Селянин (СИ) - "Altupi"

— Вижу, — преувеличил, чтобы не казаться лохом, он. На всякий случай раскрыл глаза шире.

— Какая нравится?

— Никакая, — честно признался Кирилл, не понимая, как может нравиться то, чего он не видит.

— И Настюха не нравится? — удивился Пашка. — У неё дойки пятого размера, ты ей между них пихал. В какие дырки ты ей только не пихал. — Машнов захихикал.

Кирилл что-то такое вспоминал… в памяти, разгребая коричневые какашки, копались муравьи… тьфу, блять!

— А вон, смотри, новенькая, — продолжил, не обращая на него внимания, Пашка. — Чего-то я её раньше здесь не видел… может, приехала откуда, в универ поступила… Мелкая, но тоже ничего… Попка ладненькая… Не нравится? Я бы сам ей засадил между булочек. Эй, ты чего, Кирюх? — Пашка потормошил его за рукав. — Тебе хуёво? Поблевать?

Кирилл повернул голову, как флюгер, на голос. Попытался увидеть Пашку. Взмахнул рукой, убирая его клешни. Нормально он себя чувствовал… зашибись просто, не надо считать его слабаком…

— Мне зашибись, — сквозь судороги пищевода, выдавил он. — Наливай.

Что-то радостно хрюкнуло, потом зазвенели стаканы, забулькало. В пальцы втиснулось стекло.

— Ты молоток, Кира! Молоток! Пей давай, пока не остыла. Нравится?

— Нравится…

— А девка нравится? Ну, где твоё мужское «я»?

— Нравит…

Пелена. Голоса. Звуки. Пелена. Звуки. Пелена. Пелена. Пелена.

89

Мучила жажда. Желудок настойчиво требовал воды. Будто он весь иссох и сморщился складками, как кленовый лист под палящими лучами. Только вода могла спасти его. Хотя бы один глоток живительной влаги. Нет, не глоток, а целое море. Море воды. Минеральной. Солёной. Рассола. Какое вкусное слово — рассол. Помидорный. Или хотя бы вода, обычная, из-под крана, с привкусом хлорки.

Воды. Дайте кто-нибудь воды.

Кирилл пошевелился, понимая, что спит… вернее, больше не спит.

Во рту гадко пахло. Он не чувствовал запаха, но знал — пахнет отвратительно, как из помойки. А ещё — что рот сухой, как и пищевод, и желудок. И голова кружится, вращается вертолётом. За хером было вчера столько пить без закуски?

Вчера… точно — вчера.

А где он сегодня?

Кирилл попытался открыть глаза, но веки налились… свинцом? Нет, ртутью. Открыть он не смог.

Под затылком — высокая подушка, под спиной — мягкий матрас. Сверху засунут между ног клок одеяла. Неудобный, падла: свернул набок член и прищемил яйцо.

Кирилл дотянулся рукой, поправил.

Кровать. Хорошо. Чья?

Так. Тишина. Приглушённые… стеклопакетами?.. звуки — раздражающие детские вопли, скрип качелей, тарахтенье моторов, стук каблуков по асфальту, лязганье чего-то металлического. Заебали, успокойтесь… Замолкните — голова раскалывается.

Тихое сопенье рядом. Пашка-козёл?

Нет — Пашка после пьянки храпит и брыкается, бормочет что-то во сне, отбивается от чертей и белочек, а это сопенье совсем тихое, мерное, тоненькое… Женское?

Кирилл подпрыгнул, сел. Сразу прошла головная боль и прекратила мучить жажда. Взамен глухо забухало сердце и кровь застучала в висках.

Рядом с ним на кровати, свернувшись креветкой, лежала голая тёлка. Миниатюрная, точёная. Лица почти не видно из-за упавших на него длинных прямых русых волос, практически не спутанных. Торчал лишь один закрытый глаз, остренький кончик носа и круглый подбородок. Щека приплюснута подушкой. Согнутая рука закрывала медленно вздымающуюся грудь, не очень-то выдающуюся, размера второго-третьего. Из-за позы худые ноги были чуть раздвинуты, между ними…

Хватит!

Кирилл чуть не заорал. Ужас обуял его. Волосы встали дыбом, прошиб пот. Он быстро откинул одеяло с себя, надеясь, что на нём внезапно окажутся трусы, ватные штаны и, желательно, чугунный пояс верности. Ещё когда поправлял член, он убедился, что без белья, но всё равно надо было увидеть это своими глазами, будто только так он готов поверить…

Кирилл метнул взгляд на пах, и паника достигла предела: член стоял! Да, блять!

