Селянин (СИ) - "Altupi"

Суки. Все друзья суки.

«Они снова для тебя друзья?» — издал ехидный смешок внутренний голос.

Голая задница на твёрдом полу затекла, левая, неудобно вывернутая нога при попытке разогнуть её пошла острыми иглами. Кирилл закусил губу и стал растирать лодыжку. Зверская боль от тысяч тонких уколов придала ему злости — на всё происходящее и на разлёгшуюся в его кровати бабу.

— Ты кто такая? — цедя сквозь зубы, спросил он, хотя девка вроде как спала, посапывая, подёргивая губами. Невинная такая, ути-пути-боже-мой. Подъём, блять, шалава!

Тёлка недовольно задрыгала ногой, заелозила, уткнулась носом в скомканный край одеяла. Не спала, значит. Дремала. Или притворялась. Она тоже вчера бухая была? Головка бо-бо? А кого это ебёт?

— Ты кто такая? — повторил Калякин настойчивее. — Слышь, с тобой разговариваю! Проснулась, блять, быстро!

Девка забубнила что-то нечленораздельно-нецензурное, но, как сломанная шарнирная кукла, или лучше сказать, как зомби из могильной ямы, поднялась из груды одеяла и села, беспомощно опустив руки, сгорбившись. Русые волосы соскользнули на плечи, личико открылось смазливое, но опухшее и с сеточкой вмятин от складок постельного белья, с размазанным макияжем — так и выглядят на утро шалавы. Глаза она приоткрывала и закрывала, взгляд и поза вопрошали: «Ну что тебе, козёл, надо?»

— Машка я, — проворчала она. — Ты, что, блять, не помнишь? — Её «что» звучали по-гопницки как «чё» и только жвачки во рту не хватало, да ещё семок и сиги.

— Какая, нахуй, Машка? Что ты здесь забыла?

Машка ощетинилась, распахнувшиеся глаза стрельнули агрессией:

— Ты, урод! Ты сам меня пригласил! Трахал меня!.. А я девственницей была! Ты!..

— Заткнись, нахуй! — у Кирилла возникло желание вломить ей. — Я бухой был, у меня не встаёт у бухого! — Для пользы дела он лукавил. Всё бы отдал, чтобы на прошедшую ночь стать импотентом.

— А у кого, у меня, по-твоему, вставало? Я сама себя девственности лишила? — Машка перегнулась над дальним краем кровати, что-то там высматривая, потом переползла к другому. Сиськи болтались. — Вот! — ткнув пальцем в презерватив, крикнула она. — Твой гондон! И ты гондон, раз не помнишь!

У Калякина лопнуло терпение… ну, или сдали нервы. Он вскочил, схватил всё ещё свисающую с края девушку за предплечье и, приподняв, с силой швырнул спиной на матрас.

— Рассказывай всё, блядина ёбаная!

— Урод! — крикнула она инстинктивно. Но испугалась, здорово испугалась. Защищаясь, потянула на свои мослы одеяло.

— Говори, кто ты и как попала сюда! — Кирилл нависал над кроватью, готовый применить грубую силу. — И правду говори, не вздумай пиздеть!

— Машка я, говорю же! — она вместе с одеялом отодвинулась ещё дальше, чуть не свалилась с другого края. — Мы из клуба вчера ушли вместе! Нас Пашка привез сюда на такси! Ты нас сам пригласил! И меня!.. А потом мы в кровать легли, и ты меня девственности лишил…

— Заебала, блять, шкура! Ты со всем городом перееблась, а на меня сваливаешь?

— Нет! Мы трахались!.. Вот! — Машка, двигая жопой и ногами, отползла и показала бурое пятно на простыне размером с недоразвитый кленовый лист. Засохшая кровь. Кровь…

Кровь прилила Кириллу к голове и резко отхлынула. В глазах помутилось. Он ткнул в Машку пальцем.

— Врёшь! Врёшь! Я не трахал тебя! Я голубой! У меня есть парень!

Калякин закрыл лицо ладонями и ещё секунду, и опустился бы задом на кровать, разрыдался, но дверь открылась, и в комнату на заплетающихся ногах вошёл Пашка. На нём были только боксы в красную полоску. Он протирал вывернутым запястьем узкие, как у китайца, глаза и им же тёр нос. Волосы стояли дыбом и в разные стороны.

— Чего вы тут орёте, а? — сквозь зевок, поинтересовался он, и сам плюхнул костлявую жопу на кровать. — Машка, привет! Ну как тебе Кирюха — супермен?

Машка оскорблённо отвернулась. Кирилла от глухой тоски снова кинуло в гнев.

— Ты что, здесь ночевал?

— А где мне ещё ночевать? — по-свойски развёл руками Машнов. — У меня денег на такси больше не было. Да ты не ссы, Кирюх, я вас не подслушивал, я сразу заснул — в зале на диване. Комары закусали. Ты хоть бы москитную сетку….

