Селянин (СИ) - "Altupi"

Кирилла это доказательство своей власти над пидором неимоверно завело. Он ухмыльнулся, отшвырнул пустую бутылку в угол и под ее звон начал пить. Ощущение возникло такое, будто молоко, стекая по пищеводу, попадает прямо в детородный орган — настолько быстрой и мощной была эрекция. Член вскочил мгновенно.

— Вкусное, — вытирая губы, сказал Калякин, отдал кружку. — Ты-то, наверно, каждый день молоко пьёшь?

— Я молоко продаю.

— Это я тебя объел, получается? Тогда… могу тебя взамен чем-нибудь угостить. Малафью любишь? У меня есть полстаканчика специально для тебя, не отказывайся, соси. — И Калякин вытащил из штанов туго налитый член, потряс им, сжал головку. Он совершенно не был против отсоса — изголодался по ласкам.

Их сейчас разделяла пара шагов. Рахманов опустил глаза, так что во всей красе стали видны невероятно густые ресницы, на демонстрируемый агрегат, потом поднял и встретился взглядом — совершенно бесстрастным. Может быть, чуть-чуть насмешливым, самую толику.

— Так кто из нас пидорас?

И снова красная тряпка мелькнула перед глазами, разум затмило: никто не смеет называть его так!

— Ах ты сука! — Кирилл кинулся с кулаками, но корова повернула рогатую голову в намерении защищать хозяина, и Калякин испугался трогать несчастного пидора. Однако злость требовала выхода. Он завертел головой, судорожно соображая, какую пакость устроить, и взгляд упал на ведро. Недолго думая, Калякин пнул его ногой. Ведро с металлическим грохотом опрокинулось, и молоко хлынуло на унавоженный пол, растеклось по доскам, полилось в щели, окатило кроссовки, резиновые сапоги Рахманова и коровьи ноги. Пусть теперь выкручивается перед постоянными заказчиками, барыга херов!

— Вот так. Запомни, как со мной связываться.

— Уверен, что останешься безнаказанным? — спросил Рахманов. За всё это время он не сдвинулся с места, взирал на экзекуцию с покорностью раба, да только в глазах горел огонь революции.

— И кто меня накажет?

— Бог.

— Ты ещё больший придурок, чем я считал, — хмыкнул Кирилл и ушёл из сарая, а потом и со двора, напоследок пнув разбитую бутылку. Похоть не удовлетворил, но хоть натешился и вечер скоротал. Придётся ублажать себя вручную.

Деревня совсем вымерла — ни огней, ни звуков, лишь месяц в вышине указывал путь. Кирилл подошёл к дому, заглянул в окошко Пашкиной машины, закурил. Было прохладно, аж руки мёрзли. Над ухом зажундели комары, и дым на них не действовал. Пора было запираться дома, ложиться спать, но сна не наблюдалось, а бабкина койка вызвала отвращение.

Как пидору не одиноко в этой глухомани? Тут же хоть волком вой. Ненормальный, точно…

Вдруг острая резь внизу живота оборвала его мысли. Пока Кирилл, изумившись и испугавшись, соображал, что это, в кишечнике громко заурчало, снова внутренности пронизала острая боль, а с ней появился нестерпимый позыв к сбросу фекалий.

Пиво и молоко! Бля! Накаркал, колдун херов!

Калякин, сметая всё на своём пути, пустился к туалету, только успел зажечь светильник во дворе, чтобы не промахнуться мимо дырки.

Распахнул дверь, рывком стянул штаны с трусами и уселся, с облегчением выпустил из себя бурлившую в животе жидкую вонючую дрянь. Сука, убьёт пидора! Сейчас только штаны наденет и убьёт суку.

Посидев минут десять, аж ноги занемели, Калякин встал. Задел трусы, подтянул штаны, заправил футболку, поправил олимпийку. По получившим ток крови голеням побежали иглы — стало пиздец как больно. Идти такими ногами не было ни малейшей возможности.

Кирилл поджал правую ногу, распрямил, потряс ею, кривясь от миллиардов впивающихся в мясо шипов. Повторил процедуру с левой. Дощатый пол сортира вздыхал при каждом шевелении, необходимо было выбираться наружу, пока он не провалился.

Более-менее отмучившись, Кирилл открыл дверь сортира и… доска под его правой ногой, на которую был перенесён основной вес, с глухим хрустом треснула, ступня ушла вниз, в пустоту.

