В двери Лайонел Локридж столкнулся с рабочим, который спешил в бар "Ориент–Экспресс".
— Вы не видели здесь мисс Кэпвелл? — спрашивал он у всех.
— Один из официантов указал рукой рабочему, где можно найти Иден и тот вбежал в бар.
— Мисс Кэпвелл, я говорил этой сумасшедшей, чтобы она не подходила…
— Что? Какой сумасшедшей?
— Да этой… Джине, которая на крыше. Она лезет к вывеске. Я говорю ей, чтобы не подходила, но она меня совершенно не слушает.
Тут же в бар вбежал и Кейт Тиммонс.
— Извините, если я перебью вас. Иден, послушай…
— Что такое, Кейт?
— У меня неотложные дела и я вынужден прервать завтрак. Извини, пожалуйста, встретимся позже и пообедаем, возможно, вместе. А сейчас я должен бежать — неотложные дела, — Кейт кивнул и направился к выходу.
— Я жду твоего звонка, — вдогонку ему бросила Иден.
— Я обязательно позвоню, не беспокойся.
— Мисс Кэпвелл, выслушайте, пожалуйста, меня, — рабочий энергично размахивал руками, — я сейчас вам все объясню, объясню по порядку.
— Пожалуйста, я вас слушаю.
— Она совершенно неуправляема. Я ей говорю, но она меня не слушает.
— Кто? Погодите, рассказывайте все по порядку. Кто неуправляем?
— Да эта… ваша подруга, мисс Кэпвелл, — сказал рабочий.
— А кто ее туда пустил?
— Как кто? Она сказала, что вы не возражаете, если она часок побудет наверху.
— Что? Джина забралась на крышу отеля?
— Да, — рабочий кивнул в ответ. — Я ей говорил, чтобы она не трогала вывеску, но это бесполезно.
— Кто трогает вывеску?
— Да ваша подруга! — воскликнул рабочий, — а мы эту вывеску даже еще не проверили.
— А зачем она это делает? Зачем ей это нужно?
— Она говорит, что хочет зажечь вывеску, хочет чтобы она сверкала, а потом она решила сняться на фоне сверкающей вывески…
— Зачем сняться? — Иден никак не могла взять в толк, зачем Джина забралась на крышу отеля.
А Джина в это время снималась в очередной раз, старательно выговаривая слова незатейливой рекламной песенки, неуклюже дергаясь в такт музыки, постоянно сбиваясь и не попадая в кадр. Режиссер уже вспотел. Он морщился, но запись не останавливал.
— Да черт с ней, — шептал он оператору, — пусть дергается как хочет, деньги уже заплачены и это ее проблемы, а не наши. Ведь я предлагал ей взять профессиональную манекенщицу, чтобы та сделала все как следует, но она хочет красоваться сама. Какая‑то безумная.
Оператор нажал на кнопку и махнул рукой. Джина Кэпвелл, которая было приостановилась и выжидала, вновь принялась распевать песенку: "Это печенье — просто прелесть! Аромат и вкус, и свежесть! Оно сделано с любовью — Угощайтесь на здоровье!"
— Когда вы захотите себя немного побаловать, — уже остановившись проговорила Джина, — купите пакетик печенья миссис Кэпвелл! Запомните это название. Оно символ качества и символ успеха!
Джина подняла вверх руку и посмотрела на белые облака. Режиссер в это время понуро отошел к распределительному щиту и положил руку на крышку. Его начало трясти.
— Боже! Что с ним случилось? — первой воскликнула Джина, видя как корчится режиссер.
Огромная вывеска на несколько мгновений вспыхнула, неон в трубках засветился, а во всем отеле погас свет, потом вновь вспыхнул и снова погас.
— Что это? — стоя в баре рядом с рабочим воскликнула Иден.
— Это, наверное, ваша подруга попыталась зажечь вывеску.
— Боже! Она же сейчас сожжет ее и погибнет сама! Быстрее наверх! — Иден и рабочий заспешили на крышу отеля.
Келли робко вошла в кабинет доктора Роулингса и испуганно осмотрелась по сторонам. Выражение ее лица было таким, как будто все в этом кабинете действовало ей на нервы, угнетало, пугало, раздражало.
Садись, пожалуйста, — вежливо предложил доктор Роулингс, отрываясь от небольшого листка бумаги, который он заполнял мелким аккуратным почерком.
— Я не хочу садиться, — произнесла Келли.
— Это еще почему? Может, из‑за того, что я изменил время сеанса?
