— Интересно, горизонта даже не видно, — сказал Мейсон. — Представляешь, вот так, по этой водной глади можно идти… идти… и никогда не будет конца.
— О чем ты? — спросила Мэри.
— Я говорю, что океан бесконечен.
— Да, — ответила Мэри.
Они посмотрели друг на друга и их глаза сказали больше, чем слова. Они медленно обернулись, поцеловались, Мейсон обнял Мэри за плечи, и они неспеша двинулись сквозь пальмовую аллею.
— Тебе не хочется свернуть вот сюда? — тихо сказала Мэри.
— Именно сюда? Почему бы и нет, если тебе этого хочется.
Мужчина и женщина, держась за руки, спустились с набережной и вошли в небольшой уютный прибрежный бар. Он был в это время пуст. Легкие пластиковые белые стулья, круглые гладкие столы. Несколько досок для серфинга стояли у стен. Бармен курил сигарету, сидя у входа.
Когда в бар вошли Мейсон и Мэри, он тут же вскочил, погасил свою сигарету и занял место за стойкой.
— Хорошо, что мы зашли сюда, — оглядываясь по сторонам, проговорил Мейсон.
— Да, хорошо, ноги сами привели нас сюда, — ответила Мэри.
— Сколько же времени прошло? — глядя в потолок, прошептал Мейсон.
— А ты помнишь ту нашу дальнюю прогулку на лошадях? — поинтересовалась у него Мэри.
— Конечно, конечно помню, — крепче сжимая руку своей подруги, ответил Мейсон, — я этого приключения не забуду никогда.
— Тогда, Мейсон, у нас не было ни проблем, ни тревог, как было здорово!
— Тогда мы были свободны, — сказала Мэри.
— Нет, не были мы тогда еще свободны, — ответил Мейсон, — я очень волновался, ведь мы не могли признаться друг другу, что любим…
— Возможно, ты прав. Скорее всего, Мейсон, ты прав, — кивнула Мэри и улыбнулась — ей было приятно вспоминать те времена, робость Мейсона и их странные отношения, когда они боялись признаться друг другу в любви.
Но это все прошло и сейчас они находились как бы в другой, тревожной жизни, полной несчастий и горя. И тем более, Мэри в последние дни не покидали неприятные предчувствия.
— Но тогда, Мейсон, мне все равно было лучше, чем сейчас, — сокрушенно вздохнув, посмотрела в глаза мужчине женщина.
— Я понимаю, понимаю тебя, Мэри, — погладил ладонь своей подруги Мейсон, — я все это понимаю. И ты не подумай, что я тебя подгоняю или тороплю с разводом. Не думай так обо мне. Ты не должна, Мэри, делать того, чего сама не хочешь.
— Но только тогда, Мейсон, я смогу выйти замуж за тебя. Что же мне остается еще делать? — с грустью в голосе спросила Мэри.
— Мы должны сделать все, чтобы стать одной семьей, — ответил Мейсон и продолжил, — ведь нас, дорогая, уже не двое — у нас будет ребенок, — он положил свою руку на плечо Мэри и прижал ее к себе.
Она запрокинула голову и растерянно улыбнулась, глядя в уверенные глаза Мейсона. Они обнялись, стоя посреди пустого бара.
— Все будет хорошо, все будет хорошо, Мэри, — шептал Мейсон, сам не очень‑то веря своим словам.
Мэри не отвечала, она терлась щекой о плечо Мейсона и на ее глазах появлялись слезы. Но Мейсон Кэпвелл этого не видел.
София с таким трудом пережила разговор с Лайонелом Локриджем, что домой, вернее, в дом своего бывшего мужа, в свой бывший дом, она прямо‑таки ворвалась. Тяжелая резная дубовая дверь буквально распахнулась, и София влетела в гостиную. Выражение ее лица никому не предвещало ничего хорошего.
Мистер Кэпвелл, услышав торопливые шаги Софии, сбежал в гостиную.
— Дорогая, — ничего не подозревая, радостным голосом обратился он к ней, — давай же скорее пойдем, стол уже начали украшать.
Он обнял Софию за шею и хотел увлечь за собой, но она, резко передернув плечами, сбросила руку СиСи и зло посмотрела на него.
На лице СиСи появилось недоумение, он даже отошел на шаг от женщины.
— Что случилось, София? Что с тобой? Чем ты так разгневана?
— Ты знал… — прошептала София, — ты все знал.
— Что я знал, София, что? — СиСи явно не понимал, о чем она говорит.
