Прибежище из серы и тьмы (ЛП) - Дарк Люсинда

Я вздыхаю и опускаю край рукава его рубашки. Я ненавижу, когда он становится таким, потому что это означает, что он думает о ней. Почему он не может просто думать обо мне? Я здесь. Она нет.

Словно почувствовав мое надвигающееся настроение, он ерзает подо мной, толстое бедро, на котором я восседаю, раскачивается, и я вместе с ним. — Кики?

Прикусив нижнюю губу, я вздрагиваю, когда до моих ушей доходит прозвище, которое я так привыкла слышать от него. Сейчас мне почти девять. Я больше не маленькая девочка, и ему не нужно притворяться, что он не скучает по ней. Даже если я не понимаю, почему он скучает по кому-то, кто, очевидно, никогда не заботился о нас.

Я заставляю себя улыбнуться, поднимая на него глаза. — Могу я приготовить суп сегодня на ужин? — Спрашиваю я.

Жесткие серые глаза отца, похожие на мои собственные, изучают мое лицо, и впервые с тех пор, как я забралась к нему на колени, чтобы полюбоваться закатом, он по-настоящему смотрит на меня. — Ты в порядке, малышка? — Спрашивает он.

Моя улыбка становится натянутой. — Конечно, — говорю я. — А почему бы и нет?

Папа не отвечает. Его губы опускаются, когда его рука обхватывает мою голову сбоку, и он притягивает меня ближе. Моя щека прижимается к грубой шерсти его туники. Она хоть и колючая для моей кожи, но запах, который от нее исходит — как сосновые иголки и лед — успокаивает бушующие эмоции в моем животе и груди.

— Прости, — бормочет он, проводя пальцами по моим волосам. — Должно быть, я снова задремал.

Я подавляю фырканье. Папа никогда не спит днём. Каким бы уставшим он ни был. Даже если он провёл несколько дней в лесу, выслеживая зверя, которого потом тащил обратно — он не дремлет. Хотела бы я, чтобы дремал. Это было бы лучше, чем вот эти странные моменты, когда он вроде бы рядом… но на самом деле нет. Кто бы она ни была, ясно одно — она до сих пор имеет над ним власть.

Я ненавижу ее за это.

Ненавижу ее за то, что она бросила его, хотя раньше я тоже ненавидела ее за то, что она бросила меня. Теперь нет. Не за себя. Я не знала эту женщину, поэтому она никогда не причиняла мне боли, но я бы никогда и никому не простила печаль в глазах отца. Даже если бы он не хотел, чтобы я это видела, я это вижу. Может, я и родилась ночью, но я не родилась прошлой ночью. Даже девятилетняя девочка может увидеть правду, когда она находится прямо перед ней.

— Ты расстроена. — Папа вздыхает.

Я напрягаюсь, но качаю головой. — Нет, я…

— Не пытайся лгать мне, малышка, — обрывает меня папа. — Отец всегда может понять, о чем думает его маленькая девочка.

— Я больше не маленькая, — ворчу я. Я взрослая ответственная женщина с темным прошлым. Я убивала. Я проливала собственную кровь. Я видела смерть… не так ли?

Он хихикает, и звук эхом отдается в его груди и отдается мне в бок, отвлекая меня. — Ты все еще достаточно мала, чтобы сидеть у меня на коленях, — возражает он, а затем, словно в доказательство своей точки зрения, поднимается на ноги. Его руки обхватывают меня, легко поднимая. — Смотри, — подсказывает он, прижимая меня к своей груди, когда огибает нашу хижину, держа меня высоко, так что мне приходится перекинуть одну руку через его плечо, иначе я рискую выскользнуть из его хватки.

— Ты не в счет! — Я визжу, смеясь, даже когда он толкает меня каждым мощным шагом. — Ты достаточно большой, чтобы нести взрослых мужчин!

Папа посмеивается над моим ответом и, несмотря на то, что он построил этот домик своими руками еще до моего рождения, ныряет под косяк входной двери, которая, сколько я себя помню, была для него слишком низкой, и заносит меня внутрь. Очевидно, он был довольно молод, когда построил это место, и еще не дорос до своего взрослого состояния… по крайней мере, так он сказал.

Внутри дома он осторожно усаживает меня между столом и камином, все еще тлеющим от жара предыдущего огня. В уголках его глаз появляются морщинки, когда он улыбается мне и низко приседает.

