Путь отмщения - Боумен Эрин

Когда я вижу ма в таком состоянии, полубезумную, не в себе, у меня сердце разрывается. Да, па лгал мне. Плел небылицы, рассказывал полуправду и хранил тайны большую часть своей жизни. Но все это он делал ради моей безопасности, чтобы дать мне убежище и защитить от чудовища, которое сейчас стоит передо мной.

Я должна была думать, что мать умерла. Мне не следовало знать о золоте и о том, как оно разрушило нашу семью. Если бы прошлое настигло отца, я должна была уехать к Эйбу, остаться у него и продолжать жить дальше. Но ярость затмила мне рассудок. Мне хотелось раскопать все тайны па, отомстить за его кровь. А теперь я думаю: неужели всеми своими дурными поступками, всеми убийствами, запятнавшими мою совесть, я обязана этой незнакомке, которая крутит на пальцах револьверы Джесси? Неужели во мне больше от нее, чем от па? Плохого больше, чем хорошего; мстительности больше, чем прощения?

Я не сумела оставить прошлое позади. Как и Мария с ее охотой за дневником, я не сумела просто похоронить па под мескитовым деревом и жить дальше.

— Да господи боже! — кричит Роуз Марии. — Ты собираешься весь день учить ее уму-разуму или, может, пристрелим их наконец?

— Ты ждешь, что я убью свою собственную дочь?

— А почему нет? Ты же позволила мне убить своего мужа.

— Я все спланировала, определилась с будущим, — говорит Мария. — Но теперь, когда я вижу свою плоть и кровь, дело предстает в несколько ином свете. Да уж, вот незадача. — Она качает головой в притворном сокрушении. — Наконец-то золото у меня руках, но теперь еще двое чужаков знают к нему дорогу.

— Господи, да застрели ты их, или я сам справлюсь! — рявкает Роуз.

— Думаю, ты меня не понял, — говорит Мария, и в голосе у нее звенит сталь. — Двое чужаков. Один. — Она указывает на Джесси. — Два. — И она снова поворачивается к Уэйлану Роузу и смотрит на него в упор.

— У нас был уговор, — говорит он. — Если я верну дневник, ты дашь мне столько золота, сколько я смогу увезти.

— Знаю, — вздыхает Мария. — Но я передумала.

Она целится в него, он в нее, мы с Джесси бросаемся на землю и прикрываем головы руками, а в воздухе уже свистят пули.

Глава двадцать девятая

Когда я поднимаю голову, Мария отползает в укрытие за скалу, приволакивая раненую ногу. Брючина на бедре уже пропиталась кровью. Но каким-то невероятным образом моей матери удалось опередить Роуза, потому что тому явно пришлось хуже. Он стоит на коленях и прижимает ладонь к груди. Когда он отнимает руку, пальцы у него в крови. Роуз опрокидывается на спину, лицом к небу, согнутые ноги неловко выворачиваются.

Я бегу к нему.

Из-за скалы, где прячется Мария, раздается выстрел, и пуля со свистом пролетает у моего уха. Вот и верь после этого, что у нее рука не поднимется стрелять в собственную дочь.

Краем глаза я замечаю, как Джесси прыгает на Марию и пытается повалить на землю, а дальше слышу лишь звуки их борьбы. Но разбираться мне некогда. Моя единственная цель — Уэйлан Роуз.

Я приближаюсь к нему: он старается дышать неглубоко, чтобы сдержать кровотечение, зажимает рану на груди, но кровь ручьем льется сквозь пальцы.

Роуз поднимает руку с револьвером — моим револьвером, — но я бью по ней ногой и наступаю на кисть, придавливая к земле. Вырываю оружие из скользких от крови пальцев. Но в другой руке у него тоже кольт, Уэйлан поднимает его, и я реагирую автоматически. Руки действуют сами.

Наставить, прицелиться, выстрелить.

Он роняет револьвер и корчится от боли. Пуля попала в нужное место: в мясистую часть руки.

Я нависаю над Уэйланом. Моя тень накрывает его. Кольт поет у меня в руке, когда я целюсь Роузу в лоб, точно по центру.

Я настигла его, па. Сейчас все кончится. Я все исправлю.

— Сдашь меня живым — дадут больше, чем за мертвого, — говорит Роуз, кривясь от боли.

— Ты уже умираешь, и за тебя я не возьму ни цента. Ты ничего не стоишь. Даже пир стервятников над твоим трупом — слишком милосердная участь для такого мерзавца.

