Селянин (СИ) - "Altupi"

— Переодеться хоть можно?

Его заношенные за несколько дней шорты и футболка плохо подходили для сидения на нарах, сейчас он жалел, что отказался от противостояния с комарами, потому что укусы чесались в самых неожиданных местах, например, в паху у правого яичка. Он где-то слышал, что арестанты одеваются в спортивные костюмы и тапки без шнурков, а привезённые Пашкой сегодня утром штаны, водолазка и лёгкие кроссовки лежали на кровати.

Для убедительности Кирилл обнял себя руками, показывая, что замёрз. Солнце уже село, на небе оставалась только светлая полоска у горизонта, дававшая миру немного призрачного света. С наступлением сумерек, кроме крылатых кровопийц, на прогулку вылетели всевозможные мотыльки, выползли сверчки и цикады, вдалеке в деревьях кричали сычи. Лягушки сегодня молчали, должно быть, к дождю.

— Переоденьтесь, — разрешил Сергеич. — Но если вы что-то задумали, то забудьте: темно, случайно налетите на косяк и сломаете по паре рёбер…

— Ничего я не задумал, я буду сотрудничать, — ответил Кирилл, громко, чтобы Егор слышал, чтобы знал, что он не слабак. Однако Егор читал написанные от руки протоколы при тусклом свете фонарика от телефона и то ли и вправду не слышал, то ли не счёл нужным давать понять, что слышал.

— Куда ты денешься, — хмыкнул Сергеич, уходя во внутренний двор. Кирилл направился за ним, третьим шёл Паша, а мент с автоматом Михаил замыкал шествие. Оба полицая попёрлись в дом за задержанными, не отворачивались, даже когда те штаны переодевали. С собой разрешили взять только документы, мобильники, но и их сразу отобрали.

— Опечатывать будем? — спросил Сергеич проходившего по двору Санька.

— Да нахера? Просто закройте, чтобы не растащили. Мы ж не звери.

Он засмеялся. А Кирилл решил, что Пашкины родственники прискачут сюда уже завтра утром, как только тайное про «домик в деревне» станет явным.

Их направили к «буханке». Кирилл пошёл вперёд, чтобы отвязаться от ворчащего, бурчащего, матерящегося Машнова. Из-за включённых в машине фар он не сразу заметил, что в тени между «уазиком» и иномаркой банкирши стояли она сама и Егор. Они о чём-то тихо переговаривались, наблюдали за действиями ментов. Между ними было расстояние, никаких прикосновений за весь вечер, без которых обычно не могут обходиться влюблённые. Лариска замёрзла, перетаптывалась с ноги на ногу, растирала голые предплечья ладонями, иногда отгоняя комаров, однако Егор не проявлял стремления её согреть. Он не любил её, не питал страсти. Сердце Кирилла и щемило, и ликовало. Эта ревность отвлекала от надвигающейся участи. Он думал только о том, что сейчас поравняется с Егором, а потом, под взглядом особенных глаз, его с позором запихнут в чрево ментовской машины и увезут, закроют на несколько лет.

Кирилла догнали шаги.

— Они настучали? — зло спросил Пашка, не пытаясь говорить тише. Лицо его было серым, уставшим, хотя обычно жизнерадостность не покидала его.

Калякин повёл плечом, отмахиваясь, как от назойливой мухи. Пашка не унялся. Они как раз очутились нос к носу с «понятыми» у боковой, ведущей в длинную часть салона дверь. Дверцу кто-то открыл, внутри горела жёлтая лампочка, дерматин на продавленных сиденьях местами был протёрт, наверно, ментовскими задницами, на полу лежал кусок чёрной ребристой резины. В глубине, у задних дверей стражи порядка сложили улики, заняв почти половину пространства. Кирилл это видел мельком, он смотрел на Егора и не мог понять, как же…

— Ну и кто из вас стукач? — с ехидством и надменностью выступил Пашка. — Кто сдал своего? А ещё с бабкой моей здоровались! Анонимный звонок! Что, в открытую накрысячить зассали? Что молчишь, пидор? Жалко, что я не дал Киру тебе накостылять…

Менты не вмешивались, за ними следил только мусор с автоматом, а остальные разговаривали между собой, с водителем, один залез на переднее сиденье, другие что-то ему подавали, спрашивали, смеялись.

Егор только поднял чёрные как ночь глаза… Кирилл начисто растворялся в этих глазах, не мог иначе описать, что с ним происходит, а уж тем более никогда не испытывал такого ощущения, не подозревал, что оно не просто красивая выдумка малахольных поэтов… Лариска качнулась вперёд и будто нависла над Машновым.

— Ты на кого тут пасть открываешь, щенок? Я тебе скажу, кто позвонил: я позвонила! Ишь, устроились, лавочку открыли! Не в моей деревне, понял? Бабке твоей теперь будет о ком поговорить, забудет, как в чужие дела нос совать! А то много про всех знает, а внука наркомана вырастила!

