Не поддающийся (чувствам) (СИ) - Волкова Дарья

Оборачиваюсь. Рядом с нами стоит Ватаев. Во всем великолепии белоснежной рубашки и черных с золотом запонок. Какие же у него темные глаза…

– Нет, Рена мне обещала кое-что другое.

Да ладно?! То есть, про поцелуй – он вот серьезно?! Да нет. Ну не может быть. Но проверять не хочется. Оборачиваюсь к Каминскому.

– Сожалею, Рустам, но я уже обещала танец Леониду.

– Еще один?

– Еще два.

Каинский соображает быстро.

– Да-да, у меня абонемент на Рену на весь вечер!

Мне не нравится формулировка, что у кого-то на меня абонемент. Но если это позволит мне держаться подальше от Ватаева…

Он склоняет голову.

– Прекрасная сделка, Леонид.

Эй, я вам не предмет сделки! Но эти слова я могу адресовать удаляющимся широким плечам под белоснежной рубашкой.

Мне приходится весь вечер провести в компании Леонида. В процессе мы даже перешли на «ты». И я вынуждена выслушивать про его учебу, проекты, дядю, который во многом определил профессиональный выбор Леонида. Про дядю было особенно утомительно, под конец я уже пропускала половину мимо ушей. И, воспользовавшись отлучкой Каминского в туалет, сбежала.

На Ватаева я больше за весь вечер не посмотрела.

***

На ней такая блузка… Не знаю, как называется эта ткань. Не прозрачная, но все-таки местами да. Там какой-то рисунок, из светлых и темных фрагментов. На плече как раз светлый. И я вижу там лямку. Просто лямка от женского нижнего белья. Но я не могу не думать о ней!

А обладательница этой лямки прячется от меня. Да неужели же всерьез восприняла мои слова о поцелуе? Я и сам не знаю, зачем ей это сказал. Рядом с Реной Петровской я слишком часто совершаю необдуманные поступки, которые не могу себе объяснить. Но все же, чтобы целовать Рену тут, на корпоративе, при всех – это надо быть самоубийцей. Если отец не пришибет меня раньше.

Но меня задевает то, что она так прилипла к Каминскому. Чем он лучше? Да ясно, что ничем. А для меня так даже удобнее. В конце концов, жена Цезаря не должна засматриваться на какие-то там лямочки.

И все же интересно, какое там все остальное, что к этой лямочке прилагается?

Приходится тряхнуть головой, избавляясь от этих неуместных мысоей, и снова пригласить на танец Ульяну – просто чтобы подраконить Захара.

***

К двум часам новогодней ночи салюты стихают. Эти салюты не мешают спать Ленэре, зато их отсутствие делает наш разговор с Аиром более комфортным.

Всех удивляет, что мы называем друг друга по имени. Аир иногда называет Ленэру мамой, но чаще всего по имени. Или по имени и отчеству. Иногда называет племянницей меня. Я же никогда не называю его дядей, он для меня – Аир. Мне нравится его имя, оно ему идет. Если хочу подразнить, зову по отчеству, пришепетывая – Шоршевич. Ленэра для меня – всегда Ленэра. Мне кажется, если я назову ее бабушкой, она очень сильно удивится. А Ленэре в ее возрасте потрясения противопоказаны, что бы она там про себя не думала.

– Какие планы на новогодние? – Аир подливает мне горячего чая.

– Буду работать. Разбираться с делами.

– Трудоголик.

– Кто бы говорил.

Дядя завтра к десяти пойдет на службу, он дежурит. А я, наверно, сегодня высплюсь. Проснусь и буду доедать все салаты, которые наготовила Ленэра. А потом и в самом деле сяду работать. Бюджет у меня есть, теперь надо его распределить. С учетом, что я только-только вошла в основные направления деятельности, дел мне на все новогодние каникулы хватит.

Это было очень верным решением. Потому что во второй рабочий день после новогодних каникул мой неугомонный шеф подкинула мне сверхзадачу.

***

– Милана, у меня же уже утвержден бюджет.

– Сделаем корректировку,

Легко сказать! Это же мне опять придется пересекаться с Рустамом. А придется делать даже не корректировку, там пятьдесят процентов плюсом к бюджету. Нет, я только рада тому, что больше денег пойдет на помощь тем, кто в ней нуждается. Но я не думала, что решения о распределении подобных финансовых объемов принимаются вот так… спонтанно. Ведь сумма даже для «Балашовского» приличная.