Он заходится хриплым смехом; в пробитом легком свистит воздух.

— Милая, может, добьешь наконец? Или собираешься заболтать меня до смерти?

Я кладу палец на курок, и Роуз кашляет, разбрызгивая кровь. Зубы у него окрашиваются красным. В голубых глазах больше нет злобы. Они округлились от ужаса и смертельного отчаяния. Неужели па такими же глазами смотрел на своих убийц?

— Ну давай же, — говорит Роуз. На губах у него выступает кровавая пена. — Пожалуйста.

Его уже не спасти, и на секунду я подумываю развернуться и уйти. Так я причиню ему больше страданий. А он сполна заслужил каждую секунду боли. Пусть его мучения длятся миллион лет. Пусть горит в аду целую вечность. Стоило бы даже вырезать чертову розу у него на лбу, чтобы он помнил о своих злодеяниях.

Но тогда я стану таким же чудовищем, как Уэйлан. Как Мария.

Дурное во мне перевесит доброе, мстительность — прощение. А я хочу быть такой, как па, — хочу верить, что большинство людей добры по природе и всегда придут на помощь тем, кто попал в беду. Я хочу начать заново, избавиться от бурлящей во мне черной злобы, от незаживающей раны в душе. Хочу жить дальше.

Поэтому я поступаю милосердно, хотя Уэйлан Роуз этого и не заслуживает.

Я приставляю дуло кольта ко лбу Роуза, говорю: «Спаси тебя Бог» — и нажимаю на спусковой крючок.

Кровь выплескивается фонтаном, заливая мертвое лицо. Глаза по-прежнему смотрят в небо, все такие же голубые, но пустые и безжизненные. Я поднимаю второй кольт, оброненный Роузом, и крепко сжимаю рукояти своих парных револьверов.

Я отомстила ему, па. Все кончено.

За спиной, у шахты, еще продолжается схватка, и это возвращает меня к реальности. Оба револьвера Джесси по-прежнему у Марии. Она наносит удар локтем, застав его врасплох. Он делает шаг назад, всего на секунду потеряв равновесие, но она успевает наставить на него револьвер. На губах у моей матери играет улыбка.

И хотя я знаю, что мне ее не опередить, что стрелок из меня никудышный и Мария, считай, уже победила, а Джесси обречен, я вскидываю кольты. И представляю у себя в голове другой финал. Я мысленно вижу, как в мгновение ока наставляю револьверы, целюсь и стреляю. Сначала из кольта в правой руке, потом с левой руки и снова с правой.

И тогда время будто замедляется.

Я вижу каждую седую прядь в волосах Марии, которые треплет ветер. Вижу, как ее палец сгибается на спусковом крючке. Вижу, как пламя вырывается из дула моего револьвера. Первая пуля летит мимо. Вторая оцарапывает ей руку. Третья бьет прямо в грудь пониже плеча.

Время снова ускоряется, и все приходит в движение.

Мария роняет один из ремингтонов и, пошатнувшись, делает шаг назад. Недоверчиво дотрагивается до груди и встречается со мной взглядом. Не успеваю я и глазом моргнуть, как она уже вскидывает второй револьвер.

Я вижу вспышку, сгибаюсь и тоже хватаюсь за грудь. Судорожно ощупываю себя, но понимаю, что могу дышать и не чувствую боли. Отнимаю руки от рубашки — сухие, никакой крови.

Поднимаю глаза. Револьвер выскальзывает из руки Марии и падает к ногам, лязгнув о камень. На груди против сердца расплывается красное пятно.

Джесси стоит в нескольких шагах от нее, в вытянутой руке все еще дымится дуло второго ремингтона. Должно быть, он подобрал его, когда я ранила Марию в руку и она выронила оружие.

Шатаясь, она пятится и ударяется бедром о груду камней возле шахты. Руки взлетают, как лепестки цветка кактуса, сбитого выстрелом. Мария теряет равновесие, перелетает через опалубку и падает вниз головой в воронку шахты.

Как только она исчезает из виду, Джесси бежит ко мне, но я отталкиваю его и, точно в трансе, подхожу к шахте. Заглядываю внутрь.

Ничего не видно. Тело Марии Томпкинс, простреленное и изувеченное падением, теперь лежит где-то на дне рудника, погребенное под золотом, которое она так любила. Лучи полуденного солнца проникают внутрь, освещая стены шахты. Толстые жилы золотой руды змеятся по ним и исчезают во тьме. Зрелище завораживает и приносит мне странное умиротворение.