Селянин (СИ) - "Altupi"

Увлёкшись философией, Калякин и не заметил, как прибыл к родительскому дому. К одной комфортабельной ячейке в общем имуществе трехсот тридцати шести собственников. Да, были времена, когда он считал деревенских аборигенов психами и не понимал, зачем Егор похоронил себя в отстойной дыре.

— Двести пятнадцать, — сказал таксист.

— Чего? — не понял Кирилл, он ещё был полностью погружён в мысли, потом до него дошло, где он и что от него хотят. — А! Да, сейчас. — Он приподнял от сиденья зад, залез в карман джинсов и протянул три купюры по сто. Таксист, ворча, отсчитал сдачу мелочью, едва ли не рублями. Монеты оттянули карман. Не сказав ни слова на прощанье, Кирилл вылез из машины.

Осмотрелся, пока такси, скрепя рессорами, уезжало, задрал голову к своему окну на четвёртом этаже — последний раз из квартиры он выбирался как раз через него. Но никто из гуляющих во дворе не помнил его подвига во имя любви, не подбегал за автографами, вообще никто не обратил на его приезд внимания. Вот так вот в большом городе — живут в одном доме, а друг друга не знают. То ли дело деревня, где слухи распространяются со скоростью света!

Кирилл ностальгировал по деревне, но возвращаться туда в отсутствие Егора не хотел. Знал, что придётся, но не горел желанием.

Он вынул смартфон из кармана, посмотрел на время — одиннадцать часов почти. Надо идти. Кирилл ещё раз задрал голову к окну и пошёл к подъезду.

Поднимаясь в лифте, он понял, что ещё чуть-чуть и круто лопухнётся. Надо было бы сначала позвонить родакам, предупредить. Вдруг матери нет дома? Вдруг ключи от машины только у отца? Кстати, посмотреть, на месте ли машина, он тоже забыл. Совсем отвык, и мысли заняты только Егором.

На площадке Кирилл остановился. Кто-то шаркнул парой этажей выше, вызвал лифт. Внизу лязгнула чья-то дверь-сейф. У непосредственных соседей шумел пылесос. Как зовут этих соседей Кирилл не знал.

Выбросив всякую пошлость из головы, Кирилл повернул ручку двери родительской квартиры. Она не подалась. Тогда он нажал на кнопку звонка, услышал приглушённый «дин-дон». А потом шаги — лёгкие и мелкие. Значит, мать дома, хорошо. Через секунду она открыла дверь. Вся безупречная, до тошноты. Уставилась на него, затем за его спину, никого лишнего типа деревенского оборванца там не нашла и отодвинулась в сторону, приглашая.

— Кирилл… Ты задержался.

— В смысле? — он нога об ногу скинул кроссовки, которые стырил с полки в день побега. Теперь они заметно истрепались, запылились, что не преминула отметить мать.

— Я ждала тебя на час раньше, — сказала она, пропустив, однако, упрёки за кроссовки, направилась в гостиную. Кирилл пошёл за ней, вспоминая музейные интерьеры, тяжёлый помпезный стиль богатых домов. Квартира давила на него. Крикливые политиканы в телевизоре раздражали.

— Ждала? — рассеянно переспросил он.

— Хватит тупить! — мать уселась в кресло, взяла со столика журнал и положила себе на колени. — Сегодня среда. В среду инвалидку…

— Галину, мам. — Кирилл развалился на диване, головой на подлокотник, достал из-под задницы пульт и переключил бесящий канал.

— Инвалидку, — упрямо повторила мать, сделала нажим на слово, — кладут на обследование. За ней будет присматривать сын. Не будешь же ты сидеть в глуши без него? Ты поедешь за ним. Вот я тебя и ждала.

— А, — протянул Кирилл. Сел, как положено, убрал пульт. — Тогда дай мне ключи от машины и квартиры, я поеду туда.

— Прямо сейчас? — в голосе матери зазвучало недовольство.

— Да, сейчас. Хочу убраться перед приходом Егора, продуктов ему купить.

— Так, что это значит? — мать выпрямила спину, вытянула шею, будто жердь проглотила, уперла кулаки в мягкое сиденье кресла. Глянцевый журнал соскользнул с коленей и спланировал на пол.

— Ничего не значит. Егор будет жить в моей квартире. Что тут непонятного?

— Нет.

— Да.

Они скрестили взгляды. В гляделках мать всегда была как тяжёлая артиллерия, но в этот раз Кирилл чувствовал, что не имеет права на поражение. Он применил все свои упорство и беспринципность, с которыми задирал слабых и безвольных. Теперь направил их в благое русло, на сильного, но неправого противника. И удача пошла ему в руки.

