Моя идеальная ошибка (ЛП) - Хейл Оливия

Рука снова касается моего плеча.

Я целую его. Легкое, едва заметное прикосновение губ, но даже от него в ушах отдается звук сердцебиения. Кажется, мир рушится.

Он сидит, как статуя.

Я отстраняюсь, на языке вертится извинение. Черт.

Но взгляд Алека сжигает все «прости». Он сокращает дистанцию и целует с такой силой, что с губ срывается вздох. Теплые, уверенные губы настойчиво накрывают мои. В ушах звенит, я не чувствую ничего, кроме него.

Я прижимаюсь ладонью к его щеке и отвечаю на поцелуй. Кожа теплая и чуть шероховатая. С каждым новым прикосновением сквозь меня будто течет раскаленная лава. Алек углубляет поцелуй, проводит языком по моей нижней губе.

Меня еще никогда так не целовали.

Всепоглощающе, всеобъемлюще, пронизывающе, будто умрет, если прервется. Каждое движение вдумчивое. Он не торопится. Мы не торопимся. Я запускаю пальцы в его волосы и сжимаю.

Алек глухо стонет, положив руку мне на колено. Туманно размышляю, можно ли забраться на него. Разрешено ли это. Кажется, он считает, что да, потому что свободной рукой тянется к изгибу моей талии. Та большая, сильная, и притягивает ближе к мужчине, продолжающего томные поцелуи.

Я подаюсь вперед на диване, и он тут же подхватывает меня, притягивая к себе. Одна нога оказывается у него на коленях, и я перестаю думать, осознавать, не могу сфокусироваться. Существует только он.

Алек проводит рукой по моим волосам.

— Изабель, — хрипло произносит он. — Скажи мне остановиться.

Я прикасаюсь губами к его.

— Зачем?

— Что мы делаем? — спрашивает он.

Это не вопрос, а скорее стон разума, и все же я отвечаю:

— Не знаю, — шепчу я.

Рука скользит к моей шее и замирает. Обхватив затылок. Он отстраняется, раскинувшись на диване. Учащенно дышит, а глаза выглядят практически черными.

— Нет, — срывается он. — Нет, мы не должны этого делать.

Я провожу пальцем по губе. Почему? Но замечаю, как вокруг него снова возвышаются стены. Закрываются двери. Отказ жжет.

— Хорошо, — шепчу я.

Алек закрывает глаза. Глубоко вдыхает. А потом аккуратно убирает мою ногу с колен и выскальзывает из объятий.

— Алек? — окликаю я, когда он поднимается с дивана.

Он останавливается в паре шагов. Плечи быстро поднимаются и опускаются в такт дыханию.

Молчит пару секунд, а когда начинает говорить, голос принадлежит Алеку Конновану, моему боссу и генеральному директору «Контрон». Не Алеку с дивана.

— Прости, — выдыхает он. — Это была ошибка. Обещаю, этого больше не повторится.

— Хорошо, — шепчу я.

Мир все еще кружится, губы пульсируют от поцелуев. Но слова жгут не меньше, чем тон.

Алек будто собирается что-то добавить, но передумывает. Уходит по коридору к своей спальне. В наступившей тишине я слышу, как герои на экране смеются.

Звучит издевательски.

15. Изабель

За несколько дней температура в квартире Коннованов падает до арктической. Не уверена, что кто-то, кроме меня и Алека, замечает холод, но между нами он ощутим.

С Уиллой и Сэмом по вечерам он ведет себя как обычно – за ужином и когда укладывает их спать. А у меня остается свободное время. Но больше никаких вечеров на диване, никаких разговоров, кроме рабочих обсуждений. Я собрала Уилле сумку на теннис. Вот записка от учителя Сэма, нужна твоя подпись. Вчера Уилла жаловалась на боль в животе.

Мы хорошо сработались. Он говорит прямо и по делу, но я привыкла. Не то чтобы педагоги по танцам или художественные руководители когда-то меня жалели. Если уж на то пошло, Алек, возможно, самый мягкий начальник из всех, что у меня были.

Хотя не думаю, что другие с этим согласятся. Он не ведет светских бесед с Катей или Маком. Не раздает улыбки и одобрения направо и налево. Но Алек стабилен, и, если выполнять все просьбы, с ним легко сосуществовать.