— А теперь ты собираешься рассказать мне, почему ты расстроена, малышка?

Я хмурюсь. Почему я расстроена? Что-то шевелится на задворках моего сознания, предупреждая меня о надвигающейся угрозе. Я оглядываю наш домик, любуясь старым декором — вся мебель ручной работы, даже предметы, сделанные мной, хотя они гораздо более неаккуратны, чем папины работы.

Я не хочу думать о вещах, которые меня расстраивают, я просто хочу остаться здесь, с папой. Протягивая к нему руки, я улыбаюсь. — Я не расстроена, — говорю я ему. — Я счастлива быть здесь с тобой.

Папа выпрямляется во весь рост, и выражение его лица меняется, сменяясь грустным весельем. Хотя в этом нет смысла. Эти две эмоции не сочетаются. С чего бы ему веселиться и грустить одновременно?

— Я рад это слышать, малышка, — говорит папа, — но ты же знаешь, что не можешь оставаться здесь вечно. Там, снаружи, тебя ждет целая жизнь.

Я прикусываю губу и отворачиваюсь от него, скрещивая руки на груди. Моя свободная туника ручной работы слишком сильно царапает мою чувствительную кожу. — Я не хочу жить там, — говорю я ему. — Это больно. Люди причиняют мне боль. Если я останусь здесь с тобой, я буду в безопасности.

Его рука откидывает мои волосы назад, когда он мягко поворачивает меня снова лицом к себе. Папино лицо отчетливее, чем когда-либо за последние годы, — теперь я вижу его так хорошо, все черты, которые успела забыть. На нижней стороне его челюсти небольшой порез, линия бледнее на фоне загорелой кожи.

— Со мной ты всегда в безопасности, малышка, — говорит мне папа. Он продолжает гладить меня по волосам, убирая пряди с моего лица. — Но ты уже совсем взрослая. Маленьким девочкам не нужны отцы, когда они вырастут.

— Я… — Я взрослая? Это то, что я говорила раньше, но… Я опускаю взгляд на свои руки. Они маленькие, детские. — Я еще не взрослая. — Не так ли?

— Взрослая, — настаивает папа. Его ладонь оставляет мою голову, и я резко поднимаюсь, снова тянусь к нему, но он отходит от меня. — Я знаю, тебе страшно, малышка, — говорит он, пятясь назад, пока не оказывается в добрых нескольких футах от меня. — За этими стенами страшный мир.

Я киваю. Это пугающий мир. — Почему я не могу остаться с тобой? — Отвергнет ли он меня? Оставит ли он меня снова? Слезы наполняют мои глаза и текут по щекам. Я этого не вынесу. Я не могу сделать это снова. — Я не хочу быть одна, — плачу я.

Он наклоняет голову набок. — О, малышка, ты не одна. Ты уже давно не одна. У тебя есть друзья, у тебя есть те кого ты любишь. Они здесь ради тебя. Они ждут. Разве ты не помнишь?

Воспоминание встает на свои места. Каликс и Теос смеются над шуткой, которую они разыграли над одним из своих одногруппников во время тренировки. Темные брови Руэна, когда он тихо покачал головой, глядя на них двоих с упреком, и я — я была единственной, кто видел скрытую улыбку Руэна, то веселье, которое он испытывал от выходок своих братьев. Друзья. Любовники. Они ждут меня.

Я вскакиваю с места и бросаюсь вперед. С каждым шагом мои ноги растут, поднимая меня все выше и выше, пока я не достигаю своего естественного роста, а не девятилетней девочки. Я обнимаю отца и прижимаюсь к нему.

— Я люблю тебя, — шепчу я. — Прости меня. — Маленькие ленты теней появляются вдоль моих предплечий, скручиваясь от меня вниз, пока не образуют подобие занавеса, колышущегося вокруг меня.

— Ну, ну, тише, — успокаивает меня отец своим глубоким баритоном. — Тут не за что извинятся, малышка. — Он делает паузу, затем берёт меня за руки и мягко отстраняет. — А теперь, как бы я ни был вне себя от счастья снова тебя увидеть, тебе пора уходить.

Я смотрю на входную дверь нашего домика, сквозь щели в которой пробивается необычный свет. — Ты все еще думаешь о ней? — Спрашиваю я.