Еще одна глупая история любви - Дойл Кэтлин

Она не шевелится.

Я открываю раздвижные двери и уютно устраиваюсь у нее на балконе, выходящем на залив, пока жду заказанный нам пир.

Пока еще не жарко, дует приятный ветерок, я закрываю глаза, чтобы заняться утренней медитацией. (Я медититурую каждый день, никаких пропусков, никаких оправданий. Дисциплина – это суть заботы о себе.)

В дверь стучат – нам принесли завтрак. Молли приподнимается на кровати, а я иду открывать дверь. Она почти полностью скрывается под простыней, остаются видны только прищуренные глаза, и лежит так, пока официант расставляет на столе яичницу, блинчики, зеленый сок, апельсиновый сок, бекон и круассаны и кофе во френч-прессе, от которого идет пар.

Я даю ему щедрые чаевые, он уходит с улыбкой.

Поворачиваюсь к Молли, тоже с улыбкой.

Она немного приспускает простыню, чтобы показался рот.

Молли не улыбается.

– Ты все еще здесь, – произносит она ровным, ничего не выражающим тоном.

Мое невероятно хорошее настроение улетучивается из моего тела и витает прямо над головой, трепещет там крыльями, не зная, возвращаться в тело или нет. Это не опасно?

– О… – произношу я с беспокойством. Я неправильно интерпретировал сигналы?

Подразумевалось, что мы просто переспим один раз?

Может так быть, если ты ждал этого пятнадцать лет?

Предполагалось, что я под покровом темноты выскользну из-под одеяла, оставив в постели девушку, с которой знаком с четырнадцати лет?

– Прости, – говорю я небрежно и беззаботно – в той степени, в которой могу говорить небрежно и беззаботно. – Я не стану здесь задерживаться. Просто подумал, что тебе захочется как-то облегчить похмелье.

Она закрывает глаза и трет виски.

– Извини, извини, – говорит она хрипловатым голосом, словно вчера вечером выкурила пачку сигарет. Я сказал бы, что голос звучит чарующе и обольстительно, только у меня появилось сильное предчувствие, что с обольщением закончено. Это время прошло.

– Нет, все нормально, – отвечаю я. – Я не буду тебя доставать. Просто украду чашечку кофе, потому что голова выражает протест против двенадцати «Фламинго», выпитых вчера вечером. Был рад тебя видеть… ну и все остальное было классно.

Она садится в кровати.

– Нет… Эй, Сет, прости. Я не то сказала. Ты не должен никуда уходить. Помоги мне съесть эти блинчики.

Я немного расслабляюсь, но не полностью, потому что, похоже, она меня жалеет.

– Все нормально, Моллс. В любом случае я хочу искупаться перед тем, как собирать вещи. Сама съешь.

Она выпрыгивает из кровати, идет к шкафу и достает оттуда длинный халат в стиле хиппи, такой ожидаешь увидеть в Лос-Анджелесе. В нем она сразу же превращается во взрослую женщину, какой и является теперь, из девочки, образ которой все еще остается в моем сознании.

Погодите, это звучит как-то странно.

Я имел в виду, что смотрю на нее сквозь линзы своей памяти. Я понятия не имею, кем она стала.

Мне хотелось бы ее узнать.

Однако сомневаюсь, что это желание обоюдно, судя по тому, как резко она запахивает халат.

Мне на самом деле нужно уходить. У меня есть гордость, а Молли уже нанесла ей такой урон, которого хватит на всю жизнь.

Встаю и забираю свой бумажник с туалетного столика.

– Сядь, Рубинштейн, – приказывает она. – Я не могу съесть еду на пятьсот долларов одна. Сколько тут всего принесли!

– Не беспокойся, я записал на себя, – говорю я.

– Я не беспокоюсь. Я известный сценарист, которому хорошо платят за работу. Сядь.

Сажусь, больше не возражая, потому что я, черт побери, очень голоден и предпочту поесть, а не сохранять чувство собственного достоинства.

– А как так получилось, что ты стала писать сценарии? – спрашиваю я. – Я всегда думал, что ты станешь лоббисткой, профессором или что-то в этом роде.

В школе она была такая серьезная.

