Селянин (СИ) - "Altupi"

Но себя Кирилл к быстро отходчивым не причислял. К Паше у него имелись особые счёты.

— Ты окно нам разбил, — предъявил он, — и дружков-дебилов на нас натравил.

— Ой, ну, Кирюх… Ну не начинай! По пьяни всё это было! На трезвую я бы ни-ни!..

— Да мне по хую, Паш. Уёбок — вот кто ты. Говори, что надо, а то я дальше в игнор отправлюсь: нет желания с тобой базарить.

— Ну… ну… ну… — Пашка запрыгал перед ним, схватил за рукав, будто задерживая на месте. Преданно заглядывал в глаза. — Ну, извини, блять, Кирюх. Извини дурака. Ты ведь мне как брат! И Егорка… ну, помнишь, я к нему нормально относился, когда ты его обсирал?

Кирилл стиснул зубы. Эти воспоминания он мечтал выжечь из своего мозга.

— Я слышал, он мать в Израиль повёз? — продолжил Машнов. — Ты сейчас один… Скучаешь по нему, наверно?

— Чего тебе надо? — отрывисто, сжав кулаки, процедил Кирилл. Он замёрз и устал от этого разговора. Жвачка потеряла вкус и клеилась к зубам, как сопли. Люди на территории иссякли, в окнах зажёгся свет.

— Пойдём в клубешник? — сразу переключился Машнов. Глазки у него сделались просительные-просительные. — В «Облаках» сегодня вечеринку мутят крутую. Посидим, выпьем… за понимание, а? Мне правда тебя не хватает. Вот тебе, блять, крест! — Он быстро и неумело перекрестился. — Обещаю даже заплатить за тебя.

— Я сам за себя заплачу, — буркнул Кирилл, чувствуя, что даёт слабину. Внутренний голос тут же подсказал оправдания: слишком сильно эмоционально перенапрягся в последний месяц, нужна разрядка, отдохновение, алкоголь до полного отрубона, танцы до упаду, в общем, надо развеяться и выпустить пар.

— Отлично! — просиял Пашка, который, вероятно, и рассчитывал не платить. — Значит, идём?

— Идём, — со вздохом подтвердил Кирилл. Будто себя уговаривал.

— Замётано! Узнаю братуху! Дай пять! — Пашка выставил ладонь.

— Иди в жопу, — огрызнулся Калякин.

— Ну и ладно, — не расстроился Машнов, убрал ладонь. — В девять я за тобой зайду. Не опаздывай — не барышня. Или ты теперь барышня? Какие там у вас с Егоркой роли?— Говорил он беззлобно, по-дружески подтрунивал и только это его спасло. Кирилл снова послал его в пешее эротическое путешествие. Не заметил, как перестал хмуриться и засмеялся. Возвращение приятеля с извинениями пролило бальзам на самолюбие.

Они разошлись по сторонам. Пашка потопал ещё к каким-то корешам, Кирилл сел в машину и поехал домой. Он не видел ничего зазорного в том, чтобы сходить в клуб и оторваться. В конце концов, он не праздновать собрался, а напиться с горя. Чтобы забыться и выплакать потом на плече у друга свои нервы. Он каждое утро думает, что сорвётся, и вот время пришло. Невыносимо дольше сидеть в четырёх стенах одному, тупо пялиться в телевизор, в ноутбук, злиться, рефлексировать, проклинать, молить бога, разговаривать с Егором в мыслях.

Всего один раз. Для разрядки. Вдвоём. Целомудренно.

Потом снова закроется в раковине и будет смиренно ждать окончания госпитализации.

Приехав, Кирилл поел всухомятку, лёг перед телевизором, включил боевик, закутался в одеяло. Дома было холоднее, чем на улице, центральное отопление ещё не работало, греться в родительской квартире с индивидуалкой гордо отказался.

В половине пятого позвонила мать. Кирилл поговорил с ней об учёбе и питании. Сквозь зубы, сухо, но недавно начал отвечать на вопросы: деньги кончались, а кроме родителей, пополнить его бюджет некому. Они восприняли возвращение к нему дара речи, как хороший знак и подвижку к исправлению.

— Вечером с Пашей идём в клуб, не разыскивай меня, — предупредил он.

— Не будем, — уверила мать. — Идите. Молодцы!

Теперь она согласна на Пашку, втянувшего сына в историю с коноплёй, на всю компанию алкашей, которых раньше гоняла из квартиры. Не согласна только на умницу Егора, который благотворно влияет на разгильдяя и тунеядца. Лучше спившийся несчастный натурал, чем счастливый и довольный гей. Л — логика.

