Магия найденных вещей - Доусон Мэдди

– Ты же не сердишься, да? – спрашивает он.

Я вздыхаю и говорю, что не сержусь. Потому что какой смысл сердится? Джад – мой лучший друг. И если еще на прошлой неделе я на него не сердилась, когда он пил пиво после работы, то с чего бы мне сердиться сейчас? Только из-за мелочи, которая называется брак?

Мистер Свонки считает, что если мне хочется романтики, то, наверное, надо в стотысячный раз пересмотреть «Неспящих в Сиэтле», что я и делаю. На всякий случай, если Джад все же зайдет ко мне после пива с Мерсером, я принимаю горячую ванну с пеной и привожу себя в порядок.

На случай, если сегодня у нас с ним произойдет первый раз.

Глава восьмая

Через год после свадьбы папы и Мэгги, когда мне было шесть лет, умерла наша кошка Мама Киса. Она была самой обыкновенной уличной кошкой – не особенно дружелюбной и уж точно не домашней питомицей, у нее даже не было настоящего имени. Когда в тот летний день я нашла ее мертвую за сараем, рядом с кустом малины, когда я увидела ее, такую тихую и неподвижную, и зеленоватые мухи кружили над ее тусклым мехом, я просто села рядом на землю и уставилась на нее.

Все цветы распустились, солнце ярко светило, ветерок трепал мои волосы. Мне казалось, я слышу все, о чем говорит небо. Пели птицы, Мэгги звала меня на обед. У кукурузного поля гудел трактор, высоко в небе пролетел самолет, оставляя за собой длинный белый след.

А я просто сидела и смотрела на мертвую Маму Кису.

Небо сказало: «Твоя мама тоже умерла. Ты сама знаешь, девочка».

– Банни сказала, что моя мама не умерла, – произнесла я вслух.

Муха уселась на живот Мамы Кисы и поползла к ее рту. Муха сказала: «Банни просто не знает. Если твоя мама не умерла, то почему она не приезжает с тобой повидаться?»

Белый след от самолета прошептал, растворяясь в синеве неба: «Будь мама жива, она бы тебе позвонила. Обязательно позвонила бы, ты сама знаешь. Она обещала приехать и забрать вас с Хендриксом к себе».

Я сидела там очень долго. Мэгги звала и звала. Я легла на траву рядом с Мамой Кисой и сказала ей, что мне очень обидно, что она всегда убегала, когда я пыталась ее погладить, и что я любила ее котят. А потом я расплакалась.

И вот тогда-то меня нашла Банни.

– Вот ты где! – удивилась она. – Не лежи на земле. Мэгги тебя обыскалась. Ты не слышала, как она тебя звала? Ой, ты плачешь? Что случилось, малышка?

Я не могла открыть правду и поэтому сказала, что плачу по Маме Кисе. Банни ответила, что это нормально. Она крепко обняла меня и отвела в дом, а чуть позже, уже ближе к вечеру, мы похоронили Маму Кису в саду, и Банни говорила о ней много добрых, хороших слов. И я тоже, и Мэгги. Но когда мы забросали ее землей, у меня разболелся живот, и я промучилась целую ночь, не сомкнув глаз до утра.

Я подумала, что именно так и болят животы у маленьких девочек, чьи мамы умерли.

Еще несколько дней все было ужасно. Я подралась с Хендриксом, и в наказание мне было велено идти к себе в комнату и сидеть там. Я разбросала по полу четыре набора пазлов, и мне опять было велено идти к себе в комнату. Я отказалась собирать яйца в курятнике, и меня вновь наказали. Каждый вечер мне приносили ужин в мою комнату, но я не ела ни крошки – выбрасывала в окно всю еду, так что она доставалась дворовым собакам.

Наконец Банни отвела меня к себе в дом и спросила:

– Что с тобой происходит?

И я все ей выложила:

– Мама умерла и поэтому не приезжает со мной повидаться.

К моему изумлению, Банни не стала меня убеждать, что моя мама жива и с ней все хорошо, как было в прошлом году. Вместо этого она сказала:

– Мы все исправим, малышка.

Она прищурилась, поджав губы, как бывало всегда, когда она крепко задумывалась.

И уже на следующей неделе бабушка сообщила всем домашним, что мы с ней собираемся навестить ее сестру Альфреду, которая живет в Пенсильвании и которой нужна компания в доме престарелых. Хендрикс не мог поехать с нами, потому что по их правилам для пациентов разрешены посещения только с одним ребенком за раз. Вводить нас по очереди не получится – там некому присматривать за детьми, а оставить ребенка в гостинице одного – это уж точно не вариант.