Это утренний стояк! Всего лишь утренний стояк! Он не возбудился на голую бабу!

Он не трахал её! Не прикасался! Он не изменял Егору!

Кирилл рывком, будто надеясь убежать из самого страшного кошмара, свесил ноги на пол, подался вперёд, вставая, но… ступня попала на что-то склизкое, противное, как банановая кожура, проехалась по нему. Калякин опустил голову и чуть не разрыдался: презерватив! У кровати… у его собственной кровати, в его квартире — он только что это осознал… валялся свёрнутый соплёй гондон, розоватый, с пупырышками, а в нём, раздавленная его ногой, растеклась мерзкая тухлая молофья.

Это пиздец. Пиздец всему.

Немного мести

Кирилл измученно застонал. Захныкал. Заплакал. Заорал. Бессвязное «А-аа!» разнеслось по комнате и разбилось о стены. Вскочив, он пнул презерватив, мечтая зашвырнуть его, как мяч, пробить стекло, на головы визгливым детям, но тонкая плёнка не объёмная сфера, подцепить с психа не удалось, и лишь пятка проехалась на скользкой резинке по гладкому ламинатному полу.

— Сука! — сжимая кулаки, сгибаясь пополам, заорал он сквозь зубы. Потом осел на пол рядом с гандоном и лужицей вытекшей спермы, прислонился спиной к кровати, подпёр лоб ладонями.

Тёлка на кровати зашевелилась.

— Потише можно? — выпяченными со сна губами почти неразборчиво пробормотала она. — Я же спать хочу…

Кирилл повернул голову, чтобы увидеть, как тёлка распрямилась из позы креветки, почесала живот, подмяла под щёку подушку, затем стянула под бок одеяло и перекинула через образовавшийся бугор стройную ногу с розовым лаком на ногтях. И всё это, не открывая глаз и продолжая спать. Первым и казавшимся единственно правильным порывом было схватить её за ногу и вышвырнуть из своей квартиры, пусть бы летела туда, откуда пришла, но сил подняться, сил воевать не осталось. Жажда иссушала, головная боль давила на череп, а силы, которые ещё оставались, он потратил на бессмысленный выплеск эмоций. Хотя, возможно, смысл был — выпустил пар и вернул способность к трезвому мышлению. Главное, не пороть горячку, логически рассуждать, как это всегда делал Егор.

Кирилл внимательнее посмотрел на девушку. Глаза сразу сдавило болью, но он постарался не отводить их. Смог бы переспать с этой шлюшкой? Сейчас нет, а в прежние времена — да запросто! Не толстуха, не уродина, жопа, сиськи на месте, доступная, в рот возьмёт без приглашения, мозги ебать заморочками про вечную любовь не будет — чего ещё пацану надо? Он таких пачками в свою постель таскал и каждую не по одному разу.

Второй вопрос, посложнее — мог ли он сегодня ночью чпокнуть её? Кирилл попытался вспомнить, но не получилось. Насчёт вчерашнего в голове была пустота. Пелена. Последнее, что он помнил, это как к ним подсаживался народ, Никитос вроде с ними был. Они базарили, мирились, братались, пили. Откуда взялись девки и конкретно эта тёлка точно не помнил. Однако своё состояние хорошо представлял — крайне упитое уже на середину вечера. До провалов в памяти. Как он вообще домой попал?

Глаза всё глядели и глядели на спящую тёлку, голова болела. Отбросив посторонние размышления, Кирилл усилием воли сосредоточился на главном: мог ли? Неважно, что он не помнит фактов, ведь вопрос звучит: «Мог ли?» Мог ли он пьяный в хлам отъебать бабу? Раньше это отлично получалось. Ну не в ста процентах случаев, но в девяти из десяти раз. Примерно.

Блять.

Зло разбирало на самого себя. На свою нормальную эректильную функцию, провались она пропадом! Кирилл ещё раз посмотрел на член, будто прямо сейчас, как грёбанный Шерлок Холмс, по каким-то обыденным деталям каким-то дедуктивным методом за считанные секунды раскроет тайны вселенной. Не Шерлок Холмс он! Он тупой безмозглый баран, которого поманили морковкой, и он пошёл! Кирилл был уверен, что тут руку приложил Паша. Угорали теперь над ним во все глотки. Или нет, скорее не угорали, а вполне искренне лечили от пидорства: «Ты мужик! Молодец, Кир, ты мужик! Ну какой ты пидор? Врал ведь про пидора!»