Любовь моя, Анайя - Миллер Ксандер

Зо помотал головой.

— Я не скорая помощь.

— Послушай, — сказал Обин. — Ты уже сам по себе чудо, хочешь ты этого или нет, — он схватил Зо за руку и встряхнул его. — У тебя есть сильные ноги и свободное место в повозке. Все очень просто. Ты человек с волей, очутившийся среди тех, у кого ее уже не осталось. — От Обина несло горькой настойкой, которую он пил; руки его были розовыми от крови и гипса. — Большинство из этих людей умрут, даже если их прооперируют, — продолжал он. — Но есть несколько человек, у которых остается шанс, если только ты сможешь их переправить, — костоправ в упор посмотрел на Зо. — Спрашиваю еще раз: скольких ты можешь взять?

Зо покосился на тележку. Пересчитал раненых, учитывая их габариты и увечья.

— Восемь, если среди них будут дети, — ответил он наконец. — Девять, если у них малый вес. Но предупреждаю, их не удастся разместить с удобством.

— Им не нужны удобства, — Обин помусолил окурок кончиками пальцев и выбросил в траву. — Им нужна современная больница, а ты единственный, кто может их туда доставить.

— Я всего лишь бруэтье.

— Это намного лучше, — возразил костоправ. — Я повидал много никудышных докторов, но очень мало плохих бруэтье.

— Ты не присматривался. Есть такие, кто ворует, завышает цены или теряет товар по дороге.

— Ты наверняка потеряешь кое-кого из них, как бы быстро ты ни бежал, — промолвил Обин.

Первой пациенткой, выбранной Обином для переправки в больницу, была Франсе́с Боже, которую принесли на двери. У женщины был перелом таза, и когда Обин вставил ей мочевой катетер, из него вышла только кровь. В нижней части живота у нее имелась рана в том месте, где осколок подвздошного гребня прорвал кожу, и когда ее подняли в первый раз, снова показался белый кончик, точно мачта затонувшего корабля. Несчастная умоляла положить ее на место.

Озьяс, сидя в тележке, сетовал на тесноту кузова.

— Не кокосы ведь повезешь, — сказал он Зо. — Больных нельзя сложить штабелями. Уже пятерых не получится сдвинуть с места. Даже у тебя.

Он перебрал пожертвованные вещи, выбросил из кузова тряпки, привязал домкрат, лопату и запаску к боковому поручню, словно кузнечные инструменты над горном. Повесил ведра с водой за бортом, как седельные сумки. И только когда старик объявил, что готов, начали укладывать больных в тележку по одному, бережно и очень плотно, будто рыбу в ящик для засолки.

Франсес Боже была первой. Обин зафиксировал ее самодельным жгутом, чтобы стабилизировать таз. Ее как можно туже завернули в простыни и привязали веревкой к борту повозки.

Следующим был Мьер Кассаньоль, студент третьего курса юридического факультета Гонаивского университета. Он гостил дома на каникулах, когда ему проломило голову куском потолка.

Еще в тележку положили офицера полиции в полном обмундировании. Обе ноги у него были раздроблены. В момент катастрофы он находился в офисе Миссии ООН по стабилизации в Гаити и сообщил, что весь чилийский отряд погиб. «Они были на третьем этаже, — сказал офицер, — и не имели ни единого шанса».

Когда началось землетрясение, Сабина д’Айити рожала уже пять часов. Фолибете, где она жила, растаял, как сон, и она осталась один на один со своими схватками в спальне без стен. Ее родители погибли. Она приползла в клинику Обина, затыкая вагину кулаком, и теперь ребенок не выходил. «Думаю, он побоялся появляться на свет, — сказала Сабина, — и я его не виню». Обин определил ее в бруэт, потому что ничего не смыслил в родовспоможении, а на кону стояли две жизни.

У Озьяса в тележке имелась маленькая записная книжка для грузовых деклараций. Теперь он наполовину исписанным карандашом занес в нее имя и диагноз каждого пассажира, поднятого в кузов: Франсес Боже, перелом таза и внутреннее кровотечение; офицер Жонжак, перелом обеих ног, бедренной и малоберцовой костей; Мьер Кассаньоль, перелом черепа и истечение спинномозговой жидкости; Сабина д’Айити, осложненные роды. Одиннадцатилетнего Венса Ноэля и его младшего брата Экзандье, у которого шла кровь из головы, уложили последними. Потом настал черед старого любителя петушиных боев и пророка из Порт-о-Пренса Ти Папа Пикана с его зловонным дыханием и горделивым петухом. Пикан страдал от колотой раны в правой части брюшной полости.