— Я тебе сейчас такую сетку!.. — проскрежетал зубами Калякин и, схватив чунеющего Пашу за плечо, выволок из спальни, бросил спиной об стену между ванной и туалетом. Паша приложился затылком о выключатель, зашипел. Зажмурил глаза и обиженно схватился за ушибленную тыковку.

— Ты сдурел? Шишка же будет!

Кирилл протянул руки, чтобы схватить его за грудки, но пальцы цапнули лишь воздух у голых ключиц, и пришлось припереть к стенке, уперев руки Машнову в плечи.

— А ты не охуел? Ты захуем мне эту блядь подсунул? Я же тебя просил, Паша!

— Не подсовывал я тебе никого! — на чистом глазу ответил Пашка и оттолкнул. — Ты сам её захотел. Она вообще-то с Никитосом пришла, а ты отбил. Я-то тут при чём? Я просто вас до дома доставил, а то ты прямо в клубе её пялить собирался.

Паша говорил с такой искренней обидой на недоверие, что Кирилл поверил. Сдался, принял наконец свершившийся факт. Мотнул головой, надеясь, что этого хватит в качестве извинения. После обречённо привалился к двери туалета, попутно и совершенно ненужно отметив, что всё ещё абсолютно голый, прикрыл ладонью гениталии. Сокрушенно вздохнул. Пенять на друга не стал.

— Паш, у меня же Егор есть… Почему ты меня не остановил?

— А я знаю? Я и сейчас нихрена не соображаю, а вчера мы восемь пузырей водки раздавили…

— Паш, ты должен был меня остановить…

— Ну извини, братан. Ну сглупил. Я же не знал, что у тебя так серьёзно. Я же нихуя в ваших пидорских вещах не соображаю. Подумал, ты сиськи увидел и вылечился от гомосятства. Я же не знаю, как это происходит у вас, я же не пидор. Ну извини, Кира. — Паша тоже сокрушался и раскаивался, преданно смотрел в глаза. Кириллу с каждым его словом становилось хуже, желание жить таяло песком сквозь пальцы. Накатывала безнадёга. Калякин понимал, что можно не говорить Егору, тот никогда не узнает, но эта ложь отравит их отношения. Егор будет верить ему, а он будет улыбаться любимому, строить планы и каждую минуту напоминать себе, что изменил, что теперь по-настоящему предал. Ложь убьёт их любовь. Признание в измене, пусть пьяной, нечаянной, навсегда лишит доверия и тоже в конце концов убьёт любовь.

Но что свершилось, то уже свершилось. Блять, как хуёво! Долбанный еблан!

Кирилл почесал яйца и тихо спросил:

— Значит, я правда её отчпокал, Машку эту?

— Правда, — вздохнул Пашка и сделал движение, будто лезет в карман за сигаретами, но в его боксах не было карманов, и рука разочарованно повисла. — Я сказал, что не слышал… но я слышал, как вы с ней… Я не подслушивал, братан, просто вы громко… Как бы тебе от соседей за шум не прилетело.

На обеспокоенный тон Кирилл даже не улыбнулся, и в голове не пронеслись тридцать три способа, как отучить соседей жаловаться. Он стоял мрачный, думал. Полумрак прихожей утолял головную боль.

— Она правда целкой была или брешет?

— Откуда ж я знаю? Это надо у тебя спрашивать, ты ж её шпилил.

— Не помню нихуя, — признался Кирилл.

— А гондон надевал? Я видел, там гондон валялся.

— Надевал…

— Тогда не парься, чувак: алименты платить не придётся. — Пашка легко перешёл на беззаботный тон, прикалывался. — А ей восемнадцать есть?

— Не знаю, — встревоженно протянул Калякин.

— Тогда ты с ней повежливее, а то заяву накатает. Восемь лет дадут. — Пашка укоризненно покачал головой, потом заржал. — Что, испугался? Ну и рожа у тебя! Расслабься, шучу я!

— Придурок, блять. Не смешно нихуя, — сообщил Кирилл, хотя уже заулыбался: Пашка был в своём репертуаре, и его шуточки были как в старые добрые времена и их не хватало.

Внутренний голос саркастически фыркнул. Ничего не сказал, просто фыркнул. Это насторожило Кирилла больше, чем самое красноречивое ворчанье, все слова он договорил сам. Старые добрые времена, значит? Пашкиных шуточек не хватало? Правильным путём идёшь, товарищ! Может, сразу пойдёшь и кинешь девке вторую палку? Потому что первый шаг от Егора, радуясь тупым Пашиным подъёбкам, ты сделал! Забыл, что этот урод натравил на вас пьяное быдло и разбил стекло в доме? Чего уж теперь об измене горевать, если тебя к прежним временам потянуло?