Кирилл кинул смартфон на подушку и снова погрузился в грёзы. День, когда Егор и мама Галя вернутся домой, он прокрутил в голове уже три тысячи раз. Боялся, что наткнётся на отчуждение. Потом, когда-нибудь, восстановившись в институте и обретя новую любовь, Егор будет рассказывать, что его предали дважды.

Нет, после двойного предательства Егор замкнётся и не захочет новой любви.

Кирилл его никому и не отдаст. Ни за что. Будет ночевать под его калиткой, ползать на коленях, умолять. И ни за что не попрекнёт деньгами, которые надыбал на операцию.

Звякнул телефон, оповещая о входящем сообщении. Пополнение счёта банковской карты на десять тысяч. Предки на радостях спонсировали его гулянку. Кирилл не удивился.

Пашка пришёл ровно в девять, словно стоял с секундомером у двери и ждал момента вдавить кнопку звонка. Он был при полном параде, в своём лучшем белом вязаном свитере, но всё в той же тоненькой курточке, в которой только мёрзнуть от холода в стремленьи подхватить скарлатину. Кирилл оделся демократичнее — мятые джинсы, байковая клетчатая рубаха, демисезонная куртка, утеплённая бейсболка. Машнов оглядел его скептически, но резюмировал, что по сельской местности сойдёт.

Они поймали такси, доехали до «Облаков», заплатили по полштуки за вход. Столик им достался средненький, у стены, но в бойком месте. Музыка грохотала, светомузыка била в глаза, полуголые девочки сновали туда-сюда, на них невозможно было не обращать внимания. За девочками ходили парни, пытались клеить. Знакомых, которые могли бы нагло вторгнуться в их дуэт, не наблюдалось.

Кирилл пил. Пашка щедро потчевал водкой. Из закуси имелся овощной салат, фрукты и апельсиновый сок. Есть не хотелось — только пить. Много.

— Меня обложили, Пахан, со всех сторон обложили, — с пьяными слезами в голосе пожаловался Кирилл. Собираясь на встречу, он запретил себе затрагивать тему Егора и родительского ультиматума, но алкоголь развязал язык, душа требовала поплакаться в жилетку, причём сочно, с подробностями. Отвыкший от крепких спиртных напитков организм быстро напитался отравой, потеря связи с реальностью становилась явственнее с каждой минутой, Кирилл за ней не следил.

— Вообще-то я их понимаю, — сказал Пашка. Он активно закусывал и был трезвее, хотя не сильно превосходил в ясности ума. — Я вот тоже не хочу созерцать тебя пидорасом, вот хочешь обижайся, хочешь нет. Можешь, мне даже в рожу дать, но я скажу тебе, Кирюха, честно: мне ты нужен гетеросексуалистом. Мне же надо с кем-то баб снимать?

— Никаких баб! — Кирилл решительно поднял руку и покачал указательным пальцем… двумя указательными пальцами. — Я Егору не изменяю. Я люблю его. Ты знаешь, Пашка, что такое любовь? Ты любил хоть одну тёлку? Хоть одну самую сисястую любил?

— О, сопли развёл… Ты мне это кончай! Я в это дерьмо вляпываться не планирую лет до тридцати пяти… или сорока пяти. Только трахать, чпокать и ебать. И никакой любви. Давай выпьем за баб, которые нам давали. Пусть продолжают в том же духе.

Они чокнулись и выпили. Кирилл не почувствовал вкуса водки. Не чувствовал и своего тела, еле-еле управлял руками, ногами и разумом. В желудке плескалось тепло.

— Знаешь, какой он замечательный? Ты видел, какие у него глаза? Чёрные! Как два озера ночью! В них можно утонуть… Блять, я тебе реально это говорю… я тонул в них. Смотрел в них и тонул… А какие руки, какое тело… ты видел? Божественное! А член? Ты видел его член? Сказка, а не член…

— Кирюх, будешь так расписывать, пойду и влюблюсь в него.

— А вот тогда я тебя убью. Чесслово, — заплетающимся языком пообещал Кирилл, поморгал, прогоняя мутную пелену перед глазами. Из-за этой грёбаной пелены он не мог видеть Пашку, Пашка расплывался светлым пятном в разноцветной мерцающей кутерьме и никак не собирался обратно в человека.

— Я тогда тебе во сне являться буду, — пригрозил Машнов, налил ещё. — Вот посмотри туда. — Он ткнул пальцем в сторону мерцающего танцпола. — Видишь тёлок?

Кирилл напряг зрение: светлые, тёмные пятна, руки, ноги, кони, люди.