Магия найденных вещей - Доусон Мэдди

Но потом я поняла, что все это время мы ждали вовсе не маму, а Мэгги. И вот теперь ожидание завершилось. Когда к нам приходила Мэгги, папа много улыбался, зачесывал волосы назад. Иногда мы танцевали в гостиной, и папа дурачился, брал нас с Хендриксом на руки и кружил. Я все еще очень скучала по маме, но в то же время мне даже нравилось, каким становился папа, когда рядом Мэгги. Совсем не похожим на человека, у которого постоянно болит живот.

И вот однажды они усадили нас с Хендриксом за стол и сообщили, что собираются пожениться. Все радостно улыбались. Мэгги обняла нас, а папа сказал, что свадьба будет в саду. Мэгги пообещала, что по случаю торжества нам сошьют праздничные наряды. Хендрикс совсем не хотел наряжаться, а я хотела. Я заявила, что мне нужно розовое платье с блестками, кружевами и пышной юбкой, – видела такое по телевизору. Мэгги заверила, что раздобудет мне именно такое платье и купит к нему белые лакированные туфельки. Конечно же, я хотела.

В день свадьбы было жарко и солнечно, собралось много гостей, стол ломился от угощения. Мы с Хендриксом исполнили танец цыплят – все смеялись, хлопали нам и говорили, как хорошо, что у нас появилась новая мама.

Наверное, именно в этот момент я осознала, что сейчас произошло. Я только что весело танцевала, изображая цыпленка, и вдруг мне сказали, что Мэгги стала моей новой мамой. Меня одолело странное чувство тревоги: как будто я уже никогда не вернусь к прежней жизни, не вернусь туда, где мне положено быть.

Мэгги была худой и высокой, с острыми коленками и локтями, и сидеть у нее на руках было всегда неудобно. Она не переставая работала, хлопотала по дому, вечно куда-то спешила: стирала белье, развешивала его во дворе, собирала яйца в курятнике, сажала цветы, продавала фермерские товары в киоске, готовила завтраки, обеды и ужины, подметала полы во всех комнатах, вытирала пыль, накрывала на стол, мыла посуду, купала нас с Хендриксом в ванне. У нее были сильные, крепкие руки и решительное лицо человека, всерьез занятого делом. Столько всего нужно сделать! Она напевала во время работы, и звук ее голоса напоминал мне пчелиное гудение. А пчел я не любила.

– В нашем доме все будет чисто и аккуратно, – сказала нам Мэгги. – Мы наведем здесь порядок.

Так оно и повелось. Мы только и делали, что наводили порядок.

И даже если мы видели на земле перышко, камушек или красивое стеклышко, мы их не поднимали. Потому что некому было сказать: «Ух ты! Просто восторг!»

Некому было превратить эти находки в произведения искусства.

Здесь никто не собирал с земли всякие интересные штуки, потому что они были грязными. Они были мусором.

Осенью, когда Мэгги повела нас в детский сад, она сказала тетеньке-администратору, что нас зовут Фрэнсис и Генри.

– Эти имена лучше, чем ваши, потому что людям они знакомы, – объяснила она нам. – С именами Фрэнсис и Генри вы быстрее впишитесь в коллектив. Вы же хотите, чтобы вас приняли хорошо, правда?

В подтверждение своих слов она купила нам маленькие игрушечные номерные знаки для велосипедов.

– Вот видите? В магазине даже нет табличек с вашими именами.

Однажды я поинтересовалась у Банни, не умерла ли моя мама, и та сказала, что нет.

– Тогда отвези меня к ней, – попросила я.

Она как-то странно притихла, как будто хотела ответить «да», но вместо этого проговорила преувеличенно бодрым, даже каким-то безумным голосом:

– У меня есть хорошая мысль. Может быть, ты нарисуешь для мамы рисунок?

Мне ее предложение не понравилось.

– Как моя мама увидит рисунок, если она далеко?

Я даже немного удивилась, что Банни такая глупая.

– Ты можешь смотреть на рисунок сама и каждый раз вспоминать, как сильно ты любишь маму.

– Нет, – терпеливо возразила я. Я уже поняла, что бабушке надо все объяснять. Она вообще ничего не знала. Я надолго задумалась, а потом сказала: – Но знаешь, что будет лучше? Я сделаю волшебную трубу: буду в нее говорить, и мама сразу меня услышит. И я смогу ей рассказывать все-все-все.

