Селянин (СИ) - "Altupi"

Бабки по-прежнему находились на улице, но переместились дальше от его дома и ближе к церковным развалинам. Они засекли его и что-то обсуждали, показывая на него клюками, невысоко приподнимая их от земли. Кирилл прошёл прямо к дому, к стоящей перед ним «Тойоте», ничего не видя и не слыша. Его потрясла сегодняшняя встреча с матерью Егора и собственное открытие — об отношении к Егору.

Странно, но даже в собственных мыслях он не называл его больше пидором. Это обидное слово никак не вязалось с твёрдым характером селянина. А характер несомненно у него был твёрдым, хотя зачем-то он себя показывал бесхребетным молчуном. Только сильный человек может забить на свою жизнь и посвятить себя уходу за тяжело больной матерью. Кирилл считал себя крутым, самым умным, а теперь не знал, как бы поступил на его месте, окажись перед выбором — личная жизнь или сыновний долг. Скорее всего, струсил бы, спасовал, нашёл бы денег, нанял бы сиделок, а сам бы отделывался редкими визитами и дорогими подарками.

Кирилл сходил на веранду за пачкой сигарет и закурил, глядя в никуда. Всё внешнее перестало существовать, концентрируясь на внутреннем лихорадочном возбуждении.

А матери? Какие разные у них матери! Галина Рахманова, по двору Посохина, с такой искренней любовью говорила о своём сыне, так ласково называла его Егорушкой, что… Что Кирилл завидовал. Его мать была женщиной образованной и вращалась в высоких кругах, но от неё веяло отчуждением. Воспитание ограничивалось чистыми рубашками и носками, новомодными игрушками и гаджетами, поучениями из оперы, как должен вести себя сын депутата. И никаких объятий, поцелуев на ночь, тёплых взглядов. Она любила его, конечно, желала добра и всячески указывала на это — приказным тоном, будто попрекала.

Даже в Пашкиной семье с его деревенскими матерью и бабкой было больше теплоты. Кирилл всегда смеялся над этим сюсюканьем. Нет, получается, он завидовал, а за злобными насмешками прятал жгучую обиду.

Посасывая горячий фильтр сигареты, Кирилл признавал неутешительные факты: именно недолюбленность в детстве является причиной его поведения, действительно быдлячного, как тогда заметил Егор. Если бы в их благополучной с виду семье царили любовь, взаимопонимание, тесный невербальный контакт, тогда бы… Сложно сказать, что вышло тогда бы, но уж точно лучше, чем сейчас.

А Егор Рахманов достоин уважения.

Кирилл не знал, как ещё назвать то чувство, которое у него вызывал Егор. И то волнение в груди, возникавшее при взгляде в его бездонные серьёзные карие глаза. Кирилл сейчас вообще ничего не знал и мало что понимал. Всё смешалось, как в доме Облонских. Только сильнее.

Грязь

19

Шёл дождь. Холодный хмурый ливень. Упругие струи шумно били в стекло и стекали вниз крупными каплями. Всё было серым и однообразным, словно размытая картинка в чёрно-белом телевизоре, и этой постылой унылостью погода напоминала октябрьскую.

Дом тоже выстудился. Проснувшийся по звонку Кирилл сидел на кровати, укрываясь одеялом, и таращился в окно на мокрые дорожки и всё новые и новые потоки воды. Он не выспался. Глаза открыл, но мозг функционировал ещё со скрипом, ничего не соображал. Организм пытался улечься снова, подъём в пять утра был для него непомерной нагрузкой, к тому же дождь убаюкивал.

Разверзлись хляби небесные и надолго. Кирилл подумал об этом с облегчением. Скользнул взглядом по пузырящимся лужам в выбоинах на дороге и по траве, залитой водой, будто рисовые поля. Зевнул и лёг обратно, прикемарил под монотонный шум дождя. Конопля подождёт, в такую погоду по оврагам и буеракам до делянки всё равно не дойдёшь, завязнешь, вываляешься в грязи. А если дойдёшь — простудишься и сляжешь. Пусть альтруизмом страдает кто-нибудь другой. Егор Рахманов, например.

Нет, Егора он трогать не хотел.

