На твоей орбите - Шумахер Эшли

Это тоже часть шаблона. Первый вопрос, который мне задают, когда узнают, кто я и насколько тут задержусь: «Разве не ужасно так часто переезжать?»

И я каждый раз отвечаю совершенно честно: «Совсем нет».

Не жизнь, а мечта на самом деле. Я могу быть кем захочу безо всяких последствий, ведь ставки настолько низкие. Ошибиться в расчетах и полгода выставлять себя дурой в кружке комедийной импровизации? Ну и что. К летним каникулам меня уже забудут. Весь семестр одеваться в стиле коттеджкор и лишь под конец осознать, что я ужасно выгляжу в рюшах? Ничего страшного. Меня даже не будет на классной фотографии. (Коттеджкор, кстати, был отвратительной идеей. Зима в Цинциннати совсем не подходит для легких кофточек и пышных юбочек.)

Конечно, было бы здорово задержаться на одном месте и обрести друзей, которые не исчезнут через месяц-другой после переезда на новое место, в новую школу, новую компанию, в которую я завернусь, как в кокон, чтобы потом вылететь из него неприкаянной бабочкой, обреченной вечно порхать от одного социального круга к другому и никогда не приземляться. Но я привыкла. Иногда мне даже нравится: не нужно переживать, насколько я подхожу людям вокруг, потому что вскоре они сменятся другими. Меньше друзей – значит меньше прощаний. Это хорошо. Правда.

Но вернемся к шаблонам.

Заходя в столовую – это самое важное событие для новеньких, – я понимаю, что меня оценивают, но впервые не продумываю, кем хочу показаться, какой реакции жду от них.

Я не хочу никакой реакции. Я вообще не хочу, чтобы меня замечали.

Потому что эта остановка будет самой короткой – меньше двух месяцев – и я не собираюсь примерять новые маски. Отчасти из-за того-о-ком-нельзя-думать из прошлой школы под Сиэтлом. Я все еще собираю осколки разбитого сердца, и мне некогда придумывать, какую Нову Эванс я примерю следующей.

А еще – самое важное – потому что я устала. Никогда раньше я не пыталась просто плыть по течению в школе, просто существовать, быть собой, кем бы эта «я» ни была.

Господи, как банально звучит.

Но за порогом университет, и если я не пойму, кем хочу быть, куда хочу двигаться, то так и продолжу ломать шаблоны – только в плохом смысле.

Мама была первой, кто получил высшее образование в нашей семье. Дедушка с бабушкой даже школу не окончили – бросили на последнем году. Для мамы образование всегда было очень важным.

«Мне все равно, куда ты поступишь, – говорила она. – Главное – закончи и получи диплом, который обеспечит стабильный доход».

На стабильном доходе я и спотыкаюсь. Потому что, насколько я могу судить, мои сильные стороны – это хамелеонить от школы к школе и каждый раз одинаково упаковывать вещи в коробки (если я вообще успеваю распаковать их после переезда).

Откуда мне знать, что а) сделает меня счастливой и б) поможет заработать деньги, если я даже не понимаю разницы между тем, что мне по-настоящему нравится, и тем, что я просто примерила, или тем, чем занималась, чтобы не выделяться из толпы?

В прошлом году я ходила на день карьеры, где директор толкала речь в дешевый фонящий микрофон. Ее трудно было расслышать в шуме толпы, но последняя фраза прозвучала четко и ясно: «Быть может, у вас не получится превратить хобби в карьеру, но если вы поймете, что в вашем хобби привлекает вас больше всего и что вас зажигает, то яснее увидите путь, по которому вам стоит идти в своей жизни».

Из хаотичных мыслей меня вырывает осознание: слишком много глаз уставились на мой прикид – джинсы, футболку из книжного в Мичигане, где я была один раз, и суперудобные, но неподходящие для спорта кроссовки, оставшиеся со времен моего увлечения спортивным стилем три школы назад.

И хотя следующие два месяца я решила просто существовать, сейчас мне нужно куда-то сесть. Мне прекрасно подошел бы одинокий уголок, но столовая слишком маленькая. К длинным узким столам пододвинуто множество не сочетающихся друг с другом стульев – небогатая инфраструктура школы пытается уместить в себя всех учеников. А значит, мне негде спрятаться и некуда приткнуться, не создавая этим повод для обсуждений.

