Селянин (СИ) - "Altupi"

— Ёб! Бля!.. — стоя на четвереньках, Калякин скривился от боли, и ему, конечно, было жаль пролитого пива. Ещё ужасней было то, что он вляпался в свежий куриный помёт. Мерзкий липкий холодок на пальцах и дикий запах!

Кирилл поднял испачканную дерьмом ладонь, посмотрел на размазанную коричневую субстанцию.

— Фу… — его едва не стошнило. Он развернулся также на четвереньках и стал с неописуемым отвращением, внутренне содрогаясь, вытирать руку о траву, ту самую грёбаную кучерявку.

Загремела цепью и залаяла собака.

Заскрипели ржавые петли, послышался скрип камешков под подошвами.

— Помочь? — раздался вопрос Рахманова, едва Кирилл поднял голову. Селянин стоял перед ним в потерявшей цвет рабочей одежде с растянутыми краями, резиновых сапогах. Зато руки у него были чистыми, немного покрасневшими, и волосы собраны в хвост, только чёлка и несколько более коротких прядей обрамляли точёное лицо. Он не смеялся над забавной картиной, был серьёзен. Именно это и взбесило.

— А ты что, самый правильный в этом Мухосранске? — Кирилл кое-как поднялся, руку он успел очистить почти полностью, остались коричневые разводы, но вонь травой было не отбить. Рука стала как чужая.

— Не хочешь — не надо, мне легче. Уходи, — сказал Рахманов и, развернувшись, направился обратно к калитке, где в сарае натужно мычала корова.

— Нет уж, пидор, ты мне за ещё одни штаны должен будешь! За моральный ущерб! — выкрикнул Калякин и, подняв уцелевшую бутылку, бросился за ним, тщательно выбирая, куда ставить ноги.

Снова загавкала собака. Калякин пронёсся мимо её конуры, распахнул, что едва не сорвал с петель, калитку во внутренний двор и остановился, чуть не споткнувшись второй раз — об эмалированное ведро с водой. Другие разнокалиберные вёдра с водой и какими-то отходами стояли вдоль стены закут для скота. Здесь также было слышно сытое похрюкивание свиней. Из трёх дверей капитального сарая была открыта только крайняя — в хлеву для коровы. Внутри горел свет. Кирилл сразу юркнул туда, но остановился из-за ударившего в нос запаха навоза.

Пидор находился там, пофигистски, не обращая внимания, что его сейчас могут замочить, присел перед коровой на низенькую грубо сколоченную из необструганных досок табуретку. Зорька прекратила мычать и вяло обмахивалась хвостом, мигая большими глазами. Между её ног под раздутым выменем стояло ведро из нержавейки, наполовину полное молока. Рахманов только обернулся на незваного гостя и взялся за коровьи соски.

Калякин поставил пиво на пол, вышел из сарая, помыл руки в ближайшем ведре, вытер висевшей на гвозде тряпкой — старой детской футболкой. Вернулся в помещение, где раздавались монотонные звуки бьющих в ведро струй. Прислонился к косяку: так прохладный вечерний воздух немного разбавлял запах коровника.

Взор устремился сначала на затылок Рахманова, потом на спину, на двигающиеся локти… Кирилл отвёл взгляд, рассматривая хлев — ничего не изменилось с прошлого визита — маленькие окошки, перегородка из досок, жёлтая лампочка, навоз вперемешку с соломой, нитки паутины.

На оконце рядом с дверью лежал простой кнопочный мобильник. Кирилл сгрёб его без стеснения. Так и думал — обычный телефон, не смарт, дешёвой устаревшей модели. Тысячи три ему красная цена — была, пять лет назад. Сейчас такой поебенью разве что пенсионеры пользуются, те, что непродвинутые скряги, или алкаши. У него в детстве похожий был.

Кирилл, быстро прыгая пальцем по кнопкам, набрал свой номер, вдавил клавишу с изображением зелёной телефонной трубки. На экране пошло схематическое изображение вызова, и в кармане заиграл смартфон.

Егор обернулся на музыку. Увидел свой девайс в чужих руках и бросил доить. Но ничего не сказал, замер. Его губы чуть приоткрылись, а глаза оставались грустными.

— Просто смотрю, — вызывающе объяснил Калякин и положил мобильник обратно на оконце. В своём смарте нашёл высветившийся номер, код оператора.

— А что, МТС хорошо ловит?

