— Успокойся, Келли! Конечно же ты выйдешь, так обязательно будет, я тебя уверяю. Только ты должна хорошо вести себя. Я вытащу тебя, когда настанет время!
Она плакала без слез:
— Они меня никогда не выпустят…
Роулингс шагнул ей на встречу и сладко пропел:
— Нет–нет, Келли! Перестань, ты же понимаешь…
СиСи резко обернулся:
— Не надо… — сказал он. — Доктор Роулингс, позвольте мне разобраться с моей дочерью самому. Уверяю вас, это не займет много времени.
Он снова повернулся к Келли, которая, прикрыв глаза руками, беззвучно плакала.
— Успокойся, милая, успокойся! Я ведь твой отец, я не забуду о тебе.
Она всхлипнула и еле слышно проговорила;
— Это правда?
— Да–да, конечно, — успокаивающе говорил он. — Я обещаю тебе. Пойдем, дорогая.
Обняв дочь за плечи, СиСи повел ее к выходу из дома:
— Обещаю, что каждую секунду буду думать о тебе.
Она никак не могла успокоиться и, всхлипывая, повторяла:
— Папа, но я люблю тебя, люблю…
— Не плачь, моя дорогая, — говорил СиСи. — Мы с мамой тоже очень любим тебя и никогда не забываем. Помни об этом.
— Ты придешь ко мне? — утирая слезы, спросила Келли.
— Конечно, конечно! Ты для меня — все, ты же знаешь об этом, ты — моя жизнь.
Он остановился у дверей и, взяв ее лицо обеими руками, пристально посмотрел ей в глаза, а затем поцеловал в щеку.
— Я всегда помню о тебе, Келли. Ну что, ты уже успокоилась, с тобой все в порядке?
Келли немного пришла в себя. На несколько мгновений она как будто забыла о том, что находится в окружения полицейского инспектора, доктора Роулингса я санитара из его клиники. Преданно глядя в глаза отцу, она повторяла:
— Но ты не забудешь, не забудешь навестить меня? Папа, я очень надеюсь на то, что ты придешь ко мне.
— Нет–нет, — проникновенным голосом говорил он, — я все помню. Помни и ты о том, что я сказал тебе.
Он открыл дверь и, взяв ее за руку, вывел ее на порог. Она покорно зашагала к машине скорой помощи, стоявшей во дворе дома. Следом за ней быстро вышли Уитни, Роулингс и санитар. СиСи остался стоять в дверях, провожая ее полным жалости и сочувствия взглядом. Ему было бесконечно жаль, что так получилось, однако он не чувствовал в себе сил предпринять что‑либо, чтобы помочь дочери. Сейчас он по рукам я ногам был скован решением суда, которое обязывало его дочь находиться в больнице до тех пор, пока не будет достигнута та степень восстановления ее здоровья, которая позволит поставить вопрос о возвращения Келли Домой.
Судья Корви, которая вела ее дело, была намерена строго придерживаться буквы закона, а он предписывал в подобных случаях держать подозреваемого в убийстве, который страдает расстройством психики либо временной потерей памяти, в психиатрической клинике до тех пор, пока для этого будут основания, таковыми же считались лишь показания лечащего врача, а им, в данном случае, был доктор Роулингс. Короче говоря, судьба Келли Кэпвелл целиком и полностью зависела от Роулингса. Сейчас она была в его руках.
Сантана по–прежнему сидела на диване в гостиной дома окружного прокурора Кейта Тиммонса. Она держала в руках чашку кофе. Тиммонс продолжал разглагольствовать с бокалом густого красноватого хереса в руке о перипетиях любви и семейной жизни, хотя он был таким же специалистом в этой области, как Сантана знатоком политической ситуации в штате и городе.
— Иногда я слышал такое мнение: что брак — это как осажденная крепость, те, кто внутри, хотели бы из нее выбраться, а те, кто снаружи, хотели бы ворваться в нее.
Сантана с недоверием взглянула на него:
— Ты решил поупражняться в красноречии, Кейт? А знаешь ли ты, что значит быть одиноким?
В ее голосе была такая горечь и такое разочарование, что даже Тиммонс, с его холодным, расчетливым умом и корыстными интересами даже в отношениях с женщинами, почувствовал это. Она продолжала:
— Разве тебе не понятно, почему редко встречаются люди, желающие навсегда остаться холостяками? Или ты относишь себя к категории именно таких мужчин?
