Капкан на прокурора (СИ) - Тимофеева Ольга Вячеславовна

Ведет молнию чуть вверх. Она поддается. А потом, натянув ткань, ровно тянет вниз до самой поясницы. Мы так и стоим. Никто не делает губительный шаг навстречу, но никто и не уходит.

Пожалею же. Тысячу раз пожалею. Хотя всегда есть один процент. Одно исключение. И у прокурора тоже могут быть исключения. Мы все люди.

Я наощупь открываю сумочку, которая все еще висит через плечо, и достаю оттуда телефон. Поднимаю руку и передаю через плечо.

— Твою мать, Саша, что ты делаешь? — Вырывает телефон и целует в шею. Рукой обнимает за талию и тянет к себе. Требовательные и голодные губы везде.

Прохладными пальцами ведет по ключицам, плечам. Задевает намеренно бретели платья, сбрасывая с плеч.

Платье соскальзывает за секунду, оставляя в одних трусиках.

Бросаю сумочку на пол и делаю шаг назад.

Обнимает одной рукой, в какой-то собственной грубовато-дерзкой манере, от которой зато сон снимает на ура. Пальто, которое так и не снял, раздражает кожу, щекочет.

Я разворачиваюсь и сама тянусь, чтобы поцеловать. Все высказанное за эти дни выливается сейчас друг в друга. Перекатывается в руках, сплетении языков, в одном дыхании на двоих. Стягиваю с него пальто, кидаю наугад в сторону кресла. Пиджак туда же.

Юра щелкает замком и закрывает дверь. Все, что за было за дверью, там и закончилось. Тут начинается новое предложение и новая глава. Чем закончится, пока знать не хочется.

Глава 17. Саша

Спина, грудь, живот, бедра, ноги. Если бы на мне была хоть какая-то одежда, я бы почувствовала ее. Но в комнате тепло, пахнет не домом и не больницей, белье определенно где-то есть. Я же обнаженная. Как будто ждущая чего-то.

Я откручиваю события назад. Это было… хорошо. Безрассудно, но хорошо. Теплый шар зарождается в груди от этих воспоминаний и, мягко перекатываясь, стремится к животу.

Кто-то шумно сглатывает рядом. Выдыхает… Ведет по волосам… Ворочается…

— Спишь?

Дальше притворяться бессмысленно. Лениво открываю глаза и поворачиваю голову на подушке. Каким должно быть утро с мужчиной после проведенной вместе ночи? Безрассудно проведенной ночи, если быть точнее, которую я же спровоцировала.

Переворачиваюсь на бок и подминаю подушку под щеку.

— Доброе утро. — Я улыбаюсь. Мы сами создаем свое настроение. Сами задаем тон новому дню, даже, если у кого-то другие планы.

— Привет, — сухо отвечает. Юра взглядом ощупывает плечи, ключицы. Интересно, хотел бы сейчас поцеловать их?

Я смотрю в глаза. Не против. Это по-любому сблизит и зародит в его мыслях желание мне помочь. Там уже смятение и миллион просчетов моего следующего хода. Хотя для начала, я согласилась бы на поцелуй. Авансом. Это было бы более естественно, чем лежать и смотреть друг на друга, делая вид, что ничего не произошло.

Я не понимаю, он хочет свалить, или не знает, как предложить помощь?

— Я никому не расскажу.

Юра переворачивается на спину и смотрит в потолок.

— Мне все равно надо написать рапорт, отказаться от этого дела. Я не могу быть объективным. — Я поднимаюсь на локте, оборачивая вокруг себя белоснежное одеяло. Как отказаться?! — Вам заменят прокурора. Я, надеюсь, отделаться выговором.

— Подожди, не нужен мне другой прокурор. И тебе не обязательно писать раппорт. Знаем только я и ты. — Он усмехается сам себе. — Или ты думаешь, что я тебя буду шантажировать?

— Знаешь, что главное в шантаже?

— Что?

— Начать первым, — усмехается и поднимается. — Поэтому не дам тебе такую фору.

— Я и не собиралась.

— Да прям. Я почти уехал домой. Зачем тогда соблазнила?

— То есть, ты думал, что я это сделала специально и подыграл?

— Мне понравилось. — Оборачивается и упирается ладонью в кровать. Ну искренне же было все, по-настоящему. Он прокурор, а не актер.

— Ты пойдешь в душ?

— Да.

— Тогда иди, я подожду.

Лучше бы я на самом деле подстроила это. Не так противно было бы сейчас от него.

