Любовь моя, Анайя - Миллер Ксандер

— Надеюсь, тебе известно, что мой отец — судья федерального апелляционного суда, — сказала девушка. — Говорю это только для того, чтобы ты знал, что тебе светит. Если обидишь мою кузину, — и она щелкнула пальцами.

Прежде чем Зо успел ответить, дверь квартиры распахнулась, и он встрепенулся под тяжестью своей поклажи. На пороге стояла Анайя в белых брюках, и это зрелище сводило его с ума. Он тут же забыл и про холодильник, и про Надин с ее угрозами насчет судьи. Шагнул вперед и, одной рукой придерживая frijidè, а другой обняв Анайю, поцеловал ее.

Надин устроила для них ужин, заказав еду из «Эпи д’Ор», американского ресторана на дороге в Петьонвиль. Зо впервые в жизни попробовал пиццу и увидел куриные наггетсы.

— Вот так, — продемонстрировала Надин, обмакнув наггетс в майонез и поднеся ко рту Зо.

Парочка сидела, потягивая из одной соломинки кока-колу и держась за руки под столом.

— Сначала я не знала, что о тебе и думать, — призналась Надин. — Ведь кругом часто твердят о мошенниках и лжецах и очень редко — о верных и порядочных мужчинах.

— Это потому, что верные и порядочные мужчины ужасно скучные, — ответила Анайя.

Зо и Анайя наслаждались ощущением затерянности в Потопренсе. Тут проживало три миллиона человек, и всем было плевать на приличия. Анайя притворялась, что она — девушка из обычной провинциальной семьи, приехавшая заканчивать учебу, а Зо — ее официальный бойфренд, уже привеченный родными. Они встречались в полдень и средь бела дня целовались на перекрестках.

Вечера проводили, прогуливаясь по улицам после закрытия магазинов и останавливаясь у освещенных пекарен, чтобы купить горячие оладьи. В ноябре, когда начался сбор урожая, перекусывали поджаренной на углях молодой кукурузой с горячими жесткими зернами. Зо сводил Анайю потанцевать в клуб «Микамакс» и целовал прямо на танцполе. Однажды ночью, проходя через уже закрывшийся фруктовый рынок, Зо приобрел последнее яблоко из корзины, и влюбленные придумали игру: Анайя счищала красную кожуру зубами, перекладывала ее в рот Зо, а сама съедала сладкую мякоть.

Они посетили собор Нотр-Дам де л’Ассомпсьон [97], знаменитый своими нежно-розовыми контрфорсами. Внутри, по контрасту с сияющим карибским днем, было темно и прохладно. Влюбленные, почти ничего не ввдя, сидели на скамье и шептали друг другу на ухо всякие нежности. Анайя поставила Зо у алтаря, а сама медленно двинулась по проходу, будто его невеста. Зо ждал ее с ощущением, какого раньше никогда не испытывал. Это было нечто похожее на полное удовлетворение, и когда девушка приблизилась, он понял, что время пришло.

Они вернулись в ее квартиру рядом со стадионом Сильвио Катора. Застройка этого района была приземистая, разновысокая, поэтому из дома Анайи, хоть он и был всего лишь четырехэтажным, беспрепятственно открывался вид на море. Парочка любила сидеть на крыше в прохладную погоду, особенно после дождя, смывавшего с неба смог и очищавшего воздух.

От сверкающего залива их отделяли лишь ряд разрозненных пальм и несколько улиц. В темноте можно было различить национальную автостраду — цепочку огоньков, бегущих вдоль побережья. С другой стороны виднелась высокая темная гора, ограничивавшая город с юга. Зо сказал, что это Мон-Нуа, и объяснил Анайе, как по мачте сотовой связи определить положение его жилища.

— Бедный Озьяс сейчас там, наверху, — проговорила девушка. — Совсем один.

— Кстати, об Озьясе, — сказал Зо, — вот свежая дыня с его огорода.

Это была зимняя канталупа с гладкой кожурой. Анайя поинтересовалась: неужто Зо весь день таскал ее с собой, но молодой человек не ответил. Он протянул ей нож, чтобы разделать плод. Девушка положила дыню между ними и разрезала ее. Та аккуратно распалась на половинки. Из мякоти, точно неправильно сформировавшееяся семечко, торчала красная пуговица. Зо вытащил ее двумя пальцами.