Озьяс прикинул вес каждого пассажира, затем подсчитал общую нагрузку. Она не просто впечатляла, это было чистейшее безумие. Старик проставил число в нижней строке и обвел его двойным кружком. Определил пункт назначения: Лопиталь Женераль. Записал время (17:43, вторник, 12 января), прикинул время прибытия (20:00), затем добавил в список свое имя, присовокупив: «отошедший отдел владелец повозки», и расписался внизу.

Пассажиры Зо в трясущейся повозке стонали, плевались и истекали кровью. Те, кто был способен говорить, обсуждали свои шансы на выживание. Они считали, что им это удастся, коль скоро в тележку впрягся Зо. Он тащил ее с чувством собственного достоинства и уверенностью, на которые было приятно смотреть. Пассажирам нравились его невероятно могучие ляжки. Они усматривали в его молчании сосредоточенность, а в самообладании — мастерство и решимость.

— Поднажми, черт возьми, бруэтье. Поднажми ради всех нас. Если не доедем, то подохнем, как все остальные. Теперь всё в твоих руках, — стонали они.

Озьяс подался вперед, чтобы успокоить больных.

— У него могучие руки и хорошая голова на плечах. Посмотрите, как он элегантен, как проворен. Зо — величайший бруэтье в городе.

Ти Папа Пикан говорил про петушиные бои. Он рассуждал о популярности и большом значении этого вида спорта. Ему были по душе честность хорошего выпада, горячность птицы и ясность задачи. Он утверждал, что благородство петуха зачастую недооценивается, и расхваливал достоинства этой поистине национальной птицы. По его заверению, петухи еще до начала сражения знают, кто одолеет, а кого разгромят, но все равно выходят на бой.

— То же самое и с мужчинами, — сказал Пикан. — Есть победитель и проигравший, и каждый зритель может отличить одного от другого. Иногда речь только о противнике, — добавил он, — о хорошем, равном по силам партнере. Петух не знает, что он чемпион, пока вы не выпустите его на ринг к сопернику, которого он может убить, и убить как следует.

Ти Папа объяснял, как воспитать птицу-победителя:

— Пусть ест яйца из собственного гарема. Кормите его инжиром, тараканами и козьими сердцами. Промывайте ему раны скипидаром, — с этими словами он погладил Ти-Зома. — И выставляйте его как бойца.

Старик так долго и с таким чванством разглагольствовал о ловких выпадах и честном убийстве, о следах петушиных когтей на земле, похожих на клинопись, которую можно читать после боя, что полицейский kòmandan [115] не выдержал. Когда он заговорил, голос у него был хриплый, грубый и шепелявый из-за пары сломанных зубов.

— А сам ты вообще кто? — мужчина приподнял голову и злобно уставился на Пикана. — Что за птица? Победитель или проигравший?

— Достаточно того, что я участвовал в бою.

— Брехня, — отрезал офицер. — Твой бой окончен. Ты бледный как полотно. Вот и все, что у тебя есть. Хочешь сказать, ты победитель? Byen, Granmoun [116]. Что ты выиграл? Где твой приз? А этот? — полицейский кивнул на Зо, тащившего повозку. — Он побеждает или проигрывает?

Пассажиры, у которых хватало сил, уставились на потную спину Зо, вздымавшуюся перед ними, словно гранитная глыба.

Пикап воззрился на размеренно шагавшего возчика, будто прикидывал его шансы.

— Ты спрашиваешь, ищет ли он свою любовь?

— Так вот куда он идет? — Сабина д’Айити взглянула на Зо поверх своего огромного живота. — На поиски возлюбленной?

— Да, — подтвердил Озьяс. И под шелест резиновых шин, в клубах дыма принялся рассказывать историю Зо. — Этот парень сирота и restavek, он делал то, что должен был делать, чтобы выжить. Двенадцать дней назад он женился на любви всей своей жизни, студентке школы медсестер.