Любовь моя, Анайя - Миллер Ксандер

Озьяс довел воду в ванне до кипения и отрегулировал температуру, подбавив холодной воды. Затем вручил Зо новый кусок американского мыла, которое ему очень нравилось, и проводил его за ширму для купания.

— В конце концов, это и есть брак, — заметил старик. — Одинокий мужчина, изо всех сил пытающийся сделать женщину счастливой, но почти всегда терпящий неудачу.

Он вылил горячую воду на плечи Зо, и от прохладной травы начал подниматься ароматный пар. Кожа у Зо стала свежей и чистой, он вытерся снятым с веревки льняным полотенцем, пахнущим пассатами. После чего облачился в смокинг, который Озьяс отыскал для него в гардеробной похоронных дел мастера Буа Нам.

Впервые увидев смокинг, Зо стал возражать, что он похож на погребальный наряд Барона Субботы [103]. Это был старинный костюм немодного покроя. У двубортного жилета фалды до колен, внешние швы брючин отделаны той же тесьмой, что и заостренные лацканы пиджака. Зо жаловался, что рубашка слишком длинная и просторная совсем не в тех местах, где надо, такая подходит скорее для пирата, чем для современного мужчины. Ему показалось, что пуговицы болтаются на честном слове, увидев их, даже Озьяс запаниковал, но тут подошла мадам Зюлю и объяснила, что это называется «французские манжеты». Она соединила концы манжет и скрепила их запонками своего покойного мужа.

— Из тебя получился красивый жених, — сказала женщина, застегивая у него на талии широкий пояс.

Озьяс все еще давал своему подопечному последние советы насчет брака, и Зюлю презрительно цыкнула языком.

— Послушайте-ка этого знатока. На протяжении двадцати двух лет его жена каждый божий день жаловалась на своего мужа. Позволь мне кое-что тебе сказать, Зо. Супруги — они как ягодицы. Несмотря на постоянные трения, они все равно любят друг друга и живут вместе.

Тут появилась внучка Зюлю с бутылкой одеколона и вылила на ладонь бабушке маленькую лужицу.

— Делай все, как велит жена, — продолжала Зюлю, запустив пальцы в волосы жениха. — А когда она окажется в положении, веди себя так, будто у тебя двое детей.

Анайя вымылась в доме мадам Зюлю, и кузина помогла ей надеть платье. Бесконечный кружевной шлейф заставил ее понервничать. Рукава прилагались отдельно, их нужно было пристегивать в самом конце. Когда невесту наконец удалось нарядить, Надин любовалась ею до тех пор, пока из глаз у нее не полились слезы.

— Просто ты такая красивая, — пролепетала она.

Местная парикмахерша нанесла последние штрихи, уложив косички Анайи узлом на правой стороне головы, закрепив их заколками и вытянув кончики. С противоположной стороны, за левое ухо, она вложила красный гибискус и подержала зеркало, чтобы невеста оценила результат.

В сумерках появился Пикан, нарядившийся как не вышедший ростом бизнесмен. Просторная рубашка болталась на его тщедушном теле, точно парус, прильнувший к мачте. Пикан испортил себе зрение, охотясь на черепах в знаменитом проливе Тортю, и его водил за собой старый бойцовый петух по кличке Ти-Зом — Пистолетик. Лишь только войдя в дом, петух тотчас направился к Анайе и спокойно просидел возле нее до конца предсвадебных приготовлений.

Пикан объявил Озьясу, что это хороший знак.

— Ти-Зом отлично разбирается в людях, — сказал он.

Бос-Те-Бос и Тикен украсили двор рождественскими лампочками. В сумерках, когда их подключили к линии электропередач, холм ярко засиял над городом. Гости зааплодировали. Участок Озьяса, мерцавший зелеными, красными и белыми огоньками, был виден из трущобу подножия горы. Кто-то самовольно позаимствовал в методистской церкви дорожку из центрального прохода и положил ее на траву. По обеим сторонам дорожки стояли разнокалиберные стулья: из потрескавшегося пластика, фамильные столовые комплекты красного дерева, миниатюрные плетеные кресла, изготовленные кустарями-горцами. Гости сидели на них в разных позах и в гробовом молчании терпеливо ожидали начала церемонии.

С наступлением темноты свадебная процессия выстроилась торжественными парами, включая Пикана, который вышагивал рядом с петухом. Колокольчики у шпор птицы возвестили о начале церемонии. Зо шел вместе с Озьясом; старик был одет в тот же костюм, в котором вступил в брак со своей покойной женой в восемьдесят первом году: из коричневого полиэстера, с оранжевым шерстяным галстуком. Костыль был украшен белыми и красными ленточками, и Озьяс элегантно одолел проход за шесть плавных взмахов.