— Кирилл, что скажут люди? — мать откинулась на спинку кресла, будто не заметила, что победа досталась сыночку. — Ты не можешь привести домой парня!

— Люди? — Калякин расхохотался. — Какие люди? Уже давно никто друг друга не знает! Я не знаю вообще, кто в том доме живёт!

— Они тебя знают! И отца! Отца все знают!

— Да мне похеру на отца! И на этих людей! Пошли все в жопу! — Кирилл встал. — Короче, давай ключи и не ссы… не бойся, то есть, я с Егором там жить не буду, я уеду к Андрюхе в деревню.

— Зачем? — В вопросе из одного слова сверкали миллионы молний.

— Помогать, конечно! Что я, пацана в одиночестве на хозяйстве оставлю?

— Ты с матерью, как с дурой, не говори!

Кирилл стиснул зубы, рыкнул. Как она его достала! Он перевёл дух, встряхнул волосами.

— Хорошо! Буду как с умной! Я не понимаю, что ты кипешуешь? Какая тебе разница, что Егор у меня поживёт? Я же у него живу! Ничего с квартирой не случится. В конце концов, это моя квартира. А вы с отцом потерпите малость. Вот уедет Егор за границу… Сами, короче, говорили…

— Ты про него забудешь раз и навсегда? — в лоб спросила мать.

Кирилл запнулся. Покачался с пятки на носок. Но пауза затягивалась, и его мысли становились очевидными даже при молчании. Но ответ пришёл сам собой:

— Ну, туда за ним точно не поеду.

Он прошёл по комнате, встал к окну в нескольких сантиметрах от дизайнерской шторы. По ту сторону стекла жарило солнце, ветер качал желтеющие листья берез и провода. В доме напротив по кирпичной кладке бежала трещина — может, она и не опасна.

Мать вот не задержалась со следующим изумительным вопросом:

— Тебе он ещё не надоел?

— Почему Егор мне должен надоесть? — Кирилл сунул руки в карманы и повернулся к ней лицом. — Я люблю его, разве я не говорил?

С матерью чуть удар не случился. Она схватилась за сердце, за голову, начала всхлипывать, будто дышать разучилась. Впрочем, это была отработанная тактика. Кирилл на неё ещё с детства перестал вестись. Не было мать жаль нисколечко: не уважала она других людей, своих близких, думала всё время о каких-то других «людях». Это горько, но терпимо.

— Ма, хорош дурака валять, дай мне ключи, да я поеду. Пару недель там Егор поживёт и всё. А вы не вздумайте туда ходить и контролировать. Я буду паинькой, я обещаю.

Елена Петровна выдержала паузу, пытаясь бороться за своё главенство. Однако преимущество она растеряла ещё в предыдущем раунде. Теперь ей осталось только встать и выполнить просьбу, очень смахивающую на приказ. Она медленно, не признавая поражения, с гипертрофированным чувством собственного достоинства подошла к горке, открыла дверцу. Кирилл со своего места увидел, что ключи лежат на стеклянной полке между шкатулочек, коробочек, футлярчиков, в которых хранились недорогие драгоценности и дорогая бижутерия. Мать взяла их оттуда, кинула через полкомнаты. Связку ключей от квартиры он поймал, а вот ключ с брелоком от машины проскочили мимо и шмякнулись на паркет.

— Ну аккуратней же! — закричал Кирилл, поднимая. Опасался, как бы брелок не заклинил. Запихнул всё в и так огромные карманы. Ключи звякнули о монеты. — Ладно, я погнал. Вечером в деревню. Отцу привет.

— Ты не вернёшься? — выпучила глаза мать.

— А чего возвращаться-то? На тебя я посмотрел, отцу привета хватит. Звоните. — говоря это, Кирилл направлялся в прихожую, пока не останавливали. Не включил там света, в полумраке принялся за надевание кроссовок, присел, завязывая шнурки, на корточки — всё это позволяло не смотреть на мать и её кислые возмущённые мины. Он обувался так быстро, как только мог.

— Кирилл, ты поступаешь неправильно…

— Правильно, ма, правильно. Я помогаю Егору, ему больше некому помочь. Послушайте, оставьте его в покое, дайте ему уехать, а потом посмотрим. Не мешайте нам сейчас, пожалуйста. Будьте людьми. — Калякин встал в полный рост, одёрнул футболку и заглянул родительнице в глаза. Он был намного выше неё. — Ма, я прошу, дайте Егору с Галиной спокойно уехать на лечение, а потом… потом я сяду дома, хотите, даже здесь, под вашим присмотром, а не у себя.