— Сука! — Кирилл дёрнулся, вытаскивая, и сам не понял, как и вторая ступня провалилась под проломившийся пол, а затем и обе ноги по колени засосало в вязкое дерьмо. Говно проникло в кроссовки, пропитало штаны и носки. Мерзким холодом коснулось кожи. Волосы по всему телу встали дыбом. Вонища пошла неимоверная.

Кирилл едва не лишился чувств.

— Сука, — прошипел он. — Блять ебучая…

Попытка взять себя в руки и вылезти, держась за стену и дверь, привела к обрушению ещё нескольких досок. Жижа затягивала, ноги ушли по бёдра, чуть-чуть не хватало до яиц. Кирилл едва не плакал, не хотел помирать в яме с дерьмом, не знал, насколько глубоко выкопано это дерьмохранилище. Его тошнило, выворачивало. Он уже весь был пропитан шедшими из ямы миазмами.

Закричав, как раненый носорог, собрав все силы и волю в кулак, Калякин уцепился за надёжные доски стен и подтянулся, выползая наружу. Лёг на землю и замолотил по ней кулаками. Ноги превратились в две смердящие колоды — так противно, что хоть отрубай! Что с этим делать, что?! Как отмыться? Позор! Позор! Хорошо хоть никто не видит.

Подавив рвотные позывы, задевая разбросанные банки, бутылки, вёдра, Кирилл враскорячку поднялся.

Со стороны улицы послышались какие-то звуки, потом шаги, яркий луч фонаря разрезал темноту сливаясь со светом дворового светильника. Ослеплённый Кирилл не сразу разглядел, кто к нему пожаловал.

— Ты забыл телефон, — из-за яркого луча фонарика сказал Рахманов и запнулся, видимо, объяв всю картину. — Мгновенная карма, да?

Такого унижения Кирилл ещё никогда в жизни не испытывал.

Семейные ценности

Вместе с унижением пришла ослепляющая ярость.

— Убирайся отсюда, сука поганая! Убирайся! Зачем пришёл?!

Кирилл топнул ногой, на мгновенье забыв, что она, словно батончик с толстым-толстым слоем, увы, не шоколада, а человеческих экскрементов — собственных, Пашкиных, бабкиных и ещё хрен знает чьих. Но со штанины полетели брызги, зашлёпали по земле, он вспомнил и чуть не сошёл с ума.

— А-аа! — закричал он, вцепляясь скрюченными пальцами в волосы, выдирая клоки от бессилия. — Убирайся! Убирайся!

— Вижу, тут помощь не нужна, — без всяких эмоций произнёс Егор. Его рука медленно поднялась и положила смартфон на первую подвернувшуюся горизонтальную поверхность — выступ у окошечка сарая. В ту же секунду луч фонарика померк, заплясал в противоположной стороне — Рахманов уходил. Скрылся во дворе, затем затихли шаги, звякнула щеколда. И наступила оглушающая тишина — Кирилл остался один на один со своей проблемой.

Он это понял. И вдруг понял, как одинок.

Но в этот момент непереносимая вонь всё-таки доконала его сопротивляющийся мозг, и Калякина вырвало плохо переваренной смесью пива, молока и лапши быстрого приготовления. Прямо на покрытые дерьмом ноги.

Отдышавшись, стоя в полусогнутом состоянии, прижимая руки к груди, в которой саднили и лёгкие, и глотка, и пищевод, Кирилл посмотрел вниз. В тусклом свете висевшего на сарае светильника разглядел ползающих по ногам опарышей и его снова согнуло пополам в новом приступе рвоты.

Когда уже выблевал внутренности — с ужасными утробными звуками, — до него дошло, что почудившиеся опарыши — это ошмётки лапши. Но рвота от этого не прекратилась.

В желудке ничего не осталось. Со слезящимися глазами, тяжело дыша, отплёвывая облепившие рот кусочки тухлой пищи, Кирилл выпрямился и зарыдал. Истерическим бессильным воплем. Хотелось бить, крушить, царапать всё подряд — стены, камни, лицо, рвать волосы! Но он не мог сдвинуться с места, потому что при каждом движении штаны шевелились, и пропитанная фекалиями ткань елозила по коже. Впрочем, кожа была не чище ног — по самые яйца в дерьме, и жидкое дерьмо хлюпало в кроссовках.

— За что? Блять, за что?! Суки!..

И помощи ждать неоткуда. Ночь. Безлюдье. Единственного, кто мог прийти на выручку, он прогнал.

Нет, пидор не стал бы ему помогать. Ржал бы. Сейчас ржёт и рассказывает прикол матери-инвалидке. Ёбаный пидор.