Селянин (СИ) - "Altupi"

Кирилл постоял возле туалета, решая, куда топать дальше. Тягать гружёную ста тридцатью килограммами тачку он устал. С большим удовольствием помог бы Егору на кухне с консервацией. Помыть банки или огурцы, подать крышки или закаточную машинку. То есть с удовольствием работал бы, не вставая со стула и не под жалящими лучами солнца. Однако долг и любовь звали обратно на огород.

Звали, да только… Кирилл ощутил жгучую потребность зайти в дом. И пошёл. Напиться, оправдывался он, принести холодной воды или кваса Егору.

Найда, загремев цепью, вышла из конуры ему навстречу и чуть приподняла мордочку, прося погладить. Калякин наклонился, почесал ей шею. Собака смотрела преданными глазами, давно привыкла к его присутствию.

— Некогда, Найда, — шепнул он и, пройдя немного, поднялся по порожкам на веранду, оттуда попал в полутьму прихожей и… услышал…

— Кирюша замечательный мальчик, необыкновенный. Уважительный, работящий.

Кирилл застыл на месте, недоумевая: зачем мама Галя расточает ему комплименты, если никого в доме нет? Она же никогда не разговаривала сама с собой. Она парализована, но с головой у неё полный порядок. К тому же говорить ей трудно, она понапрасну не расточает слова.

С нехорошим предчувствием Кирилл вытянул шею и заглянул между обрамлявших дверной проход шторок в зал.

Его чуть кондрашка не хватила с перепугу, сердце ухнуло в ноги, желудок подскочил к горлу, жар прошёл от локтей до паха — в зале перед спаленкой Галины стояла его мать! Как? Откуда она здесь? Нахуя? Пиздец, теперь проблем не оберёшься!

На матери было светло-синее привезенное из Италии платье, причёска, макияж — всё, как положено. Босоножки на каблуках она, конечно, не сняла — а зачем, она же не в Букингемский дворец припёрлась, а всего лишь в жалкую лачугу нищего отребья. Смотрела на прикованную к постели женщину, как аристократ на больного проказой, поджимала губы — даже не стремилась выказать хоть немного уважения или сочувствия, только презрение. Хвалу своему сыну слушала, будто, наоборот, грязный рот черни марал имя принца, мнение инвалидки, матери гомосексуалиста, её не трогало и не интересовало. Как будто она сама не была матерью пидора. Елена Петровна даже не удосужилась ответить «спасибо» за добрый отзыв о сыне.

— Кирюша славный. Они сейчас с Егорушкой на огороде картошку… — продолжила Галина. Вопль Кирилла прервал её.

— Мам! Мам! Что ты здесь делаешь? — Кирилл влетел в зал, готовый встать между двумя женщинами, не дать матери обидеть или расстроить своим высокомерием Галину. Но мать, лишь увидев его, совсем про неё забыла, уставилась на сына. Увидела его чумазого, расхлябанного, растрёпанного, с грязными ногами, и немому возмущению не было предела. Ещё бы показушно в обморок грохнулась или, как программа «минимум», за сердце схватилась.

— Мам, зачем ты приехала? — кричал, жестикулируя Кирилл. — Ты одна? Не одна? С отцом? Где он? Пойдём отсюда! Ты мешаешь здесь!

— Кирюша, не прогоняй, — остановила его Галина. — Твоя мама приехала посмотреть, как ты живёшь.

— Нечего ей смотреть! Мам, пойдём! И я не поеду с вами! Пойдём же! На улице поговорим!

Мать сдвинулась с места, не обращая на его вопли внимания, повернулась вокруг своей оси, сканируя обстановку. Старый диван, кресла, советский трельяж, ящик-телевизор, дешёвые бумажные обои привели её в ужас. Она чувствовала себя будто в катакомбах, полных паутины, летучих мышей и крыс. Если бы было возможным, она бы левитировала, чтобы ни к чему случайно не притронуться, даже к выцветшему паласу.

Наконец она, не издав ни звука на прощание, сделала несколько шагов. Но рано Кирилл обрадовался, ибо она пошла не к выходу, а раздвинула шторки их с Егором спальни. Он знал всё, что маман подумала о тёмной душной коморке, сдвинутых кроватях, скомканном постельном белье и тех оргиях, которые в её воображении здесь проходили по ночам.