— Не жалуюсь, — вернувшись к дойке, буркнул Рахманов. Помещение снова наполнили звуки барабанящих о металл струй.

— А интернет есть?

— Мне в интернете сидеть некогда…

— Ах да, ты занятой, бабкам продукты возишь, банкирш окучиваешь… — Калякин переступил с ноги на ногу и зацепил бутылку, вспомнил про неё. Поднял. — А пиво пьёшь?

Рахманов не ответил. Повёл плечом, стирая что-то со щеки. Продолжил дойку. Вымя коровы уменьшилось в размерах, а ведро наполнилось на три четверти. Корова дёргала мордой, языком сгоняла мух с розового носа.

— Скучно живёшь, — сделал вывод Калякин. Положил смартфон на окно и, приложив минимум усилий, отвинтил крышку с бутылки. Приложился к горлышку. Вкусное. Российское, а вкусное. Возможно, потому что холодное. Или потому что в противовес правильности сельского жителя хотелось показать свою крутость.

Егор опять ничего не сказал, занятый делом. Кирилл тоже молча пил, ни о чём конкретном не думая, потом осознал, что следит за руками дояра. Чуть покрасневшие пальцы обхватывали длинный мягкий сосок и как бы выжимали его, скользя от вымени вниз. Упругая струя била в ведро, иссякала, и процесс повторялся с другим соском. Соски выглядели нежными и были похожи на…

— Слышь, ты, Егор… А ты, когда корову за эти штуки дёргаешь, ты представляешь, что это мужские пиписьки? Похожи ведь — кожистые такие, шкурка струящаяся… Сосёшь же их иногда, берёшь в рот?

Кирилл заржал. От смеха громко, протяжно отрыгнул. Хлебнул ещё пива. А сам где-то в глубине души не знал, зачем он опять издевается, ведь пришёл же посидеть по-дружески. Но над этой мыслью преобладала потребность унизить красивого, уравновешенного пидора, показать своё превосходство над ним.

Потому что все пидоры должны быть стёрты с лица земли.

Рахманов как всегда не отреагировал. Вымя совсем сдулось, последние капли упали с сосков. Корова дёргала хвостом. Егор, встав с табуреточки, отставил ведро с молоком в сторону, слева от себя. Огляделся в поисках чего-то.

Тут Кирилл вспомнил вчерашнее дело:

— Угостишь молочком? Говорят, парное — самый смак, а я никогда не пробовал. Нальёшь кружечку, не зажмёшь для соседа?

Егор первый раз за вечер поднял свои изумительно завораживающие глаза.

— Молоко сразу после пива? — безэмоционально спросил он. — Не советую. Тем более парное.

На Калякина ответ подействовал, как красная тряпка на быка. Он отскочил от дверного косяка вглубь сарая, а так как места было мало, оказался возле Егора. Под его жгучим взглядом — взглядом человека, ждущего нападения и готового к отпору, несмотря на заведомое поражение.

— Тебе жалко? — угрожающе пропел он. — Или ты только за деньги молоко отдаёшь? У тебя все литры по счёту? Соседа западло напоить?

Они были почти одного роста — Егор на полголовы ниже, поэтому ему пришлось поднять голову, чтобы не разрывать контакт глаз. Селянин был зажат, мускулы напряжены, он не мог возразить сильному противнику, признавал своё поражение в этой ментальной дуэли.

— Пей, — вдруг сказал он. — Сейчас кружку принесу.

Рахманов вышел, скрылся за калиткой в темноте двора. Калякин остался один, и под жёлтой лампочкой ему всё происходящее вокруг внезапно почудилось сюрреалистическим сном. Никогда в жизни он, городской мальчик из состоятельной семьи, завсегдатай светских тусовок, мысли не допускал, что однажды окажется в тесном вонючем хлеву, кроссовками в навозе, рядом с чёрно-пёстрой коровой. Всё это раньше было вне его кругозора, ему незачем было размышлять об этой приземлённой жизни на дне. А ведь кто-то довольствуется этим мирком и этой грязной работой.

В какой-то момент Кирилл испугался, что пидор сейчас вернётся с топором и пристукнет его, потом закопает в овраге, засыплет навозом и ищи-свищи ветра в поле – никто никогда даже косточек не сыщет. Однако опасения развеялись — Егор зашёл в сарай с большой кружкой — светло-зелёной, с изображением бельчонка на еловой ветке. Он наклонился над ведром, зачерпнул молока и подал полную до краёв кружку.