Охота на Трясогузку (СИ) - Перова Алиса

— Не может, я уже на опыте.

— А давай проверим?

— Дети мои, только проверяйте молча, — подаёт голос Инесса и ехидно добавляет: — И да настигнут вас нерушимые узы брака, чтоб ни один блудный карась не сорвался с крючка.

— Аминь! — хихикает Стешка.

— Да… — неуверенно бормочет Жора.

А Сашкино сердце снова частит в мою ладонь. И я, так давно уже дёргающийся на крючке, зарываюсь лицом в ароматные рыжие кудри и, кажется, впервые за последние пять лет засыпаю счастливым.

* * *

Александрина

Утро наступает быстро и громко:

— Ну, Генка, х-хватит уже дурачиться, собирайся! — строго командует Стешка. — Или ты так и будешь х-ходить в одних трусах?

— В двух мне жарко, а без трусов как-то несолидно, — гудит он.

Я усмехаюсь и, не открывая глаз, прислушиваюсь к своим ощущениям. Тесно… жарко… и хочется мурчать и тереться о того, кто так горячо и опасно прижимается ко мне сзади. А ведь я давно успела забыть, каково это — просыпаться в ЕГО объятиях. Когда-то каждое моё утро было наполнено счастьем. Неужели это останется только в воспоминаниях? И даже если допустить, что мы снова сможем быть вместе, вернётся ли то упоительное состояние восторга? Или оно навсегда будет отравлено предательством?..

Хочу ли я быть с Вадимом? Такой короткий и простой вопрос, а у меня всё так долго и сложно, что уложить все чувства и эмоции в однозначный ответ невозможно. Столько лет я говорила себе «нет, ни за что, ненавижу!», и в тоже время хотела его больше всего на свете, если не сказать больше — это превратилось в мою безумную мечту.

Но проблема в том, что теперь, когда я, казалось бы, всё для себя решила, мне очень страшно признать это вслух. Боюсь, что дав шанс Вадьке, мне будет сложно простить себя за эту слабость. И я не понимаю, как с этим быть, и поделиться не с кем — ни Стешка, ни Инесса меня уже не поймут, разве что у виска покрутят. А больше всего я боюсь, что Вадим сдастся… ведь однажды он уже позволил мне уйти.

Стараясь не шевелиться, я прислушиваюсь к его ровному дыханию, а в моём животе, прямо под его ладонью, очумевшие бабочки исполняют ритуальные пляски. Никуда больше не хочу ехать, пусть убираются ко всем чертям и забудут про нас двоих хотя бы на один день. Но Стешка, не подозревающая о том, какие коварные мысли бродят в моей голове, уже принимается меня тормошить:

— Сашок, п-подъём, иначе мы сегодня ничего не успеем.

Ну, блин! Я зарываюсь лицом в подушку и надеюсь поймать ещё несколько минут блаженства. Но разве ж она отстанет?

— Подъём, я сказала!

Тиранка! Тиранша… тираниха… тьфу ты! Короче, коза приставучая!

А по ту сторону палатки раздаётся голос Германовны:

— Двадцать один, двадцать два… Жопу подними, ломаешься, как пряник с повидлом!

Похоже, у бедняги Жорика в самом разгаре утренняя зарядка.

— Двадцать четыре, — отсчитывает Инесса.

— Пиять! — возмущается Жора.

— Ух ты, Пифагор! Ладно, пусть будет двадцать пять.

— Сэм! — негодует Жорик.

— Так, ты мне тут не языком болтай, а отжимайся давай.

— Биляд! — тихо ворчит грек под ехидное хихиканье Германовны.

А совсем близко от меня недовольно рычит Геныч:

— Грёбаная духота, у меня даже глаза вспотели.

— Так очки сними, — психует Стешка. — И вообще, надень штаны и выйди уже из п-палатки.

— Не хочу, там холодно… и я требую супружеский долг!

— Ты совсем, что ли?

— Не, ну я ж не говорю, что прям здесь, мы можем в кустики прогуляться, — оглушительно шепчет Геныч, а тело Вадика начинает подрагивать от смеха. Тоже проснулся, и не удивительно — от такого шепота весь лагерь наверняка подорвался.

— Ага, иди п-прогугуляйся, — шипит Стешка. — Как раз в тех кустиках вчерашний лев п-поджидает, вот он тебе и отдаст должок.

— Ты злобный, шипастый Персик.

— А у тебя одни п-пошлости на уме.