– Я полна тайн, – заявляет она, перекладывая яичницу себе в тарелку.

Очевидно, что она больше не намерена ничего говорить.

– А если серьезно? – не унимаюсь я.

– Ну, я училась по специальности «Связи с общественностью», потому что хотела быть пресс-секретарем в Белом доме. Знаешь, это нормально для восемнадцатилетней девушки. – Она легко смеется над собой. – Но для того чтобы получить диплом по моей специальности, требовалось пойти на два курса писательского мастерства и литературного творчества. И оказалось, что у меня это на самом деле хорошо получается. Поэтому я решила получить степень магистра искусств как сценарист.

Она щедро поливает яичницу кетчупом.

– Написание сценариев – это более выгодное дело, чем корпение над литературными шедеврами, а я люблю деньги.

– Стратегический ход, – говорю я. – Но почему ромкомы?

В школе Молли терпеть не могла что-либо даже отдаленно романтическое. Она отказалась смотреть такой шедевр, как «Титаник». А вот свернуться калачиком на диване с коробкой попкорна и залипнуть на «Линию фронта» было в ее стиле.

– Когда я начинала этим заниматься, они были гораздо более популярны, и женщине в этом жанре было легче пробиться, – поясняет Молли. – А я хотела делать то, что можно продать. К тому же пишутся они быстро, потому что сюжетная линия одна и та же, используются похожие ходы. Это было просто практично.

– Ты как-то пренебрежительно говоришь про тот жанр, в котором работаешь.

И как это диссонирует с той девушкой, которой она была. Интересы Молли никогда не были «практичными». Она любила слушать Руфуса Уэйнрайта, спорить о существовании экономики ручейка [35] и читать тонкие книжечки Эдны Сент-Винсент Миллей.

– Я не отношусь к нему с пренебрежением. Я считаю, что ромкомы – это недооцененное отражение нашей культуры. Условности – это средство повествования, отражающее фантазии и беспокойства, лежащие в основе, знаешь ли, первобытного биологического желания найти себе пару.

– О, что-то типа родственной души, «половинки»?

Она стонет.

– Только не надо снова про это дерьмо. Я имею в виду позыв к воспроизводству своего генетического материала.

– Это никакое не дерьмо, это настоящая любовь. И ты же это продаешь, правда? Родственные души, «половинки»? На каком-то уровне ты должна находить идею привлекательной, если посвятила ей свою карьеру.

– Я нахожу привлекательным эксплуатирование присущей человеку потребности и желания спаривания ради получения прибыли. Это работа. Она у меня хорошо получается. Конец истории.

Я на это не ведусь.

– В тебе столько дерьма, Моллс. Боже, не могу поверить, что я все это слушаю.

– Не поняла?

Судя по виду, она разозлилась.

Предполагаю, что между нами не восстановилась та близость, которая позволила бы мне на нее наседать и называть вещи своими именами – с моей точки зрения.

Очевидно, что в ней еще что-то осталось со времен учебы в школе: она показывает, будто считает любовь сентиментальной, слащавой и пошлой.

Но я знаю, что на самом деле это не так.

Готов поставить на это свою жизнь.

Но пока я поставлю кое-что другое.

Глава 9. Молли

Сет выглядит очень разгоряченным, когда меня провоцирует. Такой он вызывает у меня возбуждение. И я разрываюсь между желанием дать ему пинок под зад и выгнать из моего номера и желанием схватить его за руку и запустить ее себе под халат.

Но я не могу этого сделать, потому что мне ужасно стыдно из-за того, что я с ним переспала.

Не потому, что секс был плохой, – он был, м-м-м, фантастический – просто создается ощущение, что он хочет этого немного больше, чем я.

Так было всегда.

– Если ты на самом деле считаешь, что я так сильно не прав и настоящей любви не существует, а две половинки – это голливудская чушь, то докажи это, – говорит Сет своим адвокатским голосом.

Он сидит очень напряженно, он весь внимание, постукивает ножом по столу так, словно мы обсуждаем какое-то очень серьезное дело. Будто это вовсе не неловкий разговор двух людей, которые случайно сошлись и переспали и больше никогда в жизни не будут разговаривать друг с другом.