Путь отмщения - Боумен Эрин

— Мне… мне что-то нехорошо, — выдавливаю я и пячусь подальше от них. — Наверное, пойду прогуляюсь.

— Прогуляешься?

— Ага, — говорю я, спотыкаюсь о камень и чуть не падаю. — А потом, может, начну готовить ужин, раз уж проиграл.

— Ну как хочешь, — говорит Джесси.

Углубляться в горы мне не хочется — страшновато блуждать здесь одной, — но все же я удаляюсь на достаточное расстояние, чтобы справить нужду без посторонних глаз. Я еще немного брожу вокруг, но когда небо начинает темнеть, натыкаюсь на высеченные в скалах племенные знаки, разворачиваюсь и иду обратно в лагерь. Неловкие разговоры с братьями Колтонами я, пожалуй, предпочту индейским стрелам.

К моему возвращению парни уже вылезли из купальни и почти одеты. Джесси вытирает волосы насухо рубашкой, под загорелой кожей на руках и груди перекатываются тугие мускулы. Я не хочу его разглядывать, но на ферме мы жили вдвоем с па, и единственный парень моих лет, с которым мне случалось разговаривать, это Моррис. Интересно, он без рубашки выглядит так же?

Я отворачиваюсь и сосредоточенно развожу костер — какая мне разница, как выглядит Джесси? Или Билл, или Моррис, или вообще любой парень. Я здесь не для того, чтобы плескаться в горных купальнях и впустую тратить время, разглядывая тех, кто мне не больно-то нужен. У меня своя цель, и чем скорее мы тронемся в путь, тем быстрее разъедемся в разные стороны, каждый своей дорогой. Я должна выследить Роуза. И убить его, как и задумала.

Только я и Сильви, и к дьяволу всякую чепуху.

Только я и моя месть.

Костер наконец разгорается, и за это время я успеваю прийти в себя. Вытряхиваю в миску остатки муки и молока, добавляю щепотку соли — пусть сегодня у еды будет хоть какой-то вкус, надоела преснятина. Жарю лепешки и делю их на всех вместе с вяленой говядиной. Мы едим, Билл нахваливает мою готовку и шутит, что нужно назначить меня постоянным поваром, потому что у Джесси лепешки вечно получаются черствыми и горелыми.

Интересно, стал бы Билл шутить по этому поводу, узнай он, что я девчонка? Вообще-то, если правда откроется, Джесси, скорее всего, немедленно развернет коней и отконвоирует меня обратно на ранчо, к Саре.

Сама я им ни за что не расскажу. Никогда. Они не должны ничего знать.

Пока мы едим, лошади бродят вокруг: то подходят попить из купальни, то разбредаются, пощипывая кустики травы, растущие между камней. Оставшиеся лепешки я заворачиваю в тряпицу и прячу к себе в мешок. Они быстро зачерствеют, но всю следующую неделю мне и так придется питаться одним вяленым мясом.

Позже, раскладывая попону перед сном, я вдруг ловлю на себе взгляд Джесси: он рассматривает мои бедра. Я обмираю от ужаса — неужели догадался? Неужели моя тайна раскрыта?

— Это никелированные пластины? — спрашивает он.

— Что?

— Я про твой револьвер. Великолепный шестизарядник.

Хватаюсь за кольт, пристегнутый к бедру, и выдыхаю с облегчением:

— Ага, великолепный. Это парные револьверы, раньше оба принадлежали моему отцу, но па подарил мне один, когда я научился стрелять из ружья.

— Откуда у простого фермера из Прескотта кольты, отделанные никелированными пластинами?

«Оттуда, — думаю я, — что он купил их на золото из тайного клада в горах Суеверия». Но вслух ничего не говорю, только разглядываю кольт в кобуре.

— У нас обычные ремингтоны. Стальные, без всякой отделки, — говорит Джесси. — Но бьют точно и быстро перезаряжаются. Черт, я даже слышал, что ремингтон даст фору кольту, если придется отстреливаться ради самозащиты.

— В таких случаях я полагаюсь на ружье.

— Что?

— У меня винчестер. Я рассчитываю…

— Да нет, я понял. Просто удивился: ружье длинное, оно требует места для маневра. И что ты будешь делать, если вдруг парень в салуне за твоим столом затеет ссору со стрельбой? Или на тебя наставят револьвер посреди улицы?