— Это какие такие пошлости⁈ Да сексу своей жизнью обязан! Вот увидишь, наши дети мне ещё не раз спасибо скажут. Ой, да всё, не шипи, иду я, иду! Э, Вадюх, — кровать под нами вздрагивает. Похоже, этот буйвол рубанул по ней пинком. — Слышь, братан, хорош там прижиматься, а то я нервничаю. Пойдём лучше по Африке прошвырнёмся.

— Му-гу, — сонно отзывается Вадик и, коснувшись губами моего плеча, на удивление, резво выбирается из постели. — Доброе утро.

Недоброе!

— Подъём, Александрия, петухи уже пропели! — трубит Геныч, прежде чем покинуть палатку.

Приоткрыв один глаз, я наблюдаю как они с Вадькой, пригнувшись, выбираются наружу, а навстречу им Инесса с мундштуком в зубах и с прибаутками:

— Петухи кричат — проснулись, ебаря идут — согнулись.

Я хрюкаю от смеха, а Стешка горестно вздыхает и, набрав в грудь воздуха, громко рявкает:

— Так, народ, сегодня у нас день культуры речи! — она бросает быстрый взгляд на вошедшую в палатку Германовну и отважно добавляет: — Это касается всех и, п-пожалуйста, без возражений!

— Да-а, — доносится придушенное согласие Жорика. Похоже, уморила его зарядка.

— Замечательное предложение, — улыбается Инесса. — Я всегда уважала культуру.

А я нащупываю мобильник и, взглянув на экран, охаю — шесть утра! Я же, считай, не спала!

— Стеш, вот нафига нам вставать в такую рань? — хнычу я, выбираясь из постели.

— Потому что п-по-хорошему на Серенгети нужно потратить дня три, чтобы ничего не п-пропустить, а у нас только один день остался.

— И слава богу! — я взываю к потолку. — Если мы ещё хотя бы на полдня здесь задержимся, я с голоду помру. Не могу больше смотреть на ту отраву, которой они нас здесь пичкают. Я есть хочу… и спать!

Инесса, вся уже при параде, поглядывает на меня с насмешкой, а Стешка, как на врага.

— Сашка, какая же ты п-противная рыжая жопа!

— О, культура речи попёрла!

— А ну бегом вставай! — Стефания топает ножкой и запускает в меня полотенцем.

М-м-м!

* * *

И вот спустя час мы уже на территории очередной африканской жемчужины, занимающей гигантскую площадь (больше миллиона гектар) и нашпигованной самым большим разнообразием животных и немыслимым изобилием птиц. Больше пятисот видов пернатых — с ума сойти! Я и не знала, что их вообще столько бывает.

Национальный парк Серенгети — это старейший и самый известный заповедник в Танзании, и один из самых знаменитых во всём мире. Название «Серенгети» переводится как бескрайняя равнина. Она и занимает большую часть парка. Но ещё здесь есть влажные топические леса, где водятся много диких обезьян, поросшие деревьями холмы и жутко древние вулканы, у подножия которых пасутся полосатые зебры, пятнистые жирафы и другие прожорливые истребители местной флоры.

Водоёмов в Серенгети тоже полно — озёра с фламинго, болотца с бегемотами и реки, кишащие подлыми крокодилами, которые не дают своим несчастным, изнывающим от жажды жертвам даже вдоволь хлебнуть водицы перед смертью. А вдоль смертоносных рек красиво и часто натыканы фиговые деревья и акации, создающие мирную и безопасную картину. И ещё где-то здесь есть ущелье, именуемое «колыбелью человечества» (к счастью, мы туда не успеваем), где были когда-то обнаружены следы обитания первобытных людей.

Обо всём этом нам поведала наша всезнайка Стефания и продолжает удивлять дальше. Умничка моя! Разинув рты и не смея перебивать, мы внимаем информацию. И даже я, несмотря на тесную близость Вадика, слушаю с искренним интересом, а уж Геныч от гордости прямо-таки сияет, как начищенный самовар. И только Тайо ни хрена не понимает и зорко следит за дорогой.

— П-представляете, ведь за миллион лет здесь ничего не изменилось! — восторженно щебечет Стешка, не забывая снимать всё подряд. — Это же настоящая сокровищница дикой п-природы! А сколько уникальных животных!..

— А леопарды здесь водятся? — вклинивается взволнованный Геныч. Ну кто о чём!..

— Ещё как водятся! Их здесь много! — с радостью и гордостью выдаёт Стефания. — И именно здесь мы можем встретить всех п-представителей Большой африканской пятёрки.