Сильверсмит (ЛП) - Кларен Л. Дж.

— Нет, — ответила я. Он нахмурился, поэтому я повторила: — Я не знаю, кто я, Олли.

— А я знаю, — Оливер обвил руками мою шею и прижался так крепко, что сомнений в его реальности не осталось. В каком бы мире мы ни находились — он был настоящим. — Ты самая сильная из всех, кого я знаю, — сказал он, улыбаясь так широко, что я почувствовала изгиб его губ сквозь ткань платья.

Я шумно вдохнула, прижимая его к себе, понимая, что это тот самый момент прощания, которого нам не дали.

— Я люблю тебя, — прошептала я сквозь слезы, целуя его в висок.

— И я тебя, Ари, — ответил он. Его улыбка сияла, как само летнее солнце. Неестественно яркая для холодного, жестокого Уоррича, каким я его помнила, но здесь, в этом мире, он был на своем месте. — Теперь ты можешь идти.

Я рассмеялась сквозь слезы, сквозь боль от его простой, детской прямоты. Встала. Сделать шаг прочь было мучительно, но я нашла покой в его счастье. И несмотря на все тайны, ложь и беды, что ждали меня впереди, зов жизни оказался сильнее.

— Ари? — позвал он, когда я дошла до кромки леса. Я обернулась. Он стоял, прижимая лошадку к груди. — Папа и я знаем, что ты сказала мужчине со шрамом на лице, чтобы он был счастлив, — его лицо расплылось в улыбке до ушей. В глазах вспыхнуло тепло — слишком взрослое, слишком понимающее для пятилетнего мальчика. Будто сам Филипп — трезвый, ясный — говорил через него. — Он велел передать тебе, что сожалеет: сожалеет, что не отстоял твою правду, когда должен был. Сказал, что ты можешь злиться за то, что у тебя отняли. И что счастье… ты его тоже заслуживаешь.

Оливер повернулся и пошел к дому. Я смотрела, как он исчезает за дверью с любимой лошадкой в руках, оставляя мне свое последнее прощание.

Я глубоко вдохнула, закрыла глаза и шагнула в густую чащу деревьев.

Глава 35

Ариэлла

Боль вернулась, когда я очнулась и обнаружила, что лежу в самой мягкой постели, какую только могла представить.

Я тихо застонала от тупой, пульсирующей боли в животе, от груди до пупка, волнами расходящейся по ребрам и спине. Пот выступил на шее, но руки и ноги оставались ледяными. Я опустила взгляд — все тело от плеч до бедер было перевязано чистыми бинтами, поверх которых на мне была простая белая ночная рубашка. Ни крови, ни пятен. Но грудь…

Тук… тук… тук…

Мое сердце.

Из груди вырвался хриплый, благодарный всхлип, когда я услышала в ушах ровный пульс.

— Она просыпается, — услышала я мужской голос — показалось, Даймонда, — и тяжелые шаги заторопились прочь, за дверь. Голова кружилась, я не разобрала, кто был рядом, а кто ушел.

Глаза метались по маленькой, уютной комнате. Я лежала в кровати с пуховым, васильковым покрывалом. В углу был простенький, но добротный шкаф из выбеленного дуба, а рядом с ним скамья того же оттенка.

Из коридора донесся знакомый рык.

Голос Даймонда прозвучал хрипло, отдаленно:

— Дай мне поговорить с ней сначала.

— Уйди, блядь, с дороги…

— Пять минут, Смит! — рявкнул Даймонд. — Дай мне пять мин…

— Она моя жена!

Этот голос. Когда-то теплый, успокаивающий, теперь — холодный, угрожающий.

Сердце рванулось ввысь, желудок скрутило узлом, все внутри превратилось в спутанный ком. От боли ли физической, или от воспоминаний, я не знала, но боль была настоящей.

Они все еще говорили за дверью, но уже тише — слов было не разобрать. За матовым окном нежная голубая и белая пена мягко накатывала на песок. Пляж. А над ним серое зимнее небо.

Дверь в комнату тихо скрипнула. Я перевела взгляд.

Вошел Даймонд. Прикрыл дверь, повернулся и попытался улыбнуться — виновато, устало. На нем были коричневые брюки и голубой свитер. Все те же круглые очки, все та же копна кудрей. Я видела его всего несколько дней назад, а казалось, что прошла целая жизнь.

— Привет, Ари.

