Любовь моя, Анайя - Миллер Ксандер

Пары кружились под музыку зук и конпа, целуясь в темноте. Озьяс сначала танцевал один, с собственным костылем, потом с мадам Зюлю, отбросив костыль в сторону и хватаясь за нее, как маленький мальчик за свою маму, а она вращала его на единственной ноге, будто волчок на траве.

Босс Поль предложил Пикану сигару, и они закурили на краю танцплощадки.

— Я слышал, ваши пары никогда не разводятся, — сказал Поль.

— Только потому, что не могут себе этого позволить, — ответил Пикан.

Надин была подружкой невесты и фотографом. Она фотографировала все подряд: Поля и Пикана, курящих сигары, первый супружеский поцелуй Зо и Анайи, брейк-данс Бос-Те-Боса на тыквенных грядках Озьяса. Никто не спал. На рассвете первого дня нового года мадам Зюлю и ее внучка подали традиционный тыквенный суп, и обессиленные гости, разобрав дымящиеся миски с похлебкой, позавтракали прямо на траве.

Свадьба закончилась. Зо и Анайя стали мужем и женой. Оставалось лишь выполнить последний ритуал. Ти Папа Пикан славился тем. что предсказывал будущее супружеским парам, которых он поженил. Его меткие пророчества о количестве будущих детей сделались легендой. Однако Озьяс, отправившийся на поиски друга, обнаружил, что тот уже уходит.

— Разве ты не повидаешься с молодыми перед уходом? — спросил Озьяс.

Пикан неохотно согласился и отправился в хижину к новоиспеченным супругам. Гости последовали за ним; они шумно чавкали супом и с любопытством заглядывали в окно и дверь. Пикан жег рыжеватую амбру, которую сам собирал на пустынных пляжах близ Фалигона. От амбры исходил красный дым, и сильный мускусный запах отогнал Озьяса от двери, а прочих зрителей от окна. Все разбежались, кроме влюбленных, окутанных облаком пахучего дыма.

Белым мелом Пикан нарисовал на полу веве [107], достал из своего пакета конго [108] несколько человеческих зубов и бросил их на половицу. Расклад резцов и коренных зубов, по-видимому, вызвал у него беспокойство. Он попросил адокин — монетку в один доллар, и кто-то протянул ему ее.

— Обручальное кольцо, — потребовал Пикан.

Анайя сняла с пальца красную пуговицу.

Он собрал все эти предметы, снова бросил их на пол, точно игральные кости, и принялся внимательно изучать взаиморасположение пуговицы и монеты, монеты и зубов, зубов и пуговицы. Чем дальше он вчитывался в эти знаки, тем сильнее мрачнел, пока его лицо не потемнело от дурного предчувствия.

— Ты не Адам, — сказал он Зо. — А ты, — он коснулся руки Анайи, — не Ева. Вы вступаете отнюдь не в новый, а в очень, очень древний мир.

Медовый месяц, длившийся одну неделю, они провели на холмах над Порт-о-Пренсом. Внизу, в тысяче футов от них, по улицам мчались автомобили. Бились о берег морские волны. Проплывали вдоль горизонта парусники. Но молодые, слившись в нерасторжимое целое на кровати, привезенной с барахолки, не замечали окружающего мира.

Они занимались любовью с неторопливостью и увлечением первых в мире любовников, всю ночь напролет не гася свечей, чтобы восхищаться телами друг друга. Зо написал песню о любви, где припевом служило имя возлюбленной, и вместо барабана аккомпанировал себе на бедре. В полночь новобрачные подкреплялись холодной свининой и считали огоньки кораблей в заливе.

Нельзя сказать, рано или поздно они просыпались, ибо эти семь дней превратились в непрерывную грезу, где были только секс, сон и обнаженные тела на простынях. Каждое утро, перед тем как выбраться из постели, молодожены отдавались друг другу, а потом пили горячий кофе на пороге, называя друг друга мужем и женой. Из хижины выходили лишь для того, чтобы справить свои надобности, да и то вдвоем, спотыкаясь о кухонную утварь, словно пьяная женщина и ее тень. Зо повесил во дворе занавеску для душа, чтобы можно было мыться днем. Он опускался перед Анайей на колени, точно служанка, чтобы намылить ей бедра и мягкие волосики между ног. Затем тщательно мыл ее ноги, сначала одну, потом другую.