Сейчас почти десять утра, и весь день принадлежит только мне – до того момента, как нужно будет забрать детей. Так проходит большинство дней, и вот оно, неожиданное ощущение свободы. Столько лет каждый час был расписан, контроль питания, тренировки до боли в теле, которая ощущалась каждую ночь. А теперь я от нечего делать смотрю в окно на Центральный парк в будний день.

Телефон снова пиликает. Последние пару дней такое происходит постоянно, семейный чат и чат с братом и сестрой одинаково активны.

Папа обожает слать мемы в семейный чат. Он открыл их для себя пару лет назад и теперь пересылает примерно на пять больше необходимого, да еще и каждую неделю. Думаю, он берет их у коллег в офисе, и довольно часто те бывают дико устаревшими.

Используй их в номере, пишет он, приправляя пятью восклицательными знаками. Он редко уточняет, к кому обращается, но это и не нужно, ведь только у моей младшей сестры сейчас вообще есть какой-то «номер». Она подающая надежды стендап-комик, а на следующей неделе в пятницу состоится премьера нового сета. Мы с братом пойдем. Себастьян задает меньше вопросов, чем мама с папой, и вот причина того, почему я избегаю навещать родителей. Они спрашивают из любви, но я все равно боюсь допроса.

Поскольку не уверена, что знаю ответы.

Вернусь ли я к танцам? Что это вообще за работа няни? Ты ведь не собираешься превращать это в карьеру? А как насчет университета – ты всегда отлично училась! Расскажи-ка про красавца, на которого работаешь. Он к тебе не приставал? Платит нормально? Дети хоть не кошмарные?

Ну, на некоторые вопросы я ответ знаю. Алек ко мне не приставал. Решила попробовать, а он остановил.

Стыд не давал спать по ночам. Половину времени я ждала звонка или делового письма. Мы не сработаемся.

Ты уволена.

Не то чтобы я сомневалась в ответном влечении. Он же меня поцеловал. Щеки вспыхивают при одной мысли о той страсти, с которой он это сделал, как будто хотел попробовать меня на вкус и поглотить без остатка. Но в других разговорах довольно ясно дал понять, что встречаться не хочет. Что не ищет ничего романтического.

Я раскатываю коврик для йоги на полу в гостиной. Октябрьское солнце заливает комнату сквозь панорамные окна и заставляет полированный паркет сиять. Если и есть что-то, что всегда помогало мне прийти в себя, – это физическая нагрузка. Остается как минимум час до прихода Кати, прежде чем она начнет заниматься повседневными обязанностями в виде готовки, стирки и уборки.

Я начинаю нашу с Конни субботнюю рутину, но вскоре понимаю, что выхожу за привычные рамки. Задерживаюсь в позах дольше обычного, пока мышцы рук и пресса не начинают дрожать. Это приятно. Привычно. Хоть что-то в теле работает, как надо, и знает эти движения наизусть. Боль в мышцах, тянущая ломота после долгой растяжки были моими спутниками столько, сколько себя помню.

Я могла бы стать инструктором по йоге. Мысль горчит. В этом нет ничего плохого, но, Боже, как же обидно перейти от восторга сцены к тому, чтобы говорить в заполненном людьми помещении «дышите глубже».

Телефон снова пиликает. Надо было поставить его на беззвучный. Елена и Себастьян стали особенно активными в чате с тех пор, как меня убрали из труппы. Будто им нужно постоянно проверять, как я. Но «как ты себя чувствуешь?» быстро надоедает, поэтому теперь они шлют фото из школьных альбомов и семейных хроник или странные снимки из повседневной жизни. Кривой бейгл. Забавная табличка в метро. Вовлекись, как будто просит каждое сообщение. Улыбнись.

Будь счастлива.

Никто из нас не знает, как теперь быть. Когда я начала заниматься балетом, они были младенцами. Никогда не жили в мире, где моей целью не было стать прима-балериной.

Я перехожу в позу собаки мордой вниз с поднятой ногой и закидываю левую ногу как можно выше. Это приятно. Я как сжатая пружина, наполненная энергией, готовая выстрелить.

Делаю глубокий вдох носом, выдох ртом.

Один день за раз.

Вот все, на чем нужно сосредоточиться.