И чокнутым пидором язык не поворачивался назвать. Конечно, Егор целый день крутится, косит, пилит, пасёт, доит — у него есть в этом необходимость, но, если бы и не было, он вряд ли сидел бы на попе ровно. Да-да, он из той породы людей, которые считают лень постыдной, тихо и честно трудятся, пока другие шастают по клубам, бухают и греют задницы на море. Чтобы заработать на лекарства и памперсы матери, ему даже приходится трахать старую, совершенно не возбуждающую его бабу. С каким лицом он это делает? Притворяется, чтобы не обидеть? А как потом берёт за это деньги? Нет, за себя-то Кирилл знал, чтобы он бы схватил шуршащие бумажки и не поморщился, а Егор с его гордостью? Для очистки его совести банкиршей умно придумана схема с заготовкой дров, забиванием гвоздей и прочей мужской «помощью» для дома, но оба ведь понимают, за что в действительности идёт финансирование.

Кирилл вспомнил про вымогание несуществующего долга и разлитое почти целое ведро молока. Литров десять там было… сколько это стоит?

Кирилл задумался, попытался прикинуть, но нет, не знал. Вдруг понял, что не знает ни сколько стоит молоко, сметана, хлеб, огурцы, мясо, рис, яблоки и бананы, ни сколько другие повседневные продукты. Каждый день находил их в холодильнике, в кастрюле, шкафу или своей поставленной под нос тарелке и ел, не задаваясь вопросом цены. В магазин он заходил за бухлом, сигаретами и презиками. Если брал закусь, то редко обращал внимание на ценники, а чаще сорил деньгами, удивляя очередных приятелей и чик.

Были периоды безденежья, были, тут врать не надо. Вместо виски за полтора косаря приходилось брать водку за пятихатку. Ездить на троллейбусе или на хвост друганам садиться вместо рассекания на собственной тачке. Водить тёлочек в кафешки вместо элитных клубов. Безденежье всего лишь означало, что родители дуются за какой-нибудь устроенный в пьяном угаре долбоебизм и урезают бюджет, надо было лишь переждать и вести себя паинькой. При этом набор необходимых для выживания продуктов всегда был на столе, не приходилось гнуть спину, зарабатывать на себя и всю семью.

Все заработки — сродни этой чёртовой конопле…

Вспомнив про злосчастную коноплю, Кирилл заметил ещё несколько вещей. Во-первых, он опять погрузился в размышления о Рахманове. Видел перед внутренним взором его фигуру — тонкую, нечёткую, словно двухмерную. Что-то делающую сильными руками, с уверенным размахом плеч и серьёзным взглядом — как у Чешира, только вместо улыбки в пространстве висели глаза.

С какого хрена думать о нём, а не о друзьях, оставшихся в городе, не о Пашке, не о девчонках? Неужели встреча с его матерью так повлияла? Ну да, собственная-то мать за всё время позвонила всего два раза, проверить трезвый он или в стельку. Отец вообще ни разу не позвонил. Плевать им на сына, считают, что вырос и ему ласка не нужна. Вот пусть и получают, что заслужили. Кириллу было их не жалко.

Или купание в выгребной яме мозги вправило?

Однако резкая перемена в своих суждениях настораживала, откуда-то проклюнувшийся разум был непривычен. Нет, совсем дебилоидом Калякин себя не считал, в душе был трепетным и ранимым. Глубоко в душе. Очень-очень глубоко. Где-то на глубине пятилетнего возраста, а после стал постепенно превращаться в рептилию, неспособную ни сочувствовать, ни сопереживать. В потребителя и вредителя. В эгоистичного паразита, живущего только естественными потребностями — спать, жрать, ебаться. До этого момента его всё устраивало.

Второе, что заметил Кирилл, это свой нос, уткнувшийся в обгаженную клопами бабкину подушку. Брезгливое отвращение сработало моментально, но лень и утренняя расслабленность взяли верх, и он лишь повернул немного голову, чтобы не вдыхать нафталиновый запах. Представил вокруг себя обволакивающее тонким слоем энергетическое поле, позволяющее лежать, греться, но не контактировать с застиранным бельём.

И третье — хотелось отлить. Стояк, если и был, то уже сдулся, можно было беспрепятственно справить малую нужду. Но… лил дождь, и кровать вопреки предубеждениям согревала. Вылезать из тепла ради похода под холодный небесный душ не хотелось. Кирилл терпел, проклиная деревню со всеми её неудобствами.