— В Прескотте мне не доводилось с таким сталкиваться, — признаюсь я, и тут же на ум приходит Том из Уолнат-Грова. Он ведь чудом не опередил меня, хотя я уже держала револьвер в руке! Возможно, мне под силу сбить бутылку с изгороди, если опуститься на одно колено, приладить ружье поудобнее и не спеша прицелиться, но в скорострельности я пас.

— И насколько хорошо ты управляешься с кольтом? — ? спрашивает Джесси.

— Неплохо, — говорю я. В конце концов, я застрелила из него одного из «Всадников розы» в нужнике. И Тома. Бедняга Том. Никак не выкинуть его из головы. Эти широко распахнутые мертвые глаза… Когда долго трясешься в седле, слишком много времени остается на раздумья, и я тысячу раз прокрутила в мыслях тот случай, пытаясь представить другой, более мирный исход.

— Неплохо — значит, не идеально. Этого мало, — возражает Джесси. — Надо стрелять быстрее быстрого, молниеносно, лучше всех.

— А ты у нас кто — главный стрелок на всей Территории?

Джесси сводит брови к переносице.

— Нат, ты зачем-то гонишься за бандой безжалостных головорезов, хотя не раскрываешь своих настоящих целей. Только вспомни, как они расправились с людьми в том фургоне.

Я видела, как они расправились с моим отцом, но по-прежнему молчу.

— Ты должен стрелять как дышишь, не задумываясь, — добавляет Джесси, — и обладать орлиной зоркостью, чтобы бить без промаха. Пока мы едем вместе, я готов помочь. Можем потренироваться хоть на вот этом кактусе, если хочешь.

Он так на меня смотрит, что мне хочется пнуть проклятый кактус. На лице у Джесси написана жалость. Жалость! Как будто мне нельзя доверить серьезное дело. Как будто мне восемь, а не восемнадцать.

— Билл прав, — бормочу я. — Ты жаждешь помочь всем и каждому, но я уж как-нибудь обойдусь, Джесси. Обойдусь без твоих уроков, нотаций и твоего дурацкого мнения.

— Билл точно прав, — надув губы, кивает Джесси. — Такого глухого упрямца, как ты, еще поискать.

Он растягивается на одеяле и обиженно поворачивается ко мне спиной. Я пинаю в костер кусок щебня, и огонь злобно шипит.

— Знаешь, — говорит Билл, — если долго дразнить быка и тыкать в него палкой, однажды он развернется и взденет тебя на рога.

Я сажусь рядом с ним, и Билл, как и вчера, протягивает мне кисет с табаком. Я снова отказываюсь, качая головой.

— Хочешь сказать, мне стоит опасаться Джесси?

— Хочу сказать, что ты мелешь языком без разбору. И не каждый спустит тебе это с рук, будь ты хоть трижды крут. Некоторые во всем видят вызов, не принять который значит показать свою слабость.

— А разве нет?

— Нужно уметь выбирать свои битвы.

Билл сплевывает табак и попадает точнехонько в жука, ползающего возле костра. Я сквозь пламя смотрю туда, где лежит Джесси. Дворняга свернулся клубочком у него в руках, как младенец, и от этого я злюсь еще сильнее.

— Просто… я сам могу о себе позаботиться, — тихо говорю я Биллу. — Не нужно со мной нянчиться.

— И прекрасно, — улыбается Билл. — Не позволяй ему строить из себя вожака. Хочешь быть одиноким волком — будь им. Но постарайся вести себя спокойно, не принимай в штыки каждое слово. Джесси обещал присмотреть за мной и Сарой после смерти отца, и за тобой тоже — если ты явишься на ранчо. Для брата это не пустые слова, ведь ему уже случалось подвести человека.

Не знаю, намеренно или нет, но он пробудил мое любопытство.

— Кого? — спрашиваю я.

— Нашу маму, — отвечает Билл.

— Я думал, ее убили апачи.

— Так и есть.

Я молчу, Билл тоже ничего не говорит. Он сплевывает в костер и поворачивается ко мне лицом:

— Означает ли твое долгое терпеливое молчание, что ты хочешь услышать эту историю?

— Если ты хочешь ее рассказать.

Он сдержанно ухмыляется, совсем как Джесси: не размыкая губ и печально опустив уголки рта. Но, едва заговорив, меняется в лице, поддавшись гневу и скорби.

— Когда тот самый Уикенберг, в честь которого назван город, в конце шестьдесят третьего года нашел золотое месторождение, Джесси было шесть, Саре — восемь лет, а мне три. И хотя от нашего ранчо до города путь не близкий, па стал мотаться туда каждый день в надежде, что ему тоже повезет. А ма оставалась одна с тремя детьми и кучей работы по дому.