— Я полюбил тебя с тех самых пор, как впервые увидел, как ты потягиваешь вишневый сок из стакана, — начал он.

4

Ближайшим другом Озьяса на Черной горе был Ти Папа́ Пика́н, местный знахарь, известный своей coco makak, клюкой, творившей за его спиной чудеса. Она была непредсказуема и с равной вероятностью могла как дать под зад своему хозяину, так и принести воды из колодца для приготовления пищи, но чаще всего Ти Папа пользовался ею, чтобы развлекать детей. Пиканом его прозвали оттого, что для изгнания недуга из больного ему требовалось столько же времени, сколько нужно, чтобы ввести в руку инъекционную иглу — piki. Не то чтобы его лечение не причиняло боли, просто оно было милосердным — то есть быстрым.

В юности Пикан был приверженцем Ленгленсу, духа, который порой напивался и пожирал стекло. Если вы поднесете ему ром и сигареты, Ленгленсу может открыть вам будущее, а может и посмеяться над вами. Однако к старости Пикан угомонился и теперь славился неизменным благодушием, потому что был самым черным обитателем Черной горы, а еще потому, что утверждал, будто ему известна подлинная история африканских племен, вывезенных на Гаити в качестве рабов. За скромную плату Пикан мог, тщательно изучив ваши коренные зубы, определить, кто вы по происхождению: фон, дагомеец, йоруба или кто-то еще.

Жил Пикан на холмах, неподалеку от участка Озьяса, и старики вечно препирались друг с другом. Они целыми днями валялись в слоновой траве и спорили, кто из диктаторов хуже: доминиканец Рафаэль Трухильо или гаитянин Франсуа Дювалье [98].

— Возможно, Трухильо много награбил и многих убил, — сказал Озьяс, — но у них, по крайней мере, есть гидростанции и электричество.

— А, — махнул рукой Пикан, — ты сам не знаешь, о чем говоришь. Тамошние крестьяне такие же босяки, как наши.

Зо сторонился их бесконечных пререканий. Его тоска по Анайе служила для двух старинных друзей любимой темой для насмешек, и всякий раз, когда молодой человек оказывался поблизости, они принимались подтрунивать над ним.

Помимо пристрастия к петушиным боям и исполнения обязанностей местного угана — жреца вуду, Пикан славился своим пикацизмом [99] — он дегустировал землю.

Дважды в неделю он открывал лавку на рынке Куабосаль в центре города и занимался этим своим ремеслом. В такие дни Зо бесплатно спускал с горы странный товар угана, сажая в тележку и самого старика.

Устроившись на рыночной площади, Пикан пробовал образцы почвы, которые ему привозили со всех концов острова, и сообщал клиенту, сколько в ней азота и какие минералы преобладают на его участке. Он советовал, что предпочтительнее выращивать на небольшом клочке земли: сахарный тростник или бананы. Мало-помалу Пикан начал ощущать на вкус перемены, происходившие на острове.

Фермер-рисовод привез ему с Артибонитского плато миску земли, напоминавшей по вкусу железную руду. Водитель грузовика, искавший пригодный для продажи гравий, принес образец, от которого у Пикана началась сернистая отрыжка. Кислая почва под кустарниками вокруг Моль-Сен-Николя приобрела щелочной привкус и теперь превращалась в плотную глину, после которой приходилось полоскать рот лимонадом.

— На севере бокситы! В Леогане фосфор! Такое ощущение, будто остров перерождается.

Клиенты же просто хотели знать, что им сажать у себя всаду.

— Не знаю, — признавался Пикан. — У острова такой привкус, будто он обратился в пепел.

Зо застал старика на рынке Куабосаль за пустым прилавком. В течение месяца Пикан предсказывал потрясения и катастрофы, всемирные перемены в распределении полезных ископаемых, обвал центрального плато, и в результате у него не стало клиентов. Перед ним лежали только ложка и тарелка с несколькими образцами почвы.

— Пообедаем? — предложил Зо. — Почему дела идут так плохо?

— Потому что люди не хотят слышать правду, — ответил Пикан. — Они хотят услышать, что их новый участок подходит для бананов или что у них под домом зарыты пиратские сокровища.