Юра идет в душ. Между прочим, одет в боксеры. Это кто еще расчетливый?! Я отключилась сразу, он оделся, еще что-то там думал себе.

В душе включается вода. Не позвал. Не хочет. Со мной только по пьяни можно, что ли?

Иди ты к черту. Я быстро поднимаюсь и одеваюсь. Сжимаю зубы. Вот нет, плакать еще из-за него. Душу свою он давно продал прокуратуре. От человечности и сострадания надо отказаться на присяге.

Никуда не денешься. Придешь сам. Первым. Хрен только еще получишь что-то.

Подбираю быстро свои вещи, складываю в пакет. Куртка, сумочка, сапоги. Оставаться и видеть его больше не могу.

— Саша, — зовет из душа, но я уже заряжена. Закрываю за собой тихо дверь и спускаюсь по лестнице. Быстро. Как будто побежит. Догонит. Остановит.

Не он точно. Как угораздило вообще с ним пересечься. Забыть надо поскорее, пока не поселился в сердце и не устроил диверсию. И чтобы никто не знал.

Я накидываю капюшон и, не оборачиваясь, иду мимо администратора. Выхожу на улицу, сворачиваю за угол. Везет. Там стоит такси. Я хочу домой.

Я ведь честно это делала не ради папы. Юра сам мне весь вечер прохода не давал. А потом перевернул так, что я соблазнила и заставила остаться. Да, соблазнила и заставила, но только потому, что он сам этого хотел.

Вытираю пальцем слезы, что предательски выступают. В горле дерет от обиды. Он ничем не лучше остальных. Каждый берет, пользуется и оставляет.

Кот. Плед. Подушка. Поплакать. Четыре составляющих успешной истерики.

Открываю, наконец, дверь и захожу домой.

— Мау, — встречает Ахилл и выгибается в спине.

— Привет, — сдержанно отвечаю и глажу по спине.

— Мау.

— Жаль, что тебя вчера не было рядом. — Разуваюсь и бросаю пакеты на пол. — И вообще, если прокурор когда-то придет, можешь делать с его вещами, что хочешь.

Я иду на кухню и проверяю кошачью тарелку. Там на дне миски осталось пару подушечек. На черный-черный день. Благо, сегодня он не наступил.

Бросаю жменю добавки, вскрываю пакетик влажного корма.

Смотрю, как он с аппетитом ест, и такая жалость к себе берет.

Даже у кота есть кто-то, кто его любит и кто о нем заботится. Ахиллес знает, что я приду, пожалею, потискаю. Люблю его без всяких условий. А сама никому толком и не нужна.

Быстро принимаю душ, переодеваюсь, надеваю пижаму и забираюсь под одеяло. Слезы больно режут глаза.

Ахилл тихо запрыгивает на кровать и крадется ко мне. Обнюхивает. Лезет в лицо. Я сгребаю его и утыкаюсь в шерсть.

— А хуже всего то, что вот он придет, а я не смогу прогнать. Сделать ему ничего не смогу. А он воспользуется, а папе не поможет.

Еще вчера он вот тут лежал, улыбаясь коту. Я его от шерсти чистила. Лучше бы накормила этой шерстью.

— Он меня целовал, Ахилл. Первым поцеловал. И это не какой-то там поцелуйчик в щеку. Он такое делал. — Я прикрываю глаза и вспоминаю обрывки ночи.

— Мау.

— Я знаю, что он прокурор. Обвинять — это то, что у него получается лучше всего. Хотя в постели он тоже хорош. Ну и пусть пишет свой раппорт. Пусть отказывается. Мы справимся и без него, да? Подумаешь, ночь провели. Я же не девственница, чтобы так убиваться.

Вот если бы передо мной поставили выбор — работа или любимый человек, я бы выбрала любовь. Потому что работа сегодня одна, завтра другая, а любовь найти и потерять слишком опрометчиво.

Ахилл лижет мне руку. Там раны нет, она в груди. И хуже всего, я понимаю, что он не исправится. Не такой он человек. Мужчину мечты сама себе создала, поверила, теперь плачу, что такого на самом деле нет.

Я вытираю слезы. Надо выспаться наконец. Сегодня еще в ночную смену. Там мне некогда будет горевать. Там у меня мои любимые пациенты.

И там не будет ужасных, грубых, несговорчивых прокуроров. Не должно быть.

Глава 18. Саша

Наивная. Захотела феерично переспать с мужиком, а потом спокойно уснуть и забыть обо всем.