В конце концов я оказываюсь на дальнем конце стола, за которым сидят футболисты. Надеюсь, это считывается как послание «я не хочу мешать». Спортивные куртки и манера держаться, словно они боги школы, – это еще один предсказуемый шаблон, и местные футболисты не исключение. Такие же громкие и буйные, даже подносами о стол стучат сильнее. На шум никто не обращает внимания, хотя я и замечаю парочку человек, которые смотрят на футболистов, словно завороженные жизнью знаменитостей. Одна девочка, кажется, подходит ближе, будто комета, притянутая гравитацией планеты, но быстро меняет траекторию и исчезает.

На самом деле славно, что, где бы я ни была, спортсмены – короли. Хоккеисты, баскетболисты, футболисты – неважно. Собираясь в столовых в группы, они ведут себя одинаково, а вокруг них всегда вьются фанаты.

Но хотя бы они не будут со мной разговаривать – и слава богу.

Может, они и обратили бы на меня внимание, если бы я надела свой сексуальный летний наряд, как две школы назад, но сейчас меня для них не существует.

Я моментально представляю, как пройдут следующие два месяца. Во время обеда я буду читать книгу или сидеть в телефоне. На переменах – здороваться с парочкой человек, которые сочтут меня достаточно интересной для короткого разговора. В остальном буду просто существовать, сидеть на уроках и уходить домой, чтобы… Дальше я не придумала, но, чем бы я ни занималась, я буду делать это в одиночестве, пока мама заканчивает свой двенадцатичасовой рабочий день.

Я так отчетливо все вижу – сама мысль об этой рутине даже успокаивает. Просто плывешь по жизни, пытаясь разобраться в любимых занятиях и своем призвании. Я едва замечаю, что кто-то садится рядом.

Поначалу я на него толком и не смотрю. Да, он симпатичный, но мало ли симпатичных парней вокруг. Он не выбивается из шаблона. Типично привлекательный: вьющиеся темные волосы, карие глаза, высокий рост, широкие плечи, которые, наверное, отчасти такие от природы, а отчасти – результат тренировок с гантелями.

Я уже готова отвернуться, когда он улыбается в ответ на фразу одного из футболистов, и я замираю. Есть что-то в его улыбке, в том, как растягиваются губы, от чего через каждую клеточку моего тела словно проходит электрический разряд.

Это чувство для меня почти в новинку. Ему нет места в беспорядочной жизни между местами и людьми, которых я никогда больше не увижу.

Узнавание.

И вот так, за одно мгновение, все планы, все маски, все версии моей личности улетают в пропасть, а меня, цепляющуюся пальцами за землю, за крупинки в песочных часах, тащит сквозь пространство и время под старый дуб, к поломанному деревянному забору между нашими домами и яме с улитками, которую мы назвали Улиткоградом.

Сэм Джордан.

Я сказала, что почти не помню детство, так вот, он – то самое «почти»: то, что я помню из жизни, когда мы с мамой еще не путешествовали от места к месту, от школы к школе.

Сэм. Сэмми. Когда мне хотелось его подразнить, я называла его Сэмюэл. Я вспоминала его все эти годы. Пару месяцев назад, когда парень из Сиэтла разбил мне сердце, я даже спросила маму про Сэма. Спросила, не помнит ли она мальчика за забором под дубом.

Было редкое утро, когда мы завтракали вместе. Обычно мама ест, не отрываясь от работы, в любом уголке, который сумела приспособить под офис, но тем утром мы стояли по разные стороны барной стойки и пластиковыми ложками ели йогурт.

– Кого? – переспросила мама. Ее голос прозвучал странно, чуть выше обычного, но у нее такое бывало.

– Сэма, – повторила я. – Моего друга. Он переехал, когда я была маленькой. Жил по соседству. Мы катались на велосипедах и играли в грязи рядом с домом, помнишь?

– А, да, – кивнула мама. Она едва меня слушала, соскребая остатки йогурта со стенок упаковки. – Он еще до нас уехал, да?

– Да, – сказала я, думая о нашем «правда обещании». – Все так.