Тиммонс постарался уйти от прямого ответа:
— Ну, конечно, — протянул он. — Бывают браки более удачные, чем твой, но, Сантана, пойми, есть и куда менее удачные образцы семейной жизни, где каждая сторона только и ждет возможности уложить в гроб своего партнера, и тогда тот, кто выжил, стремится поскорее прибрать к рукам наследство.
Сантана нервно усмехнулась:
— Да, такие крупные удачи редко кому выпадают на долю. Обычно, если случается такое, то об этом говорят все вокруг.
Тиммонс отпил еще немного вина и, пожав плечами, произнес:
— Ничто не бывает полностью таким, каким могло бы быть. Почему никогда не находить того, о чем мог бы сказать: вот оно! Потому, что этого но существует.
Последние слова он продекламировал, как цитату их какого‑то романа. Даже Сантане, с ее нервным возбуждением и отрешенностью, это стало ясно.
— Кейт! По–моему, ты говоришь чужими словами! — поморщилась она.
Тиммонс поднял уголки губ и изобразил на лице улыбку:
— Как ты догадалась?
— А что, я права?
— Да, это цитата из Вирджиния Вульф.
Сантана в свою очередь несмело улыбнулась:
— Ты читаешь романы? Точнее говоря, ты читаешь женские романы?
На этот раз Тиммонс усмехнулся уже более искренно:
— Вообще‑то, эту цитату я запомнил еще со студенческих лет, когда в университете мы проходили курс английской литературы. Но я действительно иногда почитываю подобную литературу на сон грядущий, чтобы хорошо и крепко заснуть.
— Это довольно любопытно, — с некоторым валетом растерянности сказала Сантана. — Как видно, я довольно многого о тебе не знаю. Вернее, я больше не знаю о тебе, чем знаю.
Тиммонс развел руками:
— Ну, даже самому себя узнать трудно! Что ух говорить о других. Сантана, в одном могу уверить тебя наверняка — ты знаешь меня значительно лучше, чем кто‑либо из окружающих.
Сантана вызывающе откинулась на спинку дивана.
— Конечно, Кейт, мне довольно лестно услышать это из твоих уст, однако, не скрою, мае хотелось бы знать о тебе значительно больше. Но думаю, что это едва ли возможно. Ты слишком точно отмеряешь дозы информации, касающейся тебя самого.
Тиммонс не скрывал своего неудовольствия:
— Сантана, мне не хотелось бы сейчас разговаривать на эту тему.
Однако Сантану уже трудно было остановить, она завелась и, как обычно бывает в таком состоянии, бросала свои слова, словно обвинения в адрес собеседника:
— Кейт, а почему ты никогда не хочешь разговаривать о себе? Ты всегда говоришь только обо мне. Я понимаю, ты действуешь по принципу — чем больше говорить женщине о ней самой, тем быстрее она покорится тебе. Но меня, к твоему глубокому сожалению, интересует не только твоя лесть, но и правда, и правда, касающаяся не только меня, но и тебя.
Тиммонс решил пойти на попятную:
— Сантана, но ведь ты знаешь обо мне многое из того, чего не знают другие. Я, конечно, могу целыми вечерами сидеть и рассказывать тебе о своем детстве, но, по–моему, ты и так достаточно обо мне знаешь. Слава Богу, мы все‑таки учились в одной школе.
Сантана гордо вскинула голову:
— Да, это я заметила! И еще я заметила, Кейт, одну не слишком приятную для себя вещь.
— Какую?
— Страсть не в твоем характере, Кейт! Ты не можешь быть безумным любовником, ты делаешь все слишком трезво и расчетливо, как будто отмеряешь по миллиграмму дозы любви, которые ты отдаешь другим.
Тиммонсу тоже передалось нервное настроение Сантаны, он поднялся с дивана и, не скрывая расстроенных чувств, убрал бутылку с хересом а бокал назад в бар.
— Сантана, ты несправедлива! — удрученно качая головой, сказал он. — Мне кажется, что ты сегодня вечером просто слишком возбуждена. Не знаю, может быть ты плохо себя чувствуешь? Но, уверяю тебя, ты бываешь и более спокойна. Не стоит так близко принимать к сердцу все, что непосредственно не касается тебя.
