Цвет греха. Чёрный (СИ) - Салиева Александра

Оно намертво перечёркивает всё то, что происходит сегодня вместе с моими проснувшимися в порыве слабости чувствами. Я уже жалею. И тогда. И сейчас.

В этом Адем Эмирхан безоговорочно прав.

Разве я именно такая?

Та, какой меня выставила анаконда вместе со своими гадюками. Та, кто испытывает совсем не «семейные» чувства к своему не только опекуну, но и фактически отчиму.

Падшая…

И его, кажется, таким же делаю.

Мучаюсь этим всем до самого рассвета. Да и потом едва ли надолго смыкаю глаза. А просыпаюсь от стойкого ощущения постороннего взгляда. Не ошибаюсь. В спальне я уже не одна. И даже хуже. Ровно в тот момент, когда замечаю сидящего на краю постели мужчину, он подносит руку к моей щеке, аккуратно убирая упавшие пряди с лица.

— Доброе утро, — улыбается, заметив, что я просыпаюсь.

Перехватываю его ладонь. Чтобы убрать. Непонятно только, почему так и не исполняю задуманное. Быть может, потому что он перехватывает мои пальцы иначе, слегка сжимая, и у меня нет ни шанса на сопротивление. А может потому, что я в самом деле падшая, и банально не могу противиться. В первую очередь тому необъяснимо растущему глубоко внутри чувству, пока смотрю на его улыбку, а от одной неё становится по-настоящему тепло.

— Ты так и спала в одежде, — замечает опекун с лёгкой ноткой проскользнувшего укора.

Должно быть будь на её месте та итальянка, благодаря которой у меня появилось это платье, она была бы не столь снисходительна. Вероятно, оно стоит целое состояние, а я практически прикончила его, сперва разлитым шампанским, потом используя вместо пижамы.

Нет, не потому, что я настолько безалаберная.

Просто…

— Не смогла молнию расстегнуть, — сознаюсь тихо.

Он дарит мне новую улыбку.

— Иди-ка сюда, — тянет меня за руку. — Посмотрим.

Не знаю, о чём я думаю, и почему столь безропотно подчиняюсь, ведомая им, поднимаюсь с кровати. Опекун разворачивая меня к себе спиной, и я решаю, что не столь уж и рискованным будет дождаться, когда его пальцы коснутся моей шеи, соберут растрепавшиеся волосы, перекинув их через плечо, потом немного задержатся на верхних позвонках, прежде чем двинутся ниже, найдут скрытую молнию, предельно медленно и бережно потянув за бегунок, помогая мне с тем, о чём сама же ему сказала.

Я ошибаюсь.

Не остаётся у меня никакой теоретической возможности, придержав платье, дойти до гардеробной, взять оттуда что-нибудь взамен и переодеться. Тончайшая ткань, служащая единственным прикрытием, очень быстро соскальзывает с моих плеч, благодаря мужским ладонями. Мгновение, а платье падает на пол, оставляя меня всего лишь в нижней части белья.

Глава 26.1

Дёргаюсь в сторону в инстинктивной попытке спрятаться и прикрыться. Но он не позволяет. Ловит. Возвращает в прежнее положение. Не оставляет ни шанса.

— Тише, девочка моя. Тише, — шепчет очень тихо, прижимаясь губами к моему виску. — Всё хорошо. Я тебя не обижу, — придвигает к себе ближе, обнимая обеими руками. — Просто побудь со мной. Хотя бы немного.

Я чувствую каждым позвонком мягкость ткани его рубашки и каждую пуговичку. Настолько крепко и верно оказываюсь вплотную к нему. Его левая рука держит за талию, расположившись поперёк моего живота. Правая — на уровне груди, прикрывая собой ту, обхватив моё плечо. То ли капкан для моего тела. То ли ловушка для моего разума. Ведь я делаю ровно так, как он говорит. Не могу больше сдвинуться. Да и, кажется, больше не хочу. Зашкаливающее чувство неловкости — и то покидает. Слишком уютно и тепло в его объятиях. Это ведь просто объятия. Они — как родные. Ничего постыдного. Ничего из того, за что я могла бы себя корить и упрекать.

— Не знаю, о чём ты думаешь, Асия. Но всё не так.

Следующий удар моего сердца — особенно громкий. Как и все те, что за ним следуют. Он отзывается гулом в ушах. Учащением пульса. И монотонным стуком в висках.