Каждый день супруги выпивали бутылку вина из подарка Босса Поля и его бригады. Они поставили ящик с вином в темном углу комнаты и пили прямо из горлышка, притворяясь знатоками, понимающими толк в возрасте и кислотности. Соседи, тщательно все спланировав, общими силами устроили мини-гостиницу для двоих: окрестные уличные повара и домохозяйки обеспечивали новобрачных едой. Дети доставляли горячие блюда к хижине Зо и по наущению Жана-Поселенца, некогда работавшего на багамском курорте, выкрикивали: «Обслуживание в номер!» Они приносили жаренную на вертеле свинину и деликатесные рыбные блюда с гарниром из макарон и свекольным салатом.

В тот вечер, когда на ужин у них была pwason boukannen [109], Зо тщательно перебрал мякоть белой рыбы и вытащил все косточки до единой, а потом накормил Анайю с маленькой ложечки и вытер ей рот. Он положил ложку салата пиклиз [110] на жареный плантан, поднес к ее рту и восхитился ровным укусом ее идеальных зубов.

Вечера проводили, мечтая об идиллическом будущем, даже выбрали имена будущим детям и обставили будущий дом. Анайя обожала массивную деревянную мебель в колониальном французском стиле, в то время как Зо предпочитал легкие плетеные изделия горцев. Он посмеивался над вычурным вкусом жены. Иногда заводили речь на серьезные темы, говорили об отце Анайи, обсуждали, что будут делать, когда молодая женщина окончит учебу. Было совместно решено оставаться в столице, пока Анайя не получит диплом медсестры и лицензию. Тогда можно будет поселиться в любом уголке острова.

К концу медового месяца влюбленные превратились в настоящих супругов. Зо работал в саду — полол грядки с горохом, Анайя с грязной рубашкой в руках сидела на корточках возле таза с мыльной водой. Она впервые в жизни занималась стиркой, причем стиркой чужих вещей, и обнаружила, что процесс отстирывания пота с воротничка мужской рубашки — это еще одно проявление любви.

Книга третья

1

С моря пришел рокот, докатился до подножия гор и возвратился обратно, точно слух о самом себе. Цыплята Озьяса высунулись из травы; на стеблях затряслись стручки гороха. Из переполненных кварталов Карфура, где между национальной автострадой и побережьем, словно самодовлеющий город скорби, расположился длинный бордель, поднимались смог и тропическая жара.

Горизонт был туго натянут и дрожал, как стеклянная нить. Затем где-то вдали раздался удар молота, и из недр земли донеслось ужасающее гудение.

Десять тысяч птиц оторвались от острова, словно их спугнули с деревьев, это были не только морские обитательницы, но и гигантские крылатые создания цвета соли. Вспыхнули и погасли огни сварочных аппаратов. Повернулись вспять реки.

Архиепископ Порт-о-Пренса погиб на балконе папской нунциатуры.

Глава Миссии ООН по стабилизации в Гаити [111] погиб в своем кабинете в отеле «Кристофер».

Надин Тессьер, одетая в школьную форму и евшая маниоковый пирог с арахисовым маслом, погибла на кухне своей квартиры на улице Монсеньора Гийу.

На терминале Варрё, когда кран «Панамакс» опрокинулся на трансформаторы, в нефтяном перевалочном хранилище, примыкавшем к электростанции, воспламенились сто тонн сырой нефти. Пламя горело жарче и ярче звезд. Студенты вечерних отделений на холмах подбегали к окнам и умирали, пытаясь что-нибудь разглядеть.

Десятиэтажное здание «Телеко» раскололось посередине и невозмутимо рухнуло у залива.

Было повреждено здание федеральной тюрьмы, и четыре тысячи самых опасных преступников в стране устремились наружу, вознося хвалы Господу за освобождение.