Брачная ложь (ЛП) - Ричардсон Аманда

Хозяйка подводит нас к нашему столу, и, как и во время поездки на машине, следующие несколько минут мы проводим в напряженном молчании, решая, что поесть. Майлз заказывает нам вина, пока я раздумываю, все еще злясь на то, что фотограф сказал такие глупости.

Все еще в ярости от того, что я рассказала миру, что люблю Майлза Рейвэджа.

Я имею в виду, я уверена, что общественность это предполагает — в конце концов, мы женаты — но Майлз этого не делает.

Боже, я такая идиотка.

Минуту спустя, прежде чем принесли вино, Майлз откладывает меню.

— К черту это, — бормочет он. — Давай выбираться отсюда.

Когда я смотрю на него, на его лице озорная улыбка.

Когда я отвечаю, мое сердце колотится о ребра. — Звучит чертовски здорово.

Мы все еще смеемся, выходя из ресторана и игнорируя всех, забираясь обратно в машину Ниро.

ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ ГЛАВА

ПЛЯЖ

Майлз

Если бы любовь была осязаемой вещью, то я представляю, что она была бы очень похожа на Эстель Деверо, которая ест чизбургер, стоя босиком на пляже, наблюдая за мной с яркими глазами и широкой улыбкой.

Каждый раз, когда она улыбается мне, мое сердце замирает. Как будто ее рот каким-то образом связан с моими сердечными мышцами.

Она даже не представляет, в какой охренительной беде я сейчас нахожусь - я в ее власти.

— Это, наверное, лучший чизбургер, который я когда-либо ела, — говорит она, из ее горла вырывается довольный звук.

Я игнорирую то, как пульсирует мой член от непрекращающейся потребности снова оказаться внутри нее.

— Я согласен.

— Спасибо, — говорит она секунду спустя, вытирая рот и откидываясь руками на влажный песок. — Сегодняшний вечер был… идеальным.

После того как мы отказались от модного ресторана, я попросил Ниро отвезти нас в мою любимую бургерную. Затем мы поехали по каньону в Санта-Монику и, несмотря на холод и шторм, решили пообедать на пляже. Эстель никогда не видела Тихого океана, и, наблюдая за тем, как загораются ее глаза в темноте, как пляшут в ее зрачках огни колеса обозрения на пирсе Санта-Моники, я понял, что сегодняшний вечер не может быть более идеальным.

Я доел и откинулся на спинку кресла рядом с ней, упираясь пальцами босых ног в песок. Поскольку ранее шел дождь, мы оба слегка промокшие, но Эстель это, похоже, нисколько не волнует. Она плюхнулась прямо на мокрый песок, скинула сапоги и завизжала от восторга.

Я не чувствовал песка между пальцами ног с самого детства. И уж точно до пожара.

С того рокового дня я не выходила на пляж - или на все, что могло бы обнажить кожу.

— Мне жаль из-за этого фотографа, — тихо говорит Эстель. Она смотрит вперед, наблюдая, как перед нами разбиваются волны.

Вздохнув, я придвигаюсь ближе к ней, так что наши ноги соприкасаются.

— Почему ты извиняешься? Это не твоя вина. Все, что он сказал, было правдой.

Эстель хмурится, вокруг рта виднеются морщинки.

— Но это не так. Вот что чертовски меня бесит. — Она смотрит на меня, нахмурив брови. — Ничто из того, что он сказал, не было правдой. Ты не вызываешь недоверия.

— Но я заплатил тебе, чтобы ты вышла за меня замуж, — говорю я ей, ухмыляясь.

Она усмехается. — Нет, это сделал твой отец. И это не имеет значения.

Не совсем.

— Да и вообще, это не его дело.

Я смеюсь. Она милая, когда злится, и это особенно верно, когда она злится из-за меня.

Никогда еще никто не защищал меня так сильно. Я тяжело сглатываю и отвожу взгляд, чувство вины обволакивает мои легкие и крепко сжимает.

Я должен ей сказать.

Я должен сказать ей прямо сейчас.

Я должен рассказать ей о разговоре с отцом ранее. О том, как он уже говорил о нарушении данного ей слова.

Я знал, что он будет делать то же самое дерьмо.

Та самая фигня, о которой говорил фотограф.

Денег от отца не будет, и хотя я все еще не был уверен, как ему удастся это объяснить, по крайней мере, у нее были мои деньги.