Уж лучше бы молчал…

Зачем он возвращается к тому, о чём я хочу забыть?

Не сдаётся…

Но в одном Адем Эмирхан всё-таки прав:

— Да, — соглашаюсь с ним по-своему. — Не знаешь.

Уж лучше бы и я молчала.

— Так скажи. Скажи мне, Асия. Поделись.

Его словам вторит шумный выдох и не менее шумный, глубокий тяжёлый вдох. Я чувствую его дыхание на своей шее, когда он склоняется ниже, едва осязаемо касается губами моего плеча, оставляет мнимый микроразряд тока по моей коже.

Уничтожает все жалкие остатки моей гордости…

Я и тогда ничего не говорю. Не признаюсь. Даже самой себе. Просто не могу. Невозможно. Язык будто немеет. Поперёк горла всё встаёт, каждое моё возможное слово. И всё, что ему от меня достаётся, лишь порыв отрицания, наряду с тем, как я качаю головой.

— Я не хочу, чтобы тебе было больно. Я хочу оберегать тебя. Буду оберегать. Всегда, — снова рушит нашу тишину. — Даже если это значит, оберегать тебя от себя самого. Столько, сколько потребуется. И дата твоего рождения в этом вопросе не учитывается. Для меня ничего не изменилось, —  продолжает всё также тихо, хотя ничего громче в своей жизни я никогда не слышала. — Понимаешь? — спрашивает, но ответа не ждёт. — Ты стала слишком важна для меня, чтобы было иначе, девочка моя.

Моя…

Не в первые слышу от него нечто подобное. Но именно здесь и сейчас это простое слово обретает совершенно иное значение. Оно… душит. И вместе с тем дарит что-то настолько необъятное, что и сама не могу понять, что теперь испытываю.

Такая она, любовь?

Когда очень сложно. Слишком. Ведь оно — гораздо больше, чем вмещается. Почти больно. И ты сама где-то между крайностью парить в небесах и сброситься в бездну.

Да, я на самом краю.

А в спину будто не просто подталкивают. Настоящий шквал неумолимого ветра. Не останешься. Тот самый шаг, что невыносимо страшно ступить, вот-вот придётся  совершить. Нет пути назад. Или упасть. Или взмыть вверх.

Я…

Ничего уже не понимаю.

Запуталась.

В самой себе. В нём. Во всём том, о чём он говорит.

Разве что:

— Совсем ничего не изменилось? — оборачиваюсь.

Буквально захлёбываюсь своим последующим вдохом от всего того, что живёт и бушует в чёрных глазах. Несмотря на видимое спокойствие в голосе их обладателя, в его взгляде ничего такого в помине не существует.

— Даже не представляешь, сколько терпения и смирения я проявляю за последние две недели.

Тут он тоже безоговорочно прав.

Не представляю…

Но, кажется, начинаю.

А ещё!

— А если я захочу переехать, скажем, в Лондон? Если захочу учиться дальше там? Если смогу поступить в… — не обозначаю свои конкретные планы на будущее, просто хочу понять, насколько же мне теперь обломится та самая свободная жизнь, до которой, как прежде казалось, рукой подать.

Да и не договариваю.

— В таком случае, тебе придется быть очень убедительной, чтобы меня уговорить на это, — произносит он.

Не знаю почему, но вся та тяжесть, что давит прежде, куда-то испаряется, как не было её никогда. По губам ползёт невольная улыбка, пока я смотрю на него. И даже не думаю отстраняться, когда он склоняется ко мне ещё ближе. Наоборот. Сама подаюсь ему навстречу.

— Насколько убедительной? — проговариваю едва ли достаточно внятно, практически беззвучно.

Куда сильнее звучат удары собственного сердца от одного лишь осознания того, что его губы почти касаются моих. Остаются жалкие толики дюйма, чтобы исчезло и это ничтожное расстояние. Наверное, мне суждено гореть в аду за это, но я очень хочу, чтобы оно исчезло, как можно скорее, не было бы его как можно дольше. Пусть.

— Очень-очень убедительной, — отзывается мужчина.

И всё. Меня нет. Ровно на секунду. Ту самую, что позволяет впитывать не только тепло чужого тела и объятий, но и мягкость твёрдых губ, чувство одного дыхания на двоих, что затмевает собой целый мир.

И…

— Ой, — слышится внезапное и со стороны, наряду со звуком щелчка повёрнутой дверной ручки.