— Пить не разрешает! — продолжает причитать дед. — Самогон прячет! И Митьку прогнала…
— Это все поначалу. Потом Митька сам к вам прорвется, куда он в деревне без вас денется?
— Дед ее покойный рано умер, не просто так, Марко... — шепчет мне на ухо. — Она силы его забрала, — мрачно заключает Николай Степанович.
— А вы тогда зачем жениться-то решили, коли всё так плохо? — спрашиваю я с деревенским акцентиком.
— Ну как же… Первая любовь, это тебе не хухры-мухры. Блины у нее — пальчики оближешь. Рабочая девка — огород за день вспашет. В обед под борщок всегда сто грамм наливает… — задумывается он.
— Ну вот видите!
— Ладно, Марко, отбой! Остаемся! Что я, сыкло, что ли? — вдруг бодро хлопает себя по коленке дед. — Это я тебя проверял. Вдруг ты мне поможешь сбежать и сам следом рванёшь? Такой ненадежный жених нам не нужен.
И он уходит, довольно похлопывая козла по спине.
Мне тоже надо идти готовиться к завтрашней свадьбе. Бомбита уже официально никуда не денется. Надеюсь, у нее самой мыслей сбежать не возникало, а то кто их разберет, родственники-то все с Николай Степановичем. Решаю зайти к бабе Кате по пути.
Иду и думаю, как же здорово, что свадьба в деревне. Простор, свобода. Вспоминаю, как впервые увидел мою доярушку: ее огромные глаза, в которых всё тонуло… И вот уже внизу всё начинает шевелиться. Ну, Машка, со своим «до свадьбы надо соскучиться»… Нет, мне срочно надо ее забрать от бабы Кати и утащить на ближайший сеновал. Считай, украду невесту раньше срока.
Ускоряю шаг, в голове — радостное предвкушение, как буду приподнимать юбочку моей сладкой Пышечке. Захожу на участок к бабе Кате уже перевозбужденный, стучу в дверь нетерпеливо. Никто не выходит.
Распахиваю дверь и вхожу внутрь дома. Там прохладно и полутемно, пахнет старой древесиной и сладким вареньем. Прохожу по коридору и замираю на пороге зала: на диване сидят Маша и Игорь, о чем-то оживленно болтают и улыбаются.
Что за черт?
Внутри все закипает. Кулаки сами сжимаются. Игорь, я смотрю, подкачался с нашей последней встречи. Значит, драка будет честной. Маша поворачивает голову и смотрит на меня спокойно, но чем дольше я вглядываюсь в нее и в этого парня, тем больше напрягается ее лицо. Кажется, она уловила мои флюиды. Но сидит, не шелохнется. А я мысленно выдыхаю. Если сейчас сорвусь, всё насмарку — и свадьбы можно не ждать.
Маша начинает ерзать, потом все-таки встает и подходит ко мне.
— Марко, ты только не придумывай опять всякого… Мы просто…
Я заглушаю ее слова поцелуем. Жестким, властным, вкладывая в него всю свою злость, ревность и накопившееся желание. Отпускаю — и сразу становится легче. Она стоит вся взъерошенная, губы распухли, но в глазах — улыбка.
— Пойдем, сядем, и все сам поймешь, — тихо говорит она и берет меня за руку.
Я усаживаюсь между ними, так, чтобы прижать Игорька к самому краю дивана. Тот ворчит, но молчит. А я демонстративно обнимаю Машу за плечи, спускаюсь ниже и ладонью глажу ее бок. Эх, нам бы на сеновал…
— Чего мы ждем? — спрашиваю я, уже ничего не понимая.
— Тш-ш-ш, — шипит Машуня.
Дверь открывается, и на пороге появляется сама Катерина Петровна. В белом платье с кружевами, с уложенными светлыми волосами — скинула лет двадцать, не меньше.
— Ой, не знаю… Кажется, это уже слишком, — начинает она переживать.
Ну теперь понятно, что они тут шептались. Всё время забываю, что Игорек-то ее внук, и теперь от него никуда не денешься.
— Бабуль, ты — красотка! Даже слишком хороша для одного неотесанного деда, — выдает Игорь.
— Тут я согласен с вашим неотесанным внуком, — подхватываю я. — Екатерина Петровна, вы просто прекрасны.
— Ой, мальчики, ну вас… — смущается она, краснея.
— Если решите сбежать от дедули, то только в таком виде, — смеется Маша. — Пусть сначала увидит, какую красоту может потерять.
— Спасибо, Машунь… Может, вас покормить? — суетится баба Катя.
— Нет, нам пора, нам тоже готовиться надо, — улыбается Маша, и мы выходим.
На прощание я демонстративно хлопаю свою девочку по округлой попке, даю понять, чьи эти булочки.
— Марко, что за показательные выступления? — спрашивает она, стоя на улице.
— Чтобы знали — это моя телочка. И доить ее буду только я.
— Тебе надо меньше общаться с деревенскими быками, — усмехается невеста.
— Маш… А о чем ты там с бабой Катей шепталась? Про побег?
— Она хотела свадьбу отменить. Говорит, ну его, этого деда.
Я открываю рот в удивлении. Вот это поворот.
— А ты что?
— Сказала, если завтра не передумает, пусть сбегает.
— Чего?! Так нельзя! Ее надо было уговаривать! Может, она просто боится… — Замолкаю и смотрю на нее. — А ты? Если завтра передумаешь — просто сбежишь?
Булочка хитрено улыбается.
— Не знаю, не знаю… Вроде не собиралась.
— Где тут сеновал? — рычу я.
— А зачем? — кокетливо поднимает бровь Маша.
— Вон тот? — показываю на темнеющий сарай.
— Тот самый.
Хватаю ее на руки, взваливаю на плечо и шлепаю по мягкому месту.
— Марко, ты что делаешь?!
— Завтра тебе будет не до побега, Белла Донна, потому что сегодня я тебя так измотаю, что на ногах стоять не сможешь.
— Ты с ума сошел! А если Игорь выйдет?..
— Пусть завидует, — радостно несу свою ношу к сараю.
Врываюсь внутрь. Воздух густой, пахнет пылью, сухой травой и летом. Аккуратно опускаю ее на мягкую груду сена.
— Ай, колется! — верещит Маша.
Но я уже накрываю ее собой, прижимаюсь, чувствую под ладонью упругое бедро. Целую ее — жадно, глубоко, срывая с губ всю напускную строгость. В голове мелькает: «Сейчас пошлет…». Но вместо этого она отвечает мне с такой же дикой страстью, впиваясь пальцами в спину.
Стягиваю с плеч ее платье, обнажая полную, пышную грудь. Приникаю к коже губами, зубами, языком — жадно, как к источнику жизни. Она стонет, выгибается, ее пальцы впиваются мне в волосы. Запах сена, ее кожи и нашего общего возбуждения кружит голову.
Срываю с нее трусики, переворачиваю на живот и прижимаю к сену. Освобождаюсь от штанов и вхожу в нее резко, до самого предела. Маша вздрагивает, ее тело выгибается в дугу, а глаза закатываются от волны нахлынувшего ощущения. Я двигаюсь в одном ритме — грубо, властно, без оглядки. Каждое движение — это и борьба, и полное слияние. И когда наступает наша общая разрядка, я изливаюсь в нее, ощущая, как ее тело сжимается в ответ. В этот миг кажется, что мы и правда стали одним целым — так, как никогда раньше.