Внучка мадам Зюлю рассыпала белые лепестки жасмина перед шествием невесты, которое возглавляла Надин. За ней шла Анайя в свадебном платье. Мадам Зюлю в наряде неоновых цветов — ярко-оранжевом платье и зеленых серьгах-кольцах — исполняла роль посаженной матери.

Пикан начал церемонию со сказки про Тезена [104], которая начиналась так:

— Жила-была девушка, которая влюбилась в рыбу…

Старик вкратце пересказал историю острова, поведав, как обитали на нем племена тайно с их каноэ и музыкой, потом европейцы с их сахарным тростником и бичами, а теперь живут гаитяне, которые никогда не покидали его и не покинут. Он напомнил собравшимся, что они унаследовали две вещи — кровь африканцев и землю тайно — и обязаны что-то сделать, чтобы объединить их, если хотят существовать и дальше. Пикан говорил о любви — во всем мире в целом и на острове в частности, заметив, что она не слишком отличается от страны к стране. Прежде чем начать обряд, Пикан спросил, не возражает ли кто против этого брака, и тут подал голос сам Зо:

— Отец Анайи его не одобряет.

— Что вызывает у него возражения?

— Моя бедность, — ответил Зо.

— Насколько ты беден?

— Мне не принадлежат даже эта тележка и этот маленький домик.

Гости воззрились на повозку, потом перевели взгляды на хижину.

— Покажи мне руки, — сказал Пикан.

Зо поднял руки.

— Они твои?

— Конечно.

— А ноги?

— Тоже.

— Твое единственное богатство — твоя жизнь, — заключил Пикан. — Если кто-то предложит тебе больше, он солжет.

Затем он велел жениху и невесте взяться за руки и нараспев произнести длинную клятву в вечной верности их душ.

Подарки молодожены получали в хижине. Босс Поль и его бригада поднесли коробку соленого конга — сушеного угря, регионального продукта Жереми, и полный ящик белого вина, которое так любила Анайя. Новобрачная поблагодарила строителей и заверила их, что все, что останется после праздника, будет выпито в течение медового месяца, который продлится до конца ее зимних каникул.

Внучка мадам Зюлю презентовала вышитые носовые платки. Это был старинный обычай, и Зюлю до сих пор его соблюдала. Платки были белые, с кружевной каймой и вышитой надписью: «А. и З. 1 января 2010 года».

Несмело приблизился Озьяс, вмиг потерявший дар речи. Ему жаль, наконец вымолвил он, что мадам Ти Клис не дожила до этого дня и не познакомилась с Зо и Анайей, потому что она непременно полюбила бы их обоих, как собственных детей. Старик объявил, что они могут жить у него сколько угодно, а он эгоистично надеется, что они останутся навсегда. Затем, словно спохватившись, он сунул руку в нагрудный карман и вручил Зо американскую купюру в сто долларов, тем самым удвоив наличный капитал бедного рабочего.

Затем молодые присоединились к гостям уже как муж и жена, и все принялись за еду. Угощение включало в себя чаны риса с красной фасолью и голубиным горохом, легюм [105] с козлятиной и восемь цыплят в восьми разных соусах, а также спиртное в ведрах со льдом, два полена дус макос и дюжину бутылок рома. Озьяс встал, опершись на костыль, поднял бокал и произнес речь:

— Мой отец разводил корнеплоды. Он был огородником. Научил меня выращивать маниок, ямс, малангу [106]. Но отец разорился. А Ти Клис, когда я встретил ее, растила кофейные кусты там, далеко, — он махнул рукой, — на равнинах за Шапатьо. У нее были и хлебное дерево, и манго, и калебасовое дерево, и кокос. Она обзывала меня недоумком, и моего отца тоже. Зачем каждый сезон сажать корнеплоды, а через три месяца выкапывать их, когда можно один раз посадить дерево и собирать урожай двадцать лет? По правде говоря, — продолжал он, — с первого взгляда Зо мне совсем не понравился. Только явился из захолустья — и уже рубит последние деревья на острове. Сначала я дал ему работу, только чтобы спасти деревья. Но я его полюбил, — справившись с собой, Озьяс снова заговорил высоким, сдавленным от волнения голосом. — Я любил очень немногих мужчин в своей жизни. Своего отца. Покойных братьев. У нас с Ти Клис никогда не было детей. — он поперхнулся. — Но Зо? — Озьяс поднял бокал. — Зо для меня — сын, которого у меня никогда не было, но о котором я всегда мечтал.