Если бы я сказал ей сейчас, она бы отказалась это брать.

И ее линия одежды будет мертва по прибытии.

Нет, я не мог сделать это с ней.

Она также улетела бы первым рейсом обратно в Лондон, и я мог бы никогда больше ее не увидеть.

Она заслужила правду, но я был эгоистичным придурком.

Я скажу ей в конце концов. Однажды я ей все объясню. Я потерплю последствия.

Но этот день не сегодня.

— Я ценю, что ты защищаешь меня, — говорю я ей, обнимая ее за плечи.

— Я всегда буду защищать тебя, — отвечает она.

Я не уверен в этом, бабочка.

— У меня есть идея, — медленно говорит она. Я прищуриваюсь, когда она стоит и одаривает меня застенчивой улыбкой. Когда она начинает расстегивать блузку, я лихорадочно оглядываюсь по сторонам. В основном мы одни, но есть несколько человек достаточно близко, чтобы увидеть, как мы вдвоем трахаемся на песке.

— Эстель…

— Давай, — умоляет она, стягивая блузку, обнажая ярко-розовый кружевной лифчик.

Я смотрю на нее. — Я знаю, ты говорила, что ты эксгибиционист, но это не…

Ее гортанный смех заставляет меня улыбнуться. — Я не это имел в виду, придурок. Давай купаться нагишом.

Я наклоняю голову, наблюдая, как она стягивает штаны, обнажая подходящее розовое нижнее белье. Черт.

— Я должен был знать, — ворчу я, вставая. — Бассейн, кишащий микробами, и моя жена. Как мотылек на пламя, — поддразниваю я.

— Очень смешно, — упрекает она, ухмыляясь, когда я скрещиваю руки на груди. — Тогда пошли.

— Абсолютно нет, — говорю я ей. Скривив губы в сторону, она тянется за спину. — Эстель, не смей.

Она расстегивает бюстгальтер, позволяя ему упасть на песок. Я снова оглядываюсь вокруг, но никто не обращает внимания. Перевожу взгляд на жену, она снимает нижнее белье и стоит на общественном пляже совершенно обнаженной.

— Давай, — просит она, положив руки на бедра.

Я восхищаюсь ее телом — формой песочных часов, мускулистыми бедрами, круглой задницей и ее сиськами — Боже.

Ее сиськи станут моей смертью. Ее соски затвердели от холода, и в тусклом свете я едва различаю золотистую кожу на остальном теле.

— Веселись, — говорю я ей, хмурясь. — Постарайся на этот раз не подбирать незнакомых мужчин.

Она хихикает. — Полагаю, хорошо, что ты был единственным, кого я когда-либо хотела.

Ее слова летят прямо в мое сердце, и на долю секунды я обдумываю это.

Снимать одежду на публике. Быть голым — демонстрировать свои шрамы широкой публике. Быть свободным впервые в жизни.

Плевать, если кто-то увидит. Если кто-то думает, что мои шрамы уродливы, или моя кожа испорчена и деформирована.

Не заботясь о том, что я получу сочувствующий, любопытный взгляд.

— Раздевайся, милый. Поживи немного. — Она поворачивается и идет к воде. — Давайте заставим мою бабушку гордиться, — добавляет она через плечо.

И — черт.

Эти слова что-то делают со мной. Потому что я знаю, как Эстель заботилась о своей бабушке. Я знаю, что для нее это важно, так же, как для нее была важна ночь у фонтана. И в ту ночь я облажался — я посмеялся над ней, не сумев хоть раз разжать кулаки.

Возможно, на этот раз я смогу сделать это правильно.

Я могу сделать то единственное, что мне очень хотелось сделать той ночью.

Иметь свободу делать то, что я хочу.

Черт возьми.

Тяжело вздохнув, я ругаюсь себе под нос и развязываю галстук.

Эстель визжит, когда ее ноги касаются ледяной воды.

— Черт, как холодно! — кричит она, ступая на цыпочках вдоль берега и крича, когда вода преследует ее.

Я смеюсь, снимая рубашку.

Что я делаю? И меня это вообще волнует?

Выйдя из штанов, я еще раз оглядываюсь вокруг. Несколько человек с любопытством смотрят на нас, и я начинаю паниковать. Но когда мои глаза привыкают к их лицам, я вижу, что они улыбаются.