— Сука! — зашипел Пашка, кидаясь на неё, но в этот момент Сергеич перехватил его сзади за локти и не дал распустить руки.

— Тихо, тихо, петушок… Давай… давай, полезай внутрь… Ох и сделают из тебя петушка…

Последнее Сергеич протянул мечтательно, даже воздух носом шумно втянул. Он подтолкнул Пашку к порожку, пресекая иные телодвижения. Калякин чуял, что сейчас наступит его очередь лезть в машину и исчезнуть там навсегда… Он не хотел! Боже, он не хотел! Всё обойдётся, но вдруг нет?.. Кирилл всё понимал — что это Егор рассказал Лариске. Но он его не винил, нет, ни при каких обстоятельствах не винил. Только сожалел, что придётся расстаться.

Лариса, возмущённая дикими возгласами неблагодарного ублюдка, скрылась в темноте, чтобы привести нервы в порядок, и Кирилл сразу шагнул к Егору. Времени у него было мало.

— Егор, — шёпотом воскликнул он, с такой горечью в голосе, что сам удивился, — я же тебе признался!.. За что меня?..

Глаза Егора остались холодными.

— Не хочу, чтобы однажды такие подонки, как вы, продали наркотики моему брату.

Как всегда, он был немногословен. И смел. Твёрдо уверен в своей правде, в своей справедливости. Его убеждения и доброта не позволяли причинить человеку зла, но не мешали воздать по заслугам. Он следовал этому кредо даже зная, что к правосудию лежит тернистая дорога и свет побеждает тёмные силы только в сказках. Редкий, вымирающий вид людей. Странный парень. Чудила с Нижнего Тагила…

— Егор… — Кирилл рвался к нему, хотел объяснить, что-нибудь сказать, но его запихивали в машину, грубо, встряхивали, толкали, отрывали вцепившиеся в кузов руки, кричали. Он почти не чувствовал ударов, не слышал матерных приказов, он смотрел на Егора, смотрел, как в последний раз!..

Локоть ударился о металлическое днище, морда пропахала по резиновому рифлёному коврику, точно по древней стиральной доске, которые Калякин видел в этнографическом музее. Животом растянулся на полу, получил удары в задницу, правую икру и бок.

— Вставай, чего разлёгся?!

Кирилл гордо поднялся, уселся на свободное сиденье подальше от Пашки рядом с шелестящими чёрными мешками с уликами — их бизнесом, их богатством, их халявными бабосами. Последним в «уазик» влез Миха с автоматом, с громким звуком захлопнул дверцу. Запахло куревом. Заскрежетал стартер, запуская старый двигатель. Взвизгнуло в коробке передач, машина дёрнулась и поехала, стала разворачиваться. Ближний свет на несколько секунд выхватил из темноты дом Пашкиной бабки с блёклой проржавевшей завалинкой и серым дощатым забором, стоящую перед ним, отразившую свет Пашкину «Камри» и покатила, колыхаясь на ухабах, к большаку.

Кирилл опустил голову, которая качалась в такт прыжкам машины, и гадал, вызовут ли Рахманова на суд. Наверно вызовут, должны, ведь он главный свидетель.

25

Кирилл думал, что их оставят в покое до утра, до начала новой смены, но не тут-то было. Их привезли в маленькое двухэтажное здание районного отдела полиции. Узкий коридор на первом этаже до середины высоты был покрашен в отвратительный тёмно-зелёный цвет, окошко дежурной части, словно портретная рама, обрамляли деревянные бруски, выкрашенные красновато-коричневой половой краской. Линолеум местами протёрся до досок, когда-то его латали кусками с иным рисунком. У стены примостилась секция из трёх откидных, как в кинотеатрах, кресел. По обе стороны расходились двери-сейфы — единственное, что тут было современным.

Их с Пашкой развели по разным кабинетам и допрашивали. О личных данных, об учёбе, о конопле, о цели её сбора, о рынках сбыта. Запугивали, брали на понт, играли в доброго полицейского. Кириллу казалось, что дознаватель, который с ним работал, неутомимый киборг — в два, в три часа ночи задержанный против воли зевал, тёр глаза, а тот кружился возле него, вкрадчиво расспрашивал и не отпускал, будто бы желая скоротать за допросом долгую ночную смену. Когда он узнал про папу-депутата, оскалился, как скалятся жестокие безумные нищие получившие наконец в лапы ненавистного успешного купца. Никакой пощады, Кирилл понял это сразу, но был слишком уставшим, чтобы включить мажора и грозить увольнением. Он рассказал всё, как было, начиная с того, что на участок самосева конопли их навела Пашкина бабка, что хотели заработать на бухло и девок и заканчивая прошедшим днём. Конечно, как мог выгораживал себя, чуток привирал, малость опускал, старался и Пашку сильно не топить. Надеялся, что и Машнов отвечал ему тем же.