Банни рассмеялась и пожала плечами.

– Конечно, сделай.

Мы с ней смастерили волшебную трубу из втулки от туалетной бумаги, я украсила ее наклейками со звездами, которые нашлись у бабушки в кухонном ящике, написала на трубе свое имя и попросила Банни добавить имя мамы: «Тенадж». И еще я нарисовала сердечки, и фиолетовые цветы, и большую желтую звезду.

– Я буду говорить прямо в эту звезду, – объяснила я бабушке. – И мама меня услышит.

– Хорошо, – сказала она. – По-моему, это очень хорошая идея.

– Потому что это настоящее волшебство, – улыбнулась я.

После этого я почти каждый день пряталась под кроватью и подолгу разговаривала с мамой. Я все ей рассказывала: что у нас с Хендриксом все хорошо, что мы ее любим, что ей надо скорее приехать и забрать нас к себе. Может быть, она приедет тайком посреди ночи, а мы незаметно выйдем к ней, и она увезет нас обратно, к себе домой. Мы будем снова печь хлеб и щедро намазывать его маслом, как я делала раньше, и мама будет смеяться и говорить мне, что я лучший на свете мазальщик масла на хлеб, потому что я знаю, что масла должно быть много. А потом мы с ней сядем делать ожерелья из камушков и стекляшек.

Я ждала… Иногда по ночам мимо фермы проезжали машины, я слышала доносившийся издалека гул их моторов – но мама так и не вернулась за мной.

Глава седьмая

В воскресенье, ровно в четыре часа дня мы с Джадом подходим к подъезду бруклинского дома наших друзей, Сары и Рассела, и разглядываем вокруг все так, как разглядывают Бруклин жители Манхэттена: как будто нас занесло в место, где умирают мечты.

Здесь даже дышится по-другому. Вокруг столько зелени. Ощущается острая нехватка выхлопных газов. Не слышно сирен и визга тормозов. По тротуарам степенно шагают семейства с колясками, дети постарше едут рядом с родителями на самокатах.

– Мы тоже поселимся в Бруклине, когда решим завести детей? – спрашивает меня Джад. – В смысле, это приятный, зеленый район… но на метро до Манхэттена все же далековато.

– Видимо, это правило, – говорю я ему. – Ты живешь в Манхэттене, пока не решишь завести потомство, а потом обязан переехать либо в Бруклин, либо в Нью-Джерси. Но мы будем сопротивляться. У нас неплохие квартиры, просто надо решить, в какой остаться.

– Всегда готовы нарушить правила! – улыбается он. – Вот за что я нас люблю.

Я немного тоскую по тем временам, когда все наши друзья жили в Манхэттене. Пока часть нашей компании не перебралась в Нью-Джерси, нас было восемь человек, четыре пары, и мы собирались все вместе не реже двух раз в месяц: ходили на авангардные бродвейские постановки, посещали крафтовые пивоварни в Ред-Хуке, ездили на полуостров Рокавей, где загорали и ели мексиканскую еду на пляже. Однажды мы всей компанией съездили к Ниагарскому водопаду. Это было чудесно, но еще и чертовски неловко, как я теперь понимаю. Все остальные были влюблены и только и делали, что искали, где бы уединиться, чтобы заняться горячим сексом, и лишь мы с Джадом были просто друзьями. Парочки расходились по своим номерам, а мы с Джадом сидели в баре, пили мартини и смотрели спортивные матчи.

Он нажимает на домофоне «3B» и шепотом говорит мне:

– Сейчас мы отпразднуем появление нового человека. Будем надеяться, что Рассел и Сара еще не поубивали друг друга.

– Когда я с ней говорила в последний раз, все к тому и шло. Рассел – противник пустышек и одноразовых подгузников.

– И он говорит, что она на него постоянно орет, – добавляет Джад.

– Я не уверена, что Рассела можно хоть как-нибудь окультурить.

– Мы с тобой справимся лучше. – Джад улыбается, но даже не пытается меня поцеловать. Меня это не то чтобы задевает, но, когда человек говорит подобное, ожидаешь, что он чмокнет тебя хотя бы в лоб.

Нам открывают входную дверь, и мы поднимаемся на третий этаж. Судя по количеству колясок и детских автомобильных кресел на лестничных площадках – и по звукам, доносящимся из квартир, – бруклинцы размножаются и плодятся весьма активно.