Потом она также проинспектировала кухню. Своротила нос от немытой газовой плиты и горы кружек на обеденном столе. Стопка чистых тарелок тоже вызвала приступ презрения: они, видите ли, старые, с потрескавшимися или сколотыми краями, пожелтевшие. Кирилл еле выдержал её поджатые губы, но она молчала, и он прикусил язык.

Долго её великосветская натура не вынесла деревенского убожества, мамочка выскочила во двор и сразу на улицу. Кирилл побежал за ней, мысленно ругая псину, которая могла бы и загавкать, предупредить о гостях.

На улице, на дороге, её ждал отец. Сложил руки на груди и постукивал ладонью о плечо. Он вместе с джипом находились не перед калиткой, а за деревьями, поэтому Кирилл и не увидел их с веранды, когда заходил в дом. Теперь тот воззрился на жену и отпрыска.

— Ну и вонища, — мать театрально замахала перед носом рукой. — Как в больнице. Кирилл, как ты это терпишь?

— Нормально, — буркнул он, подходя к ним. — И я отсюда не уеду! Зря прокатились!

— Нет, не зря, — осёк отец, расстёгивая вторую сверху пуговицу рубашки. — У меня из-за тебя, паршивец, столько проблем! — Последнее он прорычал, сверкая глазами. — Мне опять пришлось краснеть перед Мамоновым! Вчера… вечером… у нас был неприятный разговор. Ему звонили соседи. А его дети…

Несмотря ни на что, на душу Кирилла пролился бальзам. Он довольно ухмыльнулся.

— Его дети хотят познакомиться с братьями?

— Поулыбайся ещё! Вчера конфликт удалось разрешить. — Отец вздохнул. Наверно, ему и правда не слабо досталось. — Сегодня мы с Михаилом Васильевичем снова встречались… Мы поможем этой женщине, дадим денег на…

— Что?! — Кирилл подумал, что ослышался. Он был настроен на противостояние, вечный бой, а всё оборачивалось иначе.

— Денег дадим на операцию, — повторил отец. — Уже договорились о первичном медицинском обследовании в областной больнице, где проведут анализы, выяснят, стоит ли вообще затевать лечение.

— Конечно, стоит! — Кирилл ликовал и собирался биться за лечение до конца.

— Если врачи скажут «да», мы соберём деньги. Часть дам я, часть — Мамонов, остальное из благотворительных фондов и сбережений твоего… — Отец не обозначил Егора ни по имени, ни «любовником», ни «гомосеком». И хрен с ним. С отцом. Кирилл просто потерял дар речи от радости, рисовались радужные, фантастические перспективы, море счастья… пока его не пронзила скептическая мысль.

— Это ведь не просто так, да?

— Да, — не стал скрывать отец. — Мамонов потребует, чтобы парень подписал бумаги с отказом от претензий на родство. Уж не знаю, как он это провернёт — его дело. Он приедет сюда завтра.

— Приедет сюда? — Кирилл покрылся липким потом.

— Да. Чего ты так побледнел?

— Нет, ничего. — Кирилл взял себя в руки, продолжил, заикаясь и всё ещё в шоке. — А вы? Потребуете, чтобы я Егора бросил?

— Нет, — ответила ему мать.

Он не поверил.

— Нет? Вот просто так бабки отвалите, не пытаясь меня с пидором развести? Так не бывает! Не верю! Умысел у вас есть! — Тут до него дошло. — А! Вы надеетесь, что пока Егор за границей будет, я его разлюблю?

Родители смотрели на него. И Кирилл понял, что угадал. Что ж, не дождутся! А сейчас надо быстрее сообщить новость Егору и Андрею. Блять, а как сказать про визит Мишани?

Правда и уговоры

Разум Кирилла реактивной ракетой устремился к Егору, ноги тоже несли его туда.

— Всё, отправляйтесь домой, — приплясывая на месте, объявил он родителям и сделал жест рукой, каким обычно господа отсылали холопов. — Я здесь останусь.

Погруженный в радостно-нетерпеливые мысли, он и думать забыл о претензиях, которые собирался предъявить. О розыске и участковом, например. Сейчас вся голова была заполнена только счастьем в глазах любимого, сумасшедшими днями и ночами, последующими после окончания лечения, безумно горячим сексом, временем вдвоём, любовью.

— Кирилл, — прервал его мечты и попытки уйти отец, — через полгода ты нам «спасибо» скажешь.

— За что? За операцию? А! За то, что разлучили с Егором? Ну, это мы ещё посмотрим, скажу или не скажу. Всё, ладно, уезжайте: мне надо Егору рассказать.