— Ты знал, ты знал о моей болезни, — огромные глаза Софии зло засверкали, когда она посмотрела на СиСи. — Ты знал о моей болезни еще до того, как я тебе о ней рассказала.
— София, София… — попытался успокоить женщину мужчина.
— Ты об этом знал. Но почему, СиСи, ты ничего не сказал мне?
— София… — вновь попытался остановить ее СиСи.
— Нет, погоди, я скажу. Я скажу все, что мне хочется, — София негодовала, — ты все знал, а вел себя так, как будто впервые слышишь Я думала, что это любовь. Я даже была уверена до сегодняшнего дня, что это любовь… А получается… СиСи, ведь получается, это была самая обыкновенная жалость.
— Что ты, София?
— Нет, я не хочу об этом больше говорить. Нет, мне очень тяжело…
— Успокойся, успокойся, — наконец разобравшись в чем дело, попытался утешить Софию СиСи.
— Я уже во всем разобралась, — плечи Софии нервно дрогнули.
— Нет, все не так! София, я тебе сейчас объясню, все совершенно не так, как ты думаешь.
— Почему? Почему ты сам не мог мне сказать? Почему мне должны…
— Кто тебе сказал? — вдруг вставил СиСи.
— Ну почему мне должны говорить посторонние люди? А ты? Ты, самый близкий мне человек, молчал, прикидываясь, что слышишь о моей болезни впервые. Ведь ты все знал и обманывал меня. СиСи, как ты мог?
— София…
— Нет, погоди, я все скажу. Ты хочешь, чтобы наши отношения были честными, но сам, сам поступаешь нечестно в отношении меня, нечестно даже в отношении к самому себе. СиСи, зачем ты меня обманывал?
— София, пойми, я тебя люблю, это сейчас самое главное.
— Нет.
— Да, София, да, — очень твердым голосом сказал СиСи.
Тяжелая дубовая дверь гостиной дома Кэпвеллов распахнулась и двое мужчин вошли, неся перед собой огромную корзину цветов.
— Мистер Кэпвелл, — обратился старший из них, усатый, в странно–измятой сине–красной кепке, — куда поставить цветы?
— Ах, цветы? — вдруг встрепенулся СиСи, — несите их вон туда, — он указал рукой в сторону террасы.
— На террасу? Ставить прямо на столы?
— Да–да, ставьте куда хотите эти цветы, — СиСи посмотрел на огромный букет, потом на Софию.
Та нервно передернула плечами и двинулась по лестнице на второй этаж.
— Черт! Эти цветы… — сам себе прошептал СиСи Кэпвелл.
Мужчины с корзиной цветов переглянулись.
— Странные эти Кэпвеллы, — сказал младший из них своему напарнику.
— Почему странные?
— Какие‑то они… вечно у них проблемы.
— А ты откуда знаешь? — спросил старший.
— Да все в городе говорят. Сейчас у них дочь сидит в сумасшедшем доме… Да и вообще в их семье творится черт знает что.
— Какое тебе до этого дело? Тебе платят за то, что ты привозишь цветы, а не за то, что ты распространяешь о Кэпвеллах всякие сплетни.
— Да я не распространяю, — сказал тот, который был помладше.
— Признайся, а здорово было бы жить в таком доме! — сказал мужчина в сине–красной кепке.
— Об этом не могу даже и мечтать. Дом достался им по наследству.
— Богатыми рождаются, — сказал младший.
— Да нет, богатым можно родиться, но потом стать бедняком. Богатыми становятся, — сказал тот, который был постарше.
— А что же ты не стал богатым? — поинтересовался носильщик, опуская корзину на край огромного стола, застланного хрустящей белой скатертью.
— Почему не стал богатым? Не знаю, как‑то не повезло мне в жизни.
— Вот видишь, если бы ты родился богатым, значит и сейчас ты был бы богатым и не носил бы эти дурацкие корзины цветов.
— Возможно, возможно. А что у них здесь сегодня произойдет?
— Наверное, праздник. Эти Кэпвеллы всегда на День Независимости устраивают самые большие в городе праздники. Раньше с ними могли еще состязаться Локриджи, а сейчас уже нет, — сказал мужчина в сине–красной кепке, поправляя яркие цветы в корзине.
Хотел бы я, Чарли, поприсутствовать на этом празднике. Небось танцы будут, фейерверк…
— Ну, фейерверк — обязательно. Кэпвеллы всегда устраивают самые шикарные фейерверки, это делал еще их отец, а потом как‑то пошло по наследству,