– Они вышли на меня буквально вчера. Если мы в это не вложимся, роддом закроют.

Все выкладки по этому роддому я получила от Милана и уже подробно изучила их. И все про это дело я понимаю. Один из подмосковных муниципалитетов закрывает роддом под тем предлогом, что здание находится в аварийном состоянии, а денег на капитальный ремонт в бюджете нет. Были уже и народные сходы, и пикеты у администрации, и записи видеообращений, но ничего не поменялось. А жители полагали – и не без оснований полагали – что если роддом закроют, то его уже не откроют. И куда девать женщин – находящихся в положении или которым надо рожать? Москва, соседние города? Спорно. И опасно.

– Им бы надо было раньше к нам обратиться. Ну да что теперь. Рена, роддом – наш приоритетный проект. Я хочу, чтобы ты им занялась в первую очередь.

Я думала, что у меня будет больше свободы маневра. Что в рамках бюджета я буду планировать сама. Да я и распланировала уже. Теперь все переделывать придется. Да еще и с Ватаевым снова общаться. Хотя это меня обрадовало. Где-то в глубине души.

– Рена, не воспринимай это как вмешательство в твою работу. Или как то, что я тебе не доверяю.

Я плотнее сжимаю губы. Это Милана такая проницательная или это я так плохо владею своим лицом, что она все легко считывает?

– Это моя личная просьба, Рена, – в первую очередь заняться этим роддомом. Обещаю, что не буду злоупотреблять такими просьбами.

Вообще-то, Милана имеет полное право распоряжаться моим временем и тем, какие проекты двигать. Но ее «личная просьба» льстит мне. Мне приятно, что она доверяет мне. А потом я включаю голову. Личная просьба – неспроста. Да и спонтанность Милане Балашовой не свойственна, насколько я ее оцениваю.

Мне приходит в голову неожиданная мысль, и она почему-то сразу оказывается у меня на языке.

– Вы родились в этом роддоме, Милана?

Ну да, да! Это же очевидно. И тогда совершенно понятно.

– Нет. Но я считаю неправильным лишать женщин помощи в такой сложной ситуации, – а потом, после паузы, негромко добавляет: – Наша с Артуром мать умерла во время родов. Так же, как и ваша мама, Рена.

Меня почему-то не удивляет, что Милана об этом знает. Острота потери давным-давно притупилась, чтобы реагировать на это бурно. Больше меня поражает откровенность Миланы. И то, что мы с этой красивой успешной женщиной в чем-то схожи. И следующие слова у меня получаются сами собой.

– Я все поняла, Милана. Сейчас же займусь вопросом роддома.

***

– Рена, у нас так не принято.

Какой же ты зануда, Рустам Ватаев! Как меня достали твои безупречные костюмы и белоснежные рубашки!

– Я знаю.

– Я не могу просто так взять – и выложить из кармана плюс пятьдесят процентов к твоему бюджету.

Да иди ты! Я чувствую себя попрошайкой, хотя таковой не являюсь. Я не для себя прошу эти деньги. И даже не по собственной инициативе.

– Это решение Миланы.

– Я поговорю с ней.

Несомненно, поговорит. Они птицы другого полета, и говорить будут иначе. В конце концов, они оба Ватаевы, мачеха и пасынок. Задумываюсь вдруг, какая у Рустама мать. И где она. Так, подумаю об этом потом.

– Незачем. Милана приняла решение. Она имеет право принимать такие решения.

Ватаев выразительно выгибает бровь. Черт. Как у мужчины самой красивой частью лица могут быть брови?!

– А смета? А подрядчики? – голос Ватаева тихий и обманчиво ласковый. – Кто все это будет делать, Рена? Кто контролировать? Мы должны понимать, на что расходуем такие суммы.

Ой, вы еще и не такие суммы расходуете! Правда в том, что эти суммы контролируют люди, которые уже члены команды. Которым Ватаев доверяет. И проверяет, конечно. А я? Я для него никто.

И вдруг – хотя, наверное, не совсем вдруг – это поручение и для меня становится личным. Тут и личная просьба Миланы, замешанная на наших с ней схожих судьбах, и желание доказать Ватаеву, что я могу потянуть такие крупные проекты. Нечего на меня так снисходительно смотреть! Что ты понимаешь о потребностях беременных женщин! Я тоже ничего, но все-таки женщина! Ну, почти.