Не поддающийся (чувствам) (СИ) - Волкова Дарья

Когда я обернулась к Аиру, он лишь коротко кивнул. Я не смогла тогда, в моменте, понять, что означает этот кивок. Но все, что от меня зависит, я сделаю.

И уж тем более, не может быть страшно рядом с Зилей. В светлых интерьерах ее салона красоты, с улыбчивыми девочками. Маникюр Зиля сделал мне сама, не замолкая ни на секунду, рассказывая обо всем подряд, но в основном – о своем салоне. А на педикюр отправила к одной из своих девочек, принявшись после собственноручно варить кофе.

Здесь, в этом женском царстве, страха быть не может. Поэтому Рустаму я сказала чистую правду.

Интермедия 6. Фея искренности, фея, рассыпающая хлебные крошки и другой человек, который не верит в сказки.

– Аир, я понимаю, что речь идет о твоей матери. Но так нельзя оставлять.

– Что ты предлагаешь?

– Я не понимаю, как это могло остаться неизвестным! Неужели Ленэра Арленовна ничего не знала, ничего не заметила?!

– Не знаю, Зиля. Я был тогда в командировке.

– Мне надо с ней поговорить, если ты не возражаешь. И даже если возражаешь.

Аир Петровский коротко вздыхает, кладет руку на коробку передач.

– С тобой спорить – себе дороже.

– Это один из законов семейной жизни.

– Я тебе вроде бы пока предложения не делал.

– А, кстати, почему?

Аир Петровский усмехается, выезжая на проспект.

– Что, Рустаму с Реной очередь не уступим?

– Нет. По старшинству пойдем.

***

– Аир, сердечное дома есть?

– Думаешь, понадобится?

– Не знаю, как разговор пойдет.

Сердечное понадобилось. И более сильнодействующее для Ленэры, и валерьянка для Зили. Аир, тихо ругаясь под нос, заваривал чай и отпаивал своих дам. И расхохотался, сбрасывая нервное напряжение, только после слов матери:

– Ты столько лет выбирал, чтобы привести в дом тираншу. Наконец-то это случилось!

***

Рена все равно какая-то заторможенная. Молчаливая. Это ее состояние объяснимо – вчера такой стресс, и сегодня тоже испытания. Можно было бы дать время Рене прийти в себя, но и Аира понять можно – ему нужны основания для задержания Авдеева, и тут без Рены никак, она первое звено в цепочке. Но два дня такого стресса для Рены – явный перебор.

Может, уложить ее спать? Спрашивать, голодная ли, бесполезно – она была с моей матерью, а от нее никто голодный не уходит.

Ответ приходит дома. Когда мы раздеваемся и разуваемся. И я вижу босые ноги Рены с ярко-алым лаком. Она шевелит пальцами, поймав мой взгляд.

– Твоя мама решила накрасить мне все, что можно.

И тут я понимаю, что надо сделать, чтобы снять с Рены усталость и стресс. Беру за руку, веду в гостиную, усаживаю в кресло.

– Я сейчас.

Так, куда я убрал этот таз?

***

Собственный поступок с мытьем ног Рустаму стал для меня неожиданным. Но сейчас, когда он поливает мои ноги из ковшика, я не просто удивлена. С одной стороны, я понимаю, что для Рустама такой поступок необычен. Как и для меня, собственно.

А с другой… Я вдруг ясно понимаю, что чувствовал вчера Рус. Понимаю, что в этом и в самом деле есть какая-то магия – и вряд ли ее изобрела Зиля, эта магия более древняя. Понимаю, что даже Рус оказался перед ней бессилен.

И теперь я смотрю на его темноволосую макушку, на то, как он медленно льет на мои ноги из ковшика. И понимаю, что ничего похожего по степени откровенности и интимности в моей жизни никогда не было. И что только с Русом такое возможно.

Тяну руку, касаюсь его щеки.

– Рус…

Он коротко прижимается щекой к моей руке. А потом встает, протягивает мне руку.

– Пойдем.

***

Хочу раздевать – и раздеваю. И она тоже. Хочу целовать – и целую. И она тоже. Хочу обнимать – и обнимаю. И она тоже. Хочу тереться – и трусь. И она тоже. Хочу трогать – и трогаю. И она тоже.

И розу хочу трогать и целовать. И другую тоже. Хочу и буду.

И забрать себе, полностью и совсем. И она тоже.