В следующую субботу – это был особенно жаркий июльский день – мы сели в машину и ехали долго-долго. А потом, за многие мили от дома, Банни сказала:

– Слушай. Мы не поедем к моей сестре. Мы поедем в Вудсток и будем искать твою маму. Это наш с тобой секрет, и мы никому ничего не расскажем.

Я думала, что я просто взорвусь; схватила Банни за руку, так что автомобиль вильнул на дороге. Я смеялась, стучала ногами о приборную доску, мне хотелось выскочить из машины, бегать по кругу и кричать от восторга.

У нас была карта автомобильных дорог, с которой бабушка периодически сверялась. Я буквально сходила с ума от волнения, подпрыгивала на сиденье и пела все песни, которые знала. Наконец Банни сказала, что, может, мне стоило бы успокоиться и попробовать подремать. Я смотрела в окно на проплывавшие мимо поля, потом на горы – когда мы свернули на трассу. Потом я опять пела.

Когда мы остановились пообедать и съесть мороженое, Банни прочистила горло и предупредила, что моя мама может быть не такой, какой я ее помню. Прошло много времени, и она не смогла до нее дозвониться, чтобы сообщить о нашем приезде.

– Все будет хорошо. – Я вытерла липкие руки о блузку, поднялась из-за стола и, чтобы не видеть встревоженного лица Банни, принялась кружиться на месте. В начале поездки бабушка была такой счастливой, но чем ближе мы подъезжали к Вудстоку, где жила мама, тем сильнее она беспокоилась.

«Мама, конечно же, будет рада меня увидеть», – я повторила эти слова тысячу раз, чтобы бабушке не было страшно.

Когда мы подъехали к нашему старому дому, я сразу выскочила из машины и бросилась к двери, хотя мы с Банни заранее все обсудили. Что подойдем ко входу вместе, вежливо постучим и посмотрим, кто нам откроет, – ведь мы не знаем, кто теперь там живет.

Мне открыла мама. Моя мама! Я увидела ее и расплакалась. Я вдруг почувствовала себя воздушным шариком, из которого разом выпустили весь воздух. Мама подошла к старой сетчатой двери с порванной сеткой, открыла ее, увидела меня, и ее лицо засветилось, как луна в полнолуние. Вокруг нее плясал вихрь красок. На ней была голубая рубашка, расшитая блестками, и старые джинсовые шорты, украшенные яркой вышивкой. Она не сказала ни слова, просто взяла меня на руки и прижала к себе, и мы стояли так долго-долго, пока мне не стало казаться, что я сейчас задохнусь. От нее пахло точно так же, как раньше. Чем-то сладким, землей и душистым мылом.

Где-то в доме играла музыка, слышались голоса. Мама прижала меня к себе и прошептала мое имя.

– Тенадж, – сказала Банни у меня за спиной. – Милая, я так рада тебя видеть!

Мама опустила меня, но я вцепилась в нее, обнимая за талию двумя руками. Вместе мы шагнули к Банни, и они с мамой обнялись. Банни поставила на крыльцо большую дорожную сумку, и мы все втроем просто стояли, прижимаясь друг к другу, – как одно существо с шестью ногами и шестью руками.

– Вы посмотрите на мою девочку! – сказала мама. – Бог ты мой! Ты такая большая! – Она вдруг изменилась в лице и испуганно взглянула на Банни. – А где мой Хендрикс?

– Он дома, милая. С ним все хорошо, – ответила Банни. – На этот раз я привезла только Фронси. Она так хотела тебя увидеть, и я подумала, что мы можем устроить тайный визит.

– Хендрикс всем все расскажет, – объяснила я. – Он совсем не умеет хранить секреты.

– Правда? – спросила мама. Как будто что-то щелкало у меня в голове, возвращая воспоминания, когда я видела и узнавала знакомые вещи. Какие яркие краски! У мамы всегда для всего был свой цвет. Стены разного цвета создавали определенное настроение: желтое, оранжевое или синее. Фиолетовый диван. Красный письменный стол. Ковер с большими кругами разных оттенков зеленого. В мамином доме у меня было чувство, что я очутилась в коробке с цветными мелками, – это было совсем не похоже на дом папы и Мэгги, где у каждой стены стояли массивные коричневые комоды, столы и книжные шкафы, такие темные и тяжелые, что казалось, будто они съедают весь свет и могут съесть и тебя.