Я смотрела настороженно, вспоминая разговор, который подслушала ту первую ночь в Товике. Теперь не осталось ни тени сомнения — он знал.

Больше я не позволю себе никому доверять. Это всегда кончалось тем, что я уничтожала саму себя. Ни Даймонду, ни друзьям, ни Симеону, ни Элоуэн, никому из тех, кто был в Пещерах.

И уж точно не Гэвину Смиту.

Он прочитал сомнение на моем лице и тихо сказал:

— Я не со злыми намерениями.

Я стиснула зубы и, преодолевая боль, приподнялась, с трудом сев.

— Постарайся не двигаться…

Я заставила его замолчать ледяным, яростным взглядом. Ноздри дрогнули, губы скривились, и я увидела, как он вздрогнул. Честно говоря, я и сама себя испугалась. Испугалась пламени, разъедающего изнутри, такого дикого, что мне стало все равно, что обо мне подумают.

— Молохай разрезал меня клинком.

— Да, — выдохнул Даймонд и опустился на стул рядом с кроватью. — Да, он это сделал.

— Он вырвал у меня сердце.

Даймонд кивнул.

— А потом швырнул меня с ебаной скалы.

Он неловко поерзал на месте, снова кивнув.

— Мое сердце бьется, Даймонд.

— Виридиан, — произнес он, указывая на меня. — Бог исцеления… и возрождения.

Я усмехнулась низко, с неверием, и покачала головой.

— Это правда, Ари, — возразил он.

— Я была мертва, Даймонд, — слова сорвались, острые, как щепки. Горло сжалось при воспоминании об Оливере. — Как я могла создать себе новое сердце, если была мертва?

— Он сказал, что молился Сельварену. Древним языком, — Даймонд наклонился вперед, сцепив руки. — Он видел все сам. Твоя кровь растеклась по земле, она вкусила тебя, узнала, и тогда ты вдохнула, будто сама кровь приказала тебе жить.

— Он, — произнесла я холодно.

Но я знала, о ком речь. Узнала бы этот низкий, гулкий голос даже в другой жизни.

Он был здесь.

За этой дверью.

Сын Молохая.

Мясник Нириды.

Осколки сна, из которого я только что вырвалась, медленно вернулись один за другим. Я сидела, неподвижная, и проживала все заново.

Оливер. Его слова. Его… покой.

Тот мужчина со шрамом на лице… Он был добрый…

Меня передернуло. Я оттолкнула эту невозможную мысль, как что-то липкое и опасное.

— Ты знал все это время? — спросила я, глядя прямо на Даймонда. — Про… Смита.

Сказать его имя… имя человека, с которым я когда-то делила дыхание, было бы предательством. Предательством Оливера.

Брови Даймонда сошлись на переносице, взгляд упал на васильковое покрывало.

— Я его двоюродный брат, Ари.

— Он сын Молохая.

— Я его кузен со стороны матери, — подчеркнул он, подняв бровь. — Да, мы из одной семьи. И у него есть объяснение.

— Объяснение? — повторила я с ужасом. — Он убил Оливера и Филиппа. Пятилетнего мальчика, Даймонд! — голос сорвался. — Он убил родителей Элиаса Уинтерсона и его маленькую сестренку. Он убивал снова и снова… моих людей! — сердце гулко стучало в груди, больно. — Если ты знал… значит, знали и остальные? — прошептала я. — Кто из моих друзей знал, что он Мясник?

— Он рассказал все Джемме, перед тем как вы покинули Товик. Остальные — Каз, Финн, Эзра — не знают.

Джемма знала. Не я — она. И позволила мне уйти с ним.

— Он не причинит тебе вреда, — произнес Даймонд.

Меня пронзило воспоминание. Как же чудовищно неправа она была.

— Ты мог сказать мне правду, — прошипела я, глядя на свои пальцы, вцепившиеся в васильковое одеяло.

— Это была не моя правда, — ответил он спокойно, взял со столика стакан воды и сделал глоток. Я наблюдала за ним, пораженная его безмятежностью. Он хотел сказать что-то еще, но замер, когда мой взгляд метнулся к двери.

Он стоял там.

Мой предатель.

Мое разбитое сердце.

Тени под глазами выдавали бессонные ночи. Он был одет во все черное, волосы свободно спадали на плечи, растрепанные, как после бури. Он все еще казался огромным — весь воздух в комнате подчинялся ему, но в осанке теперь не было ни силы, ни уверенности, ни надежды. Только усталость. Только поражение.