***

– Гуля говорила, что мне обязательно достанется карьеристка, которая будет думать только о работе и не будет уметь готовить.

Оборачиваюсь от плиты. Я сегодня утром встала первой. Рус даже не шевельнулся, когда я вставала с постели. А я сбежала. Два дня моя жизнь состояла из сплошной круговерти – что под этим не понимай, все подойдет. И теперь самое время, когда эта круговерть вроде бы замедляется, осмотреться, понять и определить, где верх, а где низ.

А это лучше всего понимать, когда руки чем-то заняты. Варят кофе, например. Сегодня хочется с корицей. Или делают горячие бутерброды. На кухне Руса я уже вполне освоилась. А теперь и хозяин объявился. Сонный, лохматый, в штанах и футболке. И с любопытными заявлениями.

– Не хочу разочаровывать ни тебя, ни Гулю, но я хорошо готовлю. Меня бабушка выдрессировала – первое, второе, компот.

– Люблю компот.

Рус подходит, обнимает, и я сразу безвольно опадаю в его руках, прижимаюсь. Как я дальше буду жить, если мне все время хочется к нему прижиматься?!

Оборачиваюсь, утыкаюсь носом в шею.

– Рус… У нас все на самом деле или мне это снится?

***

Рене исключительно идет в моей футболке. На кухне пахнет кофе, корицей и едой, а сама Рена прижимается ко мне.

Кажется, я порядком задержался с признанием.

Я не имею никакого понятия, когда и как, в каких обстоятельствах, нужно признаваться в любви. Рена эта сделала в постели. Я вчера момент прохлопал. Ну что же…

Кухня, на которой пахнет кофе и корицей, тоже вполне подходящее для этого место.

Прижимаюсь щекой к ее макушке.

– Знаешь, оказывается, я очень долго тебя ждал. Очень долго тебя искал. А у тебя была одна задача. Она несложная.

– Какая?

– Найтись.

Рена прижимается ко мне сильнее.

– Я нашлась.

– Теперь у тебя следующая задача. Будь со мной.

– Долго?

– Как минимум всю жизнь.

– А как максимум?

– А как максимум дочку мне роди, похожую на тебя.

Рена поднимает ко мне лицо. И от сияния ее глаз можно ослепнуть.

– Я тебя… – начинает она.

– …. люблю, – заканчиваю я.

Целую ее в мягкие теплые губы с вкусом корицы. И тут в нашу идиллию врывается дверной звонок. Рена тут же ойкает, выскальзывает из моих рук и убегает переодеваться. А я иду открывать дверь.

Не дом, а проходной двор!

На пороге Петровский, моя мать и незнакомая дама в годах, с таким взглядом, что мне экстренно хочется пригладить волосы. Петровский как будто виновато разводит руки, мама что-то хочет сказать, но дама ее опережает.

– Я к своей внучке.

Ах, вот кто это у нас… Не тот человек, которого я сейчас хочу видеть. Я сейчас не хочу никого видеть, если честно. Я хочу целоваться с Реной и говорить ей все, что у меня внезапно скопилось внутри. Но вместо этого вынужден изображать радушного хозяина.

Меня представляют бабушке Рены. Кошусь на мать. Эта дама с короткой седой стрижкой и с взглядом беркута – не только бабушка моей будущей жены, но и мать твоего будущего мужа, мама. Сдюжим? Мать кивает уверенно. И в это время из спальни выходит Рена. Боковым зрением вижу, что Аир ловит пошатнувшуюся Ленэру Арленовну под локоть.

– Оставьте нас.

А ничего, что это мой дом?! Но мама уже под руки тащит нас с Аиром на кухню. На этой кухне еще десять минут назад была совсем другая атмосфера. Но по-прежнему пахнет кофе и корицей. Петровский цапает бутерброд, приготовленный для меня, энергично жует и одобрительно мычит. Мама разливает кофе по чашкам. А я прислушиваюсь к тому, что происходит в гостиной. Сначала там тихо, потом доносятся голоса, потом они нарастают. Потом становится совсем громко, а потом слышатся рыдания. Я подрываюсь с места, но мама успевает преградить мне дорогу.

– Это не Рена плачет.

– Мне все равно.

– Дай им поговорить вдвоем, Рус. Они справятся.

Того, что я знаю о бабушке Рены, мне хватает, чтобы сомневаться, что это рыдает Ленэра Арленовна. Но и не верить матери оснований нет.