— Нет, — Келли повертела головой и ее светлые волосы разлетелись в разные стороны, несколько светлых прядей закрыли глаза.
— Доктор Роулингс, мне здесь не нравится.
— Пойми, Келли, наши с тобой беседы — это часть лечения, это процедура, — он положил перед собой руки и посмотрел на аккуратно обработанные ногти. — Тебе не нравятся мои сеансы?
— Да нет, дело не в том, — Келли вновь испуганно огляделась по сторонам, — мне не нравится ваш кабинет и я думаю, эти сеансы лучше проводить в моей палате, потому что среди своих вещей, среди вещей, к которым привыкла, я чувствую себя спокойнее и уютнее. И мне кажется, доктор Роулингс, там я смогу что‑нибудь вспомнить.
— Но раньше ты мне никогда не жаловалась, — доктор поднялся из‑за стола.
— Я боялась, — Келли опустила голову. — У себя в палате я кое‑что вспоминаю, слышу какие‑то звуки, какие‑то мелодии, — уже более настойчиво проговорила девушка.
Доктор вышел из‑за стола.
— Думаешь, в палате наши сеансы будут проходить лучше?
Келли кивнула.
Выражение ее лица было робким, наивным и испуганным.
Доктор Роулингс пожал плечами. Он не любил нарушать им же заведенные порядки, но случай Келли Кэпвелл был не совсем обычным, даже можно сказать, из ряда вон выходящим. Поэтому к этой пациентке он относился с большим интересом, чем к другим.
— Келли, мне кажется, что ты с кем‑то говорила об этом.
— Что вы хотите сказать? — вскинула голову девушка. — Я хотела вам сказать это раньше, но все время боялась. Мы можем перейти в мою палату? — Келли даже подала доктору Роулингсу руку.
— Мне кажется, это не твоя идея, — холодно сказал доктор.
Нет моя, моя, — возразила Келли.
— Мне кажется, кто‑то пытается на тебя влиять и будет лучше, если ты скажешь кто. Кто этот человек, Келли?
Лицо Келли стало напряженным, она боялась, что сейчас не выдержит и проговорится. Но собрав всю свою волю в кулак, она отрицательно покачала головой и произнесла:
— Никто, никто, доктор Роулингс, меня этому не учил, я сама чувствую — в палате мне будет легче что‑нибудь вспомнить. Поверьте, я давно хотела вам это сказать, — ее голос звучал очень естественно, а испуг выглядел натуральным, волнение тоже казалось неподдельным.
Первой опомнилась и пришла на помощь режиссеру Джина. Она принесла стакан воды и принялась отпаивать перепуганного режиссера.
— Выпейте, вам станет легче.
— Отойдите все от него! Да и вы отойдите от меня! Прочь! Прочь! — разгневанно кричал режиссер, — это все из‑за вас! — он показывал пальцем на Джину.
— Не волнуйтесь, все будет хорошо, — пыталась успокоить его женщина.
— Мне не нужна ни ваша вода, ни ваш воздух — мне вообще ничего не нужно, мне надо, чтобы сюда позвали адвоката, — кричал режиссер. — А ты, ты, кухарка, — обратился он к Джине, — и тебе никогда не напечь столько печенья, чтобы ты была в состоянии выплатить мне компенсацию.
Джина покраснела от слов режиссера и уже хотела вступить с ним в спор и осыпать его бранью, но сообразила, что лучше не спорить. Она успела выкрикнуть только одно:
— Но откуда же я знала, что эта вывеска неправильно подключена?
— Вставайте! Вставайте! — обратился рабочий к режиссеру, — вам надо в больницу.
— Да отстаньте вы все от меня! Я уже неплохо себя чувствую, — режиссер поднялся на ноги и стряхнул пыль с колен. — Со мной все в порядке. Быстро собираем аппаратуру и уходим. Быстро! — заторопил он оператора, который и сам уже упаковал свою камеру и, сжимая в одной руке штатив, спешил к выходу. — Ну, мисс Печенье, вы у меня дождетесь! — уходя крикнул режиссер.
— А как же моя реклама? — возмутилась Джина.
— Что? Ты еще хочешь рекламу? Я чуть не погиб, а она еще хочет рекламу. Да я тебе такую рекламу сделаю!..
Но оператор обнял режиссера за плечи и не дал ему договорить. Джина покраснела и отвернулась.
— Что ты вообще здесь делаешь? — подбежала к ней возмущенная Иден. — Кто тебе разрешил забраться на крышу и пользоваться вывеской? — Иден указала рукой на неоновую рекламу.
