить в нем шрамы, которые мы создали. Пришло время.

Со вздохом Кэдмон смотрит на троих Даркхейвенов, которые теперь стоят в нескольких шагах перед нами, запрокинув головы и глядя, как трещина медленно сужается. Края сближаются.

— Они тоже тебя любят, — говорю я, проявляя к нему последнюю доброту, на которую способна, прежде чем отправить их навстречу их собственной судьбе — какой бы она ни была. Словно почувствовав нашу дискуссию, Каликс, Руэн и Теос оглядываются на нас. — По-своему. — Я улыбаюсь.

Кэдмон берет Ариадну за руку и в последний раз оглядывает нас. — Береги себя, Кайра Незерак, дочь Ариадны.

Я киваю и выпрямляю локти, удерживая разрыв, даже когда он стягивается, пытаясь захлопнуться. Кэдмон смотрит на троих Даркхейвенов и слегка кланяется. — Берегите себя… Сыновья мои.

Потом он ушел.

Они оба ушли. Ариадна и Кэдмон превращаются в серебряные нити и вырываются через разрыв как раз перед тем, как он закрывается, погружая остальной мир во тьму, который освящается только слабым